Страница 8 из 11
– Abuelo! – воскликнул я, увидев его щербатую улыбку. – Что ты здесь…
– ¡Silencio![17] – сказал он, поднеся палец к губам. – Пустыню разбудишь!
– Она и не спит.
– Ты бы еще громче топал! Я думал, банда преступников вышла на дело, – сказал он, принимая чересчур картинную боевую стойку. – В пустыне могут быть и другие существа, чье внимание тебе не стоит привлекать, – добавил он уже серьезнее.
Я подумал было, что все дело в его склонности к театральщине, но Папа Джо тихонько сказал, махнув рукой:
– Что, если твое кое-что нужно и другому человеку?
Хотя вечер был теплый, меня вдруг мороз пробрал. Я огляделся по сторонам, но увидел лишь полынь и темный горизонт. «Очередная загадка? – спросил я себя. – Что он знает?»
– А если такой человек бродит где-то поблизости, как ты думаешь, он ненормальный? Он опасен?
– Возможно, – ответил Папа Джо, – но я уже не боюсь смерти, nieto, я жду ее. За нами всеми крадется смерть, и она очень терпелива…
На миг я перестал слышать его голос, вспомнив историю о Самарре.
– Как бы там ни было, я видел свою смерть, и она придет не от руки такого человека. Если он вообще существует.
Я прислонился к стене. «С чего бы кому-то после стольких лет вздумалось начать поиски тетради? – встревоженно подумал я. – С другой стороны, я ведь ходил по Старому городу с вопросами…»
– Как ты нашел меня? – шепотом спросил я.
– Это не имеет значения. Главное, что я здесь.
– Но зачем ты пришел? Хочешь рассказать мне что-то о Сократе?
– Может быть. А может, и нет. Зависит от тебя.
– Что ж, я слушаю, – сдался я.
– Информация может быть столь же ценной, как самоцветы, – начал он. – Но правдива ли эта информация? Настоящие ли самоцветы? Как узнать? Предположим, тебе дали три мешка. В каждом по двадцать одинаковых камешков. Один из трех мешков наполнен подделками. Лишь одно тебе известно наверняка: каждый настоящий камешек весит ровно одну унцию, а каждый поддельный – одну унцию и еще одну десятую унции. У тебя есть весы. Не с двумя чашками – это было бы слишком просто, – а с одним крючком, к которому цепляется вес. Как ты сможешь всего за одно взвешивание понять, в котором из трех мешков подделки?
– Да это ведь не загадка, а сплошная математика! (Я никогда не был силен в математике.)
Папа Джо молчал.
Закрыв глаза, я представил себе три мешка и подумал о том, что сказал бы мой кузен Дейв, преподаватель математики. «Если из каждого мешка я возьму один камешек, то вместе они будут весить 3,1 унции, – рассудил я, – ведь один из камешков даст дополнительных 0,1 унции веса. Если взять по одному камешку из каждого мешка, ничего узнать не удастся, но… Что, если взять другое количество камней?..»
– Ну, – медленно произнес я, стараясь не упустить эту мысль, – я возьму один камешек из мешка номер один, два камешка из мешка номер два, три – из мешка номер три. И количество десятых частей (одна, две или три) скажет мне, в каком из мешков подделки – в первом, втором или третьем.
– ¡Exactamente![18] – воскликнул Папа Джо. Я вернулся к тому, что меня интересовало:
– Насколько я понимаю, ты помог Сократу тогда, три десятка лет назад. И он мог в разговоре с тобой упомянуть что-то о своих записях. Он не говорил, где спрятал их?
Папа Джо сделал задумчивое лицо:
– Нужно как следует перетряхнуть мои воспоминания. Может быть, к нашей следующей встрече я смогу что-нибудь сообщить.
– По-твоему, это честно?! – раздраженно спросил я, развернувшись и пнув носком ботинка землю. – Я разгадал твою загадку. Теперь ты должен…
И тут я заметил, что остался один. Он растворился в чернильной тьме.
Под натиском пораженческих мыслей у меня испортилось настроение: «Папа Джо на самом деле не хочет помогать мне. Вполне возможно, что книга навсегда останется в своем тайнике. Это безнадежно.
Я впустую трачу время». Я вспомнил, что когда-то Сок заставлял меня записывать каждую мысль, приходящую мне в голову, в особую тетрадь. Это было что-то вроде литературной медитации и давало мне возможность осознать, какой огромный поток мыслей проходит сквозь меня. Сократ сказал мне: «Ты не можешь контролировать случайные мысли. Это и не нужно. Позволь им свободно приходить, а потом направляй внимание на что-нибудь важное – например, на свои дальнейшие действия».
«Ладно. Какими будут мои дальнейшие действия?» – спросил себя я.
Когда я ехал обратно в мотель, у меня появилась одна идея. В конце следующего рабочего дня мне предстояло еще раз навестить Аму.
Войдя, я увидел, что она вытирает с доски. Я улыбнулся при виде белой полоски у нее на лбу.
– Я хотел бы кое-что сделать, – сказал я.
– Дэн! – воскликнула она, оборачиваясь ко мне. Она явно не ожидала увидеть меня снова, но ее улыбка действовала ободряюще, и я продолжил:
– Готова ли ты погрузиться в транс?
Она откинула назад волосы. Руки были запачканы мелом, и на лбу осталась еще одна белая полоса.
– Ты сказал «транс»? Ты имеешь в виду гипноз?
– А вдруг это поможет тебе вспомнить?
– Не думаю…
Она слегка попятилась, и я понял, что стою совсем рядом.
– Извини, – сказал я, смутившись. – Я и забыл, что мы познакомились совсем недавно. Мне бы самому не хотелось, чтобы меня гипнотизировал неизвестно кто.
– Дело не в этом. Просто меня никогда раньше не гипнотизировали.
– Некоторые специалисты считают, что большую часть времени люди так или иначе проводят в каком-либо из видов транса, например, когда смотрят фильм, читают книгу, медитируют. Наши мозговые волны постоянно меняются. Мама Чиа, женщина, с которой я познакомился на Гавайских островах, погружала меня в транс, чтобы с помощью визионерского опыта я усваивал уроки на более глубоком уровне, чем интеллектуальный. Она рассказала мне, что подсознание, которое она называла Базовым «Я», усваивает больше информации, чем доступно нашему сознанию. Если ты позволишь ввести себя в транс, я обращусь к твоему подсознанию за впечатлениями, пусть даже они покажутся незначительными. Как только захочешь вернуться в свое обычное сознательное состояние, ты сможешь вырваться из транса. Но выход будет менее резким, если ты позволишь, чтобы я сам вернул тебя.
Ама смотрела на меня с недоверием. А может быть, это была просто игра света в ее глазах. Она села за одну из парт и указала мне на соседнюю.
– Начнем? – спросила она.
– Да, расслабься. Вот так, а теперь сделай глубокий вдох. И выдох. Еще раз. Хорошо. Ты смотришь на кончик моего пальца, вот сюда, чуть выше уровня твоих глаз, и твое тело становится тяжелым.
Спустя несколько минут Ама, отвечая на мои вопросы, начала говорить тихо, словно сквозь сон:
– Я сижу у его изголовья. Кладу смоченный прохладной водой кусочек ткани ему на лоб. Глаза у него открыты, он говорит, словно в забытьи: «Я исписал две страницы… пять, десять, двадцать». – Ама наморщила лоб, произнося слова все медленнее и медленнее. – «Меня осенило… Ощущение полноты… Я спрятал… Не знаю где… В безопасном месте».
Раскачиваясь на стуле, Ама нащупала точку равновесия, там, в той больнице из прошлого.
– Теперь он сел и обводит взглядом палату. Смотрит на меня. Кажется, он что-то говорит о том, как его жажду утолила горная вода. Или источник. Не могу разобрать. Я даю ему воды. Он делает несколько глотков, потом отталкивает чашку. У него раскрыты глаза, но он не бодрствует. «Я должен найти», – говорит он.
Тонким детским голоском, почти шепотом, Ама добавила:
– Он смотрит на меня в упор, но не видит меня. Он говорит: «Там ключ к вечной жизни. Там путь».
Она вздохнула и продолжила – теперь в ее голосе слышалась страстная жажда:
17
Тише! (Исп.)
18
Совершенно верно! (Исп.)