Страница 4 из 27
Мама постучала в дверь.
– Мари, – позвала она. Повернула ручку – но дверь была закрыта. – Лилин, ты в порядке?
Минуло долгое мгновение.
Правда была в том, что отца я любила больше. Понимание этого пришло ко мне в тот самый миг, когда я окончательно осознала, что отец, должно быть, ужасно страдал и что моя мать никогда, ни за что на свете меня бы не бросила. Она тоже его любила. Рыдая, я коснулась ладонями воды.
– Мне просто ванну принять надо было.
– Ох, – произнесла она. Ее голос, казалось, отразился эхом в самой ванной комнате. – Смотри не простудись там.
Она снова попыталась открыть дверь, но та все еще была закрыта.
– Мы справимся, – сказала она наконец.
Больше всего на свете мне хотелось разбудить нас от этого сна. Вместо этого я беспомощно плеснула водой на собственные слезы и кивнула.
– Знаю.
Я слушала, как она уходит – как все тише стучат ее шлепанцы.
Шестнадцатого декабря 1990 года мама вернулась домой на такси с новой дочерью, пальто на которой не было – только толстый шарф, шерстяной свитер, синие джинсы и холщовые туфли. Я никогда еще не встречалась с китаянкой – в смысле с такой китаянкой, которая, как мой отец, приехала из настоящего материкового Китая. На шнурке у нее на шее висела пара серых варежек, нервно раскачивавшихся у бедер. Обтрепавшиеся концы голубого шарфа спадали один на грудь, а другой – на спину, на манер университетского преподавателя. Дождь лил как из ведра, и она шла, опустив голову, со средних размеров чемоданом в руках, который, судя по всему, был пустым. Она была бледна, и волосы у нее блестели, словно море.
Я как ни в чем не бывало открыла дверь и распахнула глаза, будто и не ждала никаких гостей.
– Девочка, – сказала мама, – возьми чемодан. Побыстрее.
Ай Мин шагнула внутрь и помедлила на краешке дверного коврика. Когда я потянулась за чемоданом, то нечаянно коснулась ее руки, но Ай Мин ее не отдернула. Вместо этого она протянула другую руку и легонько накрыла мою. Она смотрела на меня в упор, с такой открытостью и любопытством, что от стеснения я зажмурилась.
– Ай Мин, – говорила мама, – позволь тебе кое-кого представить. Это моя Девочка.
Я отступила на шаг и вновь открыла глаза.
Мама, снимая пальто, оглядела сперва меня, а затем комнату. Коричневый диван с тремя бежевыми полосками знавал времена и получше, но я украсила его всеми имевшимися в доме цветастыми подушечками и плюшевыми зверями с собственной кровати. Еще я включила телевизор, чтобы придать комнате более живой вид. Мама с энтузиазмом мне закивала.
– Девочка, познакомься со своей тетей.
– Слушай, правда нормально, если ты будешь звать меня Ай Мин. Пожалуйста. Мне, хм-м, правда так больше нравится.
Чтобы угодить им обеим, я сказала: “Привет”.
Как я и подозревала, чемодан оказался очень легкий. Свободной рукой я потянулась за пальто Ай Мин, слишком поздно вспомнив, что у нее его нет. Моя рука зависла в воздухе, как вопросительный знак. Ай Мин потянулась ко мне, взяла мою ладонь и крепко ее пожала.
Смотрела она вопросительно. Ее волосы с одной стороны были заколоты назад, но с другой стороны ниспадали свободно, так что казалось, что она все время стоит в профиль и вот-вот ко мне повернется. Не выпуская моей руки, Ай Мин бесшумно скинула с ног туфли – сперва одну, затем другую. Булавочные головки дождя блестели у нее на шарфе. Наши жизни успели сжаться до такой степени, что я и не помнила, когда в последний раз в наш дом входил посторонний человек; присутствие Ай Мин делало все незнакомым, словно стены на несколько дюймов сблизились, чтобы на нее посмотреть. Прошлой ночью мы хотя бы собрали папины бумаги и записные книжки в коробки и составили их под кухонный стол. Теперь поверхность стола казалась мне обманчиво голой. Я высвободила руку и сказала, что отнесу чемодан в ее комнату.
Мама принялась показывать ей квартиру. Я ретировалась на диван и притворилась, будто смотрю прогноз погоды, который предрекал дождь до конца недели, до конца девяностого года, до конца столетия и даже до конца времен. Голоса мамы и Ай Мин спешили друг за другом, как вагончики канатной дороги, раз за разом перемежаясь молчанием. Я заразилась напряжением, воцарившимся в доме, и мне стало казаться, что пол сделан из бумаги, что повсюду вокруг написаны слова, которых мне не прочесть; и что один бездумный жест может снести все это до основания.
Поели мы вместе, рассевшись за обеденным столом. Мама убрала центральную доску, превратив стол из яйца в круг. Она даже прервала болтовню, чтобы наградить меня взглядом, в котором ясно читалось: прекрати пялиться.
Я то и дело случайно пинала ногой коробки под столом, отчего Ай Мин подпрыгивала на месте.
– Ай Мин, тебе не холодно? – весело осведомилась мама, не обращая на меня ни малейшего внимания. – Я сама, пока не переехала в Канаду, зимы вообще не видела.
– В Пекине зима была, но меня это устраивало. На самом деле я далеко оттуда выросла, на юге, где было влажно и тепло, так что, когда мы переехали в Пекин, холод оказался мне в новинку.
– Я в столице никогда не бывала, но слышала, что туда из западных пустынь пыль наносится.
– Так и есть, – с улыбкой кивнула Ай Мин. – Пыль тогда и в волосы, и в одежду лезет, и даже в еду.
Сидя напротив нее, я видела, что ей и правда уже все девятнадцать. Усталые глаза Ай Мин опухли и неожиданно напомнили мне скорбное лицо мамы. Думаю, порой такое бывает – смотришь на человека и понимаешь, что внутри он полон слов. Возможно, он и держит их за зубами от боли или от замкнутости – или, может, из хитрости. Возможно, эти слова заточены до бритвенной остроты и жаждут пустить кровь. Я почувствовала себя разом и ребенком, и взрослой. Я хотела, чтобы нас с мамой оставили в покое – но по причинам, которые я сама толком не могла выразить, мне хотелось быть рядом с Ай Мин.
– А что значит “минь” в “Ай Мин”? – спросила я по-английски, пиная коробку, чтобы придать своим словам больше веса. – Это то “минь”, которое “понимать”, или “минь”, которое “судьба”?
Обе они посмотрели на меня.
– Ешь свою курицу, – сказала мама.
Дочь изучала меня с выражением удовлетворения на лице. В воздухе между нами она начертила знак – 日月. Солнце и Луна, сведенные воедино, чтобы обозначить понимание или яркость. Самое обычное, повседневное слово.
– Мои родители хотели выразить идею “аи миинь”, – сказала она, – “лелеять мудрость”. Но ты права, тут есть подвох. Идея… м-м… не то что бы лелеять судьбу, не совсем, но принимать ее, – она вновь подхватила свою миску и запустила в мягкий рис кончики палочек.
Мама спросила, не нужно ли ей чего и не хочет ли она, может, чем-нибудь заняться.
Ай Мин отставила миску.
– Честно говоря, я, кажется, давно уже нормально не высыпалась. В Торонто я никак не могла отдохнуть. Каждые несколько недель приходилось переезжать.
– Из дома в дом? – спросила мама.
Ай Мин вся дрожала.
– Я думала… я боялась полиции. Мне было страшно, что меня вышлют обратно. Не знаю, смогла ли моя мама вам все рассказать. Надеюсь, смогла. В Пекине я ничего плохого не сделала, никаких преступлений не совершала, и все-таки… В Китае мои тетя с дядей помогли мне сбежать, и я перешла границу с Кыргызстаном, а потом… вы купили мне сюда билет. Несмотря ни на что, вы мне помогли… Я благодарна, я боюсь, что никогда не смогу отблагодарить вас так, как следует. Простите меня за все…
Маме явно стало неловко.
– Ну-ну, – сказала она. – Скушай что-нибудь.
Но Ай Мин уже стала как будто совсем другой. Руки у нее так тряслись, что она не в состоянии была управиться с палочками.
– Я каждый день перебираю все в памяти и все думаю, думаю, но не понимаю, как я сюда добралась. Как будто я беженка. Дома моя мама с голоду умирает. Я спать боюсь… иногда мне снится, что ничего этого на самом деле не было, но тогда я просыпаюсь как в кошмар. Если бы я не уехала от мамы, если бы мой отец не умер, если бы он не… но самое важное – это чтобы я чего-то добилась, потому что вот прямо сейчас у меня ничего нет. Даже паспорта. Старым я пользоваться боюсь, он… незаконный. Он чужой, но выбора у меня не было. Я слышала, что, если бы мне удалось перебраться через границу в Соединенные Штаты, там для китайских студентов амнистия, и я, может быть, под нее подойду. Даже если у меня сейчас ничего нет, я вам все потом возмещу, я клянусь. Обещаю.