Страница 44 из 48
Поэтому идеалом развития человечества должно быть достижение такого состояния, чтобы никто в этом отношении не оставался в обиде, чтобы приобщение к высшим идеальным благам человеческой культуры, в том числе и к науке человеческой, могло быть уделом всех и каждого.
Теперь приобщение к науке является уделом немногих; в наиболее близком и тесном отношении к ней находятся, конечно, те, которые свою жизнь специально посвящают культу и развитию науки.
Особенно высокого подъема и сильного напряжения достигает то чувство незаинтересованного воодушевления, которое мы назвали «научным чувством», в области научного творчества в моменты творческого «вдохновения» и созерцания впервые новой истины, особенно если она освещает большие, темные прежде пространства. Такой впервые увиденный свет представляется особенно чудным и вызывает подчас экстаз и сильное физическое потрясение. Бывают, конечно, миражи, большие печали и разочарования, и абсолютной гарантии против этого почти никогда не бывает. Нечто подобное пришлось переживать довольно широким кругам образованной публики по поводу известия об открытии проф. Кохом средства излечения чахотки. Некоторые профессора-старики, покрытые славою и сами сделавшие великие открытия, объявляя в аудиториях содержание полученной из Берлина телеграммы, плакали от волнения, энтузиазм в аудиториях (например, Гейдельбергского университета) был неописуем. Дальнейшие вести причинили многим, конечно, горькое разочарование.
Эмоциональное действие научных идей, конечно, не ограничивается моментом первого появления. Характер чувства меняется, оно получает более спокойный характер, но подчас сохраняет или приобретает большую силу, и власть, и способность воодушевлять на великие подвиги. Как показывает история науки, в особенности в периоды гонения воодушевление и преданность научным идеям доходит со стороны авторов их подчас до готовности потерпеть за них смерть, например до предпочтения мучительной смерти на костре отречению от найденной научной истины.
В Новое время, вообще чуждое гонений за научные истины, воодушевление и преданность научным идеям выражаются и проявляются в менее героической, но подчас тоже не чуждой больших жертв и самоотречения форме, например в виде посвящения всей жизни тяжелому и упорному труду фактической проверки, разработки, развития и отделки известной идеи или системы идей, иногда соединенному не только с отказом от разных житейских благ, удовольствий и развлечений, но и от необходимого для элементарного физического благосостояния и здоровья отдыха. Вещественные и характерные иллюстрации к этому представляют подчас своеобразные ходячие мумии, желтые и высохшие, так что старый потертый сюртук висит как на колышке каком-то. Так изображаются типы ученых, между прочим, в немецких юмористических журналах, в иллюстрациях к анекдотам на тему об ученой рассеянности и забывчивости под влиянием идейной жизни не от мира сего. Но это материал для размышлений не только юмористического свойства, хотя подлинные воплощения ученого аскетизма подчас превосходят эти типические изображения, так сказать, еще большею резкостью и типичностью. Например, живой скелет Моммзена имеет форму пишущего человека и во время ходьбы, во время передвижения этой своеобразной тени человека, способной внушить своим появлением скорее мистические, нежели юмористические, чувства.
Другого рода вещественные иллюстрации к сказанному выше – некоторые книги. Иногда уже объем этих книг и характер примечаний к тексту наглядно свидетельствуют о таких подвигах упорного и напряженного труда, терпения и энергии в течение десятков лет, какие в других областях жизни едва ли вообще случаются. Другие книги дают подобное же свидетельство только при более близком ознакомлении с их содержанием (например, труды Канта, Дарвина и т. п.).
Некоторую роль в этой области играют, конечно, и слава, и честолюбие. Но не следует преувеличивать значение этого фактора. Стремление к научной славе играет часто более или менее сильную вспомогательную или, пожалуй, иногда даже решительно преобладающую роль главным образом в начале ученой деятельности, в области первых успехов, до приобретения славы или в начале ее. Иногда, особенно в начале углубления в науку, играют большую роль и чувства, и соображения еще менее высокого свойства, например карьерные соображения.
Но было бы весьма ошибочно так толковать вообще научные подвиги, особенно более великие из них. Люди вообще те личные «блага», которые они уже имеют, менее ценят, а иногда совсем ими перестают интересоваться. И научная слава может приесться, а иногда даже опротиветь. А затем – и это главнее – идейная, истинно научная жизнь по мере глубины и силы приобщения к ней поднимает и очищает от личных интересов, более высокие и напряженные чувства вытесняют менее высокие, и при известной высоте подъема, которой, естественно, особенно легко достигают великие творцы великих идей, такие вещи, как слава, хотя и более высокие и ценные блага, чем, например, деньги и т. п., могут остаться далеко внизу и позади. Нередко это видно уже из самого характера отстаиваемых ими идей и систем таковых и из способа их сообщения и борьбы за них. Например, если бы Кант из-за славы посвятил свою жизнь и жизненные удовольствия постоянному, тяжелому и упорному научному труду для разработки и изготовления к публичному (печатному) сообщению своей системы гносеологических, нравственно-философских и иных идей, то уж он, наверно, сумел бы придать более популярный облик как самой системе, так и форме сообщения. Разве так и такие вещи пишут люди, которым интересны «рукоплескания толпы»? Из его системы и формы сообщения ясно и очевидно, что этот человек не сделал бы не только ни малейшей уступки в области содержания, не пошел бы ни на малейший компромисс и смягчение научного радикализма своих положений, чтобы сделать их более понятными, доступными и приятными широкой публике, но не изменил бы ради этой цели даже формы выражения, ни единой из своих строгих и с точки зрения внешнего выражения формул, хотя бы такое приноровление к вкусам читателей не влекло за собою ущерба для содержания, его опошления или даже только некоторого смягчения ввиду большей удобоваримости для массы читателей.
Воодушевляют ученых и мыслителей и побуждают к борьбе за истину и к упорному труду не только идеи «собственного производства», а и другие идеи, если они им представляются истинными и ценными, особенно если они подвергаются спору и сомнению или встречают иные препятствия к распространению и торжеству. Истинному ученому, живущему полною и настоящею – не только интеллектуальною, а и эмоциональною – научною жизнью, истина дорога сама по себе, она радует и воодушевляет его и независимо от его участия в открытии ее. Какую бы великую роль ни играли в жизни науки гении, открывающие новые горизонты, создающие великие и плодотворные идеи, но еще большую роль, даже подчас в жизни, развитии и распространении этих идей, играют воодушевленные усилия и труды приверженцев, учеников, членов «школы», в которых эти идеи, хотя и не ими открытые, вызывают восторг и воодушевление. Великое воодушевление ведет часто и к великим подвигам с их стороны, нередко и к крупному дальнейшему идейному творчеству на почве идеи их учителя, к созданию важных ветвей, приложений, исправлений, подкреплений и т. д.; весьма трогательно то часто наблюдаемое в этой области явление, что они даже тогда сами ставят себя в тень знамени учителя, когда их заслуги не только по распространению и укреплению, но и по обогащению и созданию самостоятельных вкладов больше и важнее первого слова инициатора идеи или вдохновителя школы.
Больше волнуют, воодушевляют и побуждают к распространению и пропаганде, естественно, большие и важные, многообъемлющие и общие идеи. Но совершенно ошибочно было бы думать, что только крупные и общие идеи оказывают такое психическое влияние. Точно так же было бы совершенно неправильно с точки зрения действительной психологии научного мира полагать, будто интересуют и воодушевляют только идеи, имеющие практическое значение для жизни человеческой, например важные для техники, политики и т. п. Напротив, и идеи, и открытия, касающиеся отдаленнейших времен, глубокой исторической или «доисторической» древности, отдаленнейших мест и предметов (например, в области астрономии), волнуют и воодушевляют ученых, хотя относящиеся сюда проблемы имеют чисто теоретическое значение и никакой практической в тесном смысле пользы не касаются (или по крайней мере теперь не видно, чтобы могла получиться какая практическая польза, трудно таковую предвидеть). И размер волнующих ученых проблем, их решений, споров и т. д. бывает иногда очень микроскопическим (а по крайней мере теперь представляется таковым: часто трудно предвидеть будущее значение данной, теперь представляющейся микроскопическою истины, например, для решения другого, уже, может быть, очень крупного вопроса). Преинтересные, положительно трогательные (а иногда граничащие с комизмом не только для тех, которые смеются, потому что не понимают) явления в этом направлении можно наблюдать среди таких типических ученых, каких особенно много в немецких университетах. Громоносно и с сильным научным аппаратом проповедуются с кафедры и в печати путем статей и даже толстых монографий иногда такие микроскопические положения, которые у профанов возбудили бы разве презрительно-снисходительную улыбку.