Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 17



Одна из женщин, тощая жердь с синевой под левым глазом, проговорила:

– Симпатичная мордашка.

– И не только мордашка, – поправили ее другие.

– Папаша не зря держал конфетку под замком. Теперь ее съедят.

Нора промолчала. Когда на рассвете женщины проходили мимо ее дома, она слышала их разговоры, и этот ничем не отличался от прочей пустой болтовни. Ее хотели увидеть – ее увидели. Можно заняться делом. Она вновь замоталась платком и шагнула к краю оврага.

Жердь не оставила ее в покое:

– А рюкзак зачем?

– В нем запасное ведро!– хихикнула девчонка чуть старше Норы.

– Это память о маме, – сказала Нора.

– Память о маме надо носить в сердце, а не на спине, – процедила присевшая на землю старуха. Она казалась такой старой, что вряд ли подняла бы наполненное ведро. Видимо, приходила ради общества. Сутками сидеть взаперти, говорили, некоторых даже до сумасшествия доводило.

Сумасшедших, кто мог представлять опасность, в племени сначала надолго запирали в ожидании, будет ли новый приступ… а как ему не быть, если из солнца и аромата улицы вновь поместили в темень и вонь контейнера?! Любой сорвется, даже здоровый. Это объявляли угрозой и от носителей неправильных мыслей по возможности безболезненно избавлялись. А уродцев сразу предавали смерти: люди знали, что бывает с отступившими от этого правила. Из уст в уста переходили страшилки про всякую нечисть и про целые племена, уничтоженные неизвестной заразой. Виновным, как правило, объявляли некоего скрытого нелюдя, которого пощадили сердобольные отец и мать.

Законы племени позволяли долгое время скрывать любую необычность: никто не имел право пересечь порог чужого дома, если нет губительного для племени повода. Также на границе действовало правило: никто с особенностями, из-за которых могут пострадать люди, ни под каким предлогом границу не пересечет. Когда у соседей родился двуносый сын, его сожгли. Еще ходили слухи, что кто-то сразу закопал ребенка, не показав, что именно у него не так. Зато в поселке благополучно выросли девочка-карлик с маленькими ножками и девочка-даун с лицом как у пьяницы, которого приложили о кирпичную стенку. На той и другой кто-то женился. Правда, если бы с такими особенностями родились мальчики, никто не дал бы за их жизни гроша. Папа говорил: «Все люди разные, есть высокие и низкие, толстые и худые, черные и белые… в общем, всякие. Но они почему-то не любят тех, кто хоть чем-то отличается от большинства в какую-то сторону. Никогда не забывай этого».

Нора стала ходить к оврагу ежедневно. Потом папа рассказал, что одни приняли ее за двинувшуюся умом на почве маминой смерти, другие решили, что под рюкзаком скрывается горб, из-за этого за ней закрепилась кличка Горбатая. Поскольку говорила она складно и отличалась завидной привлекательностью, соплеменники в конце концов ласково прозвали ее Горбушкой, и это прозвище прилипло намертво. Скорый расцвет уже сейчас привлекательной Норы сомнений не вызывал, и начали поступать предложения.

Первым посватался безногий солдат, бывший папин сослуживец, который нуждался в постоянном уходе. Ему больше требовалась не жена, а сиделка, и пусть Нору он не видел, но представлял по рассказам других. Видимо, рассказы понравились.

Вторым посватался сосед Леон из контейнера слева. Его предложение было даже двойным: не имея за душой ни гроша, он готов был жениться как сам, так и взять психически ущербную девочку для единственного сына и наследника. В чем состояло наследство кроме долгов и разваливавшегося контейнера, сказать не мог никто, даже он сам.

Следующее предложение поступило от трижды овдовевшего старика. Замужество дочек от прежних браков принесло ему достаточно средств, чтобы не жить одиноко, но с возрастом и растущим количеством болячек соплеменники перестали считать его вариантом для своих чад. Каждый надеялся на внуков и, особенно, внучек – чего дряхлый жених никак не гарантировал. Нору старик посчитал подходящей партией: он закрывает глаза на ее возможные странности, а папаша Нодж получает достойного зятя и возможное наследство в не столь отдаленном будущем. В этом случае наследстве было ощутимым, но не факт, что старец не погубит еще одну молодую душу, чтобы позже пообещать посмертные блага родичам очередной претендентки.

Со временем предложения стали делать люди другого уровня – купцы, фермеры, гвардейцы. Сватались как мальчики (естественно, стараниями женатых родителей, жаждавших своевременно забронировать редкий товар), так и те, кто помнил молодую Риену – эти надеялись, что дочь окажется еще более лакомым кусочком и не менее хорошей хозяйкой. То, что они видели, когда Нора выходила в поселок в сопровождении папы, убеждало, что так и случится. Каждого из сватавшихся интересовало, в чем же изъян прелестной девочки – в голове, что для большинства никакого значения не имело, или в физическом плане, который для многих, у кого с деньгами негусто, тоже проблемы не составлял.



Папа Нодж никому ничего не сообщал и не обещал. «Всему свое время, – говорил он. – Когда Нора станет взрослой, тогда и решим, кто более достоин составить пару ее красоте».

Жизнь девочки по имени Горбушка разительно отличалась от прежнего существования затворницы Норы. Глядя, как под присмотром братьев некоторые девочки бегают наперегонки, прыгают через веревку и свободно ходят (в сопровождении, конечно же) по поселку, Нора плакала в подушку, набитую затхлым сеном, и кусала руки до крови. Ей тоже хотелось брата. Или друзей. Но дружить разрешалось только мальчикам. Приятельство мальчика с девочкой однозначно воспринималось окружающими как помолвка, и если это было не так, родители принимали меры. Какие – Нора не знала, но больше одного раза чужие друг другу мальчик и девочка никогда не встречались.

Если нельзя гулять с кем-то, Нора решила делать это одна. Чтобы не скрипеть стальной дверью, она в особо темные ночи вылезала через тихо открывавшийся щит поверх дыры в крыше, удерживаемый от любопытных мальчишек только щеколдой.

Кстати, да, особо настырные мальчишки тоже не давали расслабиться. За Норой подглядывали, такое случалось не раз. Мальчишки есть мальчишки, это взрослые согласны подождать до ее превращения в девушку, а поселковым сорванцам до зарезу требовалось узнать, какой у Горбушки горб. И что это, вообще, такое, ведь горбатых никто не видел, горб – просто слово из прошлого.

Этой ночью папа, как почти всегда, был на работе, и Нора решила прогуляться. Дожидаться темноты пришлось в продуктовой яме – снаружи долго слышалась возня, к щелям в стенах то и дело приникали неугомонные лица, выискивающие внутри жертву. Судя по звукам, мальчишек было двое.

– Лек, ну как? Видишь? – громко шептал первый.

– Тише, нас услышат, – почти неслышно отвечал второй, более осторожный.

– И что с того? Папаня у нее за тридевять земель, а она девка боевая, хоть и притворяется тихушницей. Может, захочет с нами поиграть?

С удовольствием бы поиграла. Но если об этом узнает папа…

Лек – знакомое имя. Это сын Леона из контейнера слева, того соседа, что сватался одним из первых. Дай папа Нодж согласие, и этот мальчик или его родитель в скором будущем стал бы ее мужем.

– Ну? Чего там? – снова шипел первый.

– Да тише же, – отвечал Лек, примериваясь глазом к щели. – Кажется, что-то вижу.

– Где?! – Тень снаружи оттолкнула более мелкую. – Что?! Не вижу.

– Я и сам не видел, мне только показалось, что я что-то видел.

Нора тихо смеялась. Пока в доме не зажжешь лучину, мальчишкам ничего не разглядеть. Если, конечно, не подставляться под лунный свет. Поэтому она и сидела в яме – заодно спасалась от жары, днем превращавшей контейнер в печку. Окон в местных домах не было, их заменяли щели и дыры. То и другое образовывалось от ветхости, но было очень кстати: без притока свежего воздуха внутри просто не выжить, а без света ничего не видно. Верхние отверстия, часть которых сделали специально, также служили для сбора дождевой воды, ведь маленького колодца в глубине продуктовой ямы, такого же, как в любом другом доме, не всегда хватало на все.