Цифры нации

Робот-защитник тараторил как сорока, не вникая в существо дела. Это была общеустановленная практика: с давних пор считалось, что только робот способен удержать в себе кладезь юридической науки. Шприц, отвернувшись лицом к окну, едва заметно качал головой. Затем с удовольствием зевнул, не скрываясь, в открытую, потому что только он мог себе это позволить. Потом, давя зевоту, взял со стола пульт управления, направил его в сторону защитника, нажал кнопку и произнес:

– Ваше время истекло, уважаемый.

Защитник, не говоря ни слова, согласно кивнул головой и опустился за стол.

«Ну что за бараны эти защитники», – думал Шприц, предоставляя последнее слово подсудимому.

Глава 8

Там чудеса

Машка с утра бродила по комнатам и совала свой нос во все щели – то кресло передвинет, то столик журнальный, то поднимет с пола невидимую пылинку и отнесет ее в мусоросборник, а то вдруг вцепится в пылесос.

– Кажись, крыша у нее поехала, – говорила Софья Степановна, сидя в столовой вместе с Федором Ильичем. – Не узнать робота.

– У нее же программа, – удивлялся Федор Ильич, – она же не может сама по себе изменяться.

– А скажи ей – опять засвистит: «У меня права! Наступают на горло!»

– Да уж…

– Слава богу, на дачу ей ходу нет…

Софья Степановна осеклась на полуслове, потому что снова послышались шаги; в столовую вошла Машка – с видом, будто ее только что опять оскорбили.

– Что приготовить на обед? – спросила она, глядя как-то вбок, мимо Софьи Степановны.

– А сама-то чего ты хотела бы? – наобум спросила Софья. И тут вдруг началось: Машка вылупила глаза и понесла ахинею, типа, какие же вы недалекие и какие же вы упертые!

– Да будет вам известно, – говорила она, – андроид существо не ядящее, а только дышащее!

Софья Степановна молчала, поскольку каждое ее слово теперь могло обратиться против нее самой.

Отведя душу, Машка вышла в коридор и тут столкнулась с Кошкиным.

– Что у вас происходит? – спросил Кошкин. – Неужели так сложно немного помолчать? Я же работаю! У меня заказ!

– Ну и работай… – Машка, склонив голову, обошла его и спряталась в зале.

– Что у вас, мама? – сказал Кошкин, заглядывая в столовую.

– У нас ничего… Это у вас надо спросить.

Кошкин вошел, сел на стул и склонил голову, упершись локтями в колени.

– Никто не знает, что эта сволочь опять выкинет, – неожиданно произнес он.

– Я и говорю, – откликнулась мать. – Совсем с катушек съехала…

– Я не о ней. Я о Центральном банке, – уточнил Кошкин, а потом вдруг продолжил: – «Многоуважаемый Лев Давидович, Центральный банк уведомляет вас о прекращении финансирования социальных программ, призванных повысить деторождаемость… Основание – полное отсутствие финансовых средств на Ваших счетах».

– Я же говорила! – воскликнула Софья Степановна. – Большов доведет нас до ручки своими прожектами – ему только волю дай! Он же не может ничего, кроме как плавать…

– Ходить, – поправил ее сын. – На кораблях ходят.

– Не важно! Его не для того туда поставили, потому что после его избрания мы, выходит, приплыли… Но тебе-то откуда известно о прекращении финансирования?

– Оттуда… – Кошкин ткнул пальцем в сторону коридора. – От клиента… Но это ничего не меняет…

Он посмотрел в сторону Федора Ильича:

– Интересно, как у вас там устроено? Я имею в виду машину, о которой вы мне рассказывали… Нельзя ли на нее посмотреть?

– Это можно, – ответил Федор Ильич, на что Софья Степановна вдруг выкатила глаза.

– Мы же на дачу вроде как собрались! У нас там лужайка!

Начав с лужайки, хозяйка квартиры принялась рассказывать о даче в целом – где расположена, о соседях, а также про воздух, которым бы только дышать человеку.

Федор Ильич слушал внимательно. Воздух лесной, по его словам, был знаком ему больше всех. Этот воздух окружал его последнюю четверть века… Воздух, которым, к сожалению, сыт не будешь.

– Пусть прогуляются с Катенькой, если охота, – решила Софья Степановна. – А потом поедем к нам на дачу…

– Можно и так. Не возражаю…

Софья Степановна улыбнулась Федору Ильичу. Володеньке шел четвертый десяток, его будущее представлялось туманным. С появлением в доме андроида сын с головой ушел в работу: с утра за компьютер, затем прогулка, сон – и так в течение многих месяцев. Любые разговоры о том, что жизнь коротка, что сын может остаться один, не давали никаких результатов: Вовочка отвечал, что он не один такой, что так живут теперь многие, а то, что население при этом редеет, то это вроде как не проблема: меньше народа – больше кислорода.

Софья Степановна разводила от бессилия руками, хлопала себя по ляжкам.

«Вот и возьми тебя за рубль двадцать!» – восклицала она, потом шла к иконе Николая Угодника и горячо молилась, прося вразумить неопытное дитя. И вот он случай – сын притащил к себе в дом постояльцев.

«Слава тебе, господи, – радовалась мать, – сподобил наконец-то…»

Однако ближе к обеду Кошкин, Федор Ильич и Катенька, доставив Софью Степановну на дачу и взяв с нее честное слово, что она до их возвращения в город ни ногой, что она даже думать не будет об андроиде по имени Машка, уже ехали заброшенным бетонным шоссе. Местами из полотна торчала ржавая арматура, зияли выбоины, но в целом, несмотря на грохот колес, по дороге можно было все-таки ехать. За рулем сидел Федор Ильич. Перед этим он собирался остаться с Софьей Степановной на даче, но в последний момент вдруг вспомнил о трудностях предстоящей дороги, а также о том, что Катенька во многих вопросах не в теме, что ему самому надо бы побывать у себя дома и кое-что оттуда забрать.

Ехали они на машине довольно старой марки. Кошкин ни разу на таких не ездил: спереди у нее была лебедка, сзади – запасное колесо, под капотом рокотал дизельный двигатель, на рулевом колесе значилось слово «HUNTER». Федор Ильич все это время, как выяснилось, хранил машину на одной из городских парковок. Машине было лет сто. Она грохотала вовсю. Казалось, у нее совершенно отсутствует амортизация.

Катенька сидела с Кошкиным на заднем сиденье и временами оглядывалась. Возможно, это была привычка, вызванная долгой жизнью в лесу. Дорога между тем оставалось пустынной – только буйный кустарник рос по обочинам.

– Как ты думаешь, папа, мы успеем добраться засветло? – спросила Катенька.

Вместо ответа, отец зябко повел плечами и промолчал. Дорога, сужаясь, уходила вправо. Шоссе в этом месте оказалось перегорожено грудами бетонных шпал вперемешку с изогнутой ржавой арматурой, землей и валунами. Сбросив скорость, Федор Ильич съехал с дороги и стал пробираться грунтовой дорогой, виляя среди валунов.

Ревел мотор. Шумела в лужах вода. Кошкин держался за ручку двери. Казалось, они ходят по кругу в одной и той же местности. Он никогда ранее не бывал в подобных местах, и если б ему сказали: «Беги отсюда, родимый!», он не выбрался бы отсюда никогда. Тем более что солнце спряталось, так что ориентира не было никакого.

Федор Ильич остановился перед громадной лужей. За ней возвышался крутой косогор.

– Вот мы и приплыли. Два в одном называется. Так что сидеть и крепко держаться…

Он включил передачу и тронулся с места, набирая скорость. Проскочив лужу, он устремился кверху. Однако машина, не доехав до вершины, замедлила ход и остановилась, скребя колесами.

– Вот теперь ступайте, – велел Шендерович. – Видите пень наверху? Берите трос и вперед. Но только не стойте потом вблизи.

Кошкин отворил потяжелевшую дверь и, норовя скатиться вниз, первым выбрался из машины. Утвердился ногами среди травы и, удерживая плечом непослушную дверь, протянул руки к Катеньке.

– Потихоньку, – подсказывал Федор Ильич, – а то улетишь под гору. Сначала ноги, а потом уж сама…

Однако Катя сделала по-своему. Упираясь коленом в сиденье, она ступила в порог и выпала навстречу Кошкину. Тот подхватил ее, поставил рядом с машиной. Потом, взяв за руку, повел за собой на косогор. Затем опустился к машине и вновь поднялся кверху с лебёдочным тросом в руке.