Страница 19 из 24
ежедневно совершают одни и те же монотонные движения. День, неделя, месяц, год – движемся, словно роботы, с детства запрограммированные на
собственное счастье и личный успех. А периодически наступающие у
некоторых минуты беспросветной тоски и неописуемого отчаяния, когда в
47
бездны их мозга победоносно прорывается мысль, что все, что они делали
раньше, не имело никакого смысла, что не в этом заключается смысл всего
бытия… И именно в эти редкие переломные моменты люди отмахиваются от
правды, как от назойливой, не дающей им покоя мухи, продолжая слепо
верить в правильность своих поступков.
Каждый день люди упорно совершают одни и те же действия. Каждый
божий день. И так всю жизнь. Не безумие ли это? Безумие по мне – это
каждодневное выполнение одних и тех же действий. Так не безумен ли наш
мир?
Ни шагу назад, бегство с занимаемых позиций влечет за собой расстрел
на месте. Приказ от 28 июля 1942 года, но я не красноармеец, удерживающий
улицу лежащего в руинах славного города Сталинграда, и сейчас не середина
XX, а начало XXI века.
Я не хочу жить по этим правилам, я хочу изменить свою судьбу. Я не
хочу под нажимом общества делать то, что делают все. Не хочу плыть по
общему течению.
Не хочу.
Меняется ли общество, меняется ли толпа? Были ли люди такими же
раньше? Да. Непременно да. Тысячи лет назад они были такими же, как
сейчас, и будут такими же через тысячу лет. Никакой политической системе
с этим не справиться. Люди не меняются, их пороки всегда будут иметь над
ними власть. Появляясь из ниоткуда, цивилизации будут продолжать
исчезать в никуда, и так без конца, до скончания веков. Порой я пытаюсь
оправдать этот мир. Да, выступаю его невольным адвокатом на заседании
исторического процесса. Государственный прокурор – сам дьявол во плоти, провонявший серой, восстал из ада и в слегка дымящемся костюме
произносит обвинительную речь.
– Господин судья, к вашему прискорбию, сообщаю сокрушительную
весть: ваши дети, ваши маленькие дети, в процесс создания которых вы
вложили всю душу без остатка, к моей едва скрываемой радости, вновь от
вас отвернулись. Они стыдливо опустили голову так же, как две тысячи лет
назад, когда римские захватчики на всеобщее обозрение прибивали вашего
сына к кресту. Они больше в вас не верят – или думают, что верят, но не мне
вам говорить, что разница между желанием верить и истинной верой так же
велика, как между крохотной мухой и гигантским гиппопотамом. Они верят
в меня, вам они в этом не признаются, но их поступки говорят сами за себя.
Господин судья, сам Господь Бог, создавший за семь дней и небо, и
землю, и тварей, ее населяющих, умиротворенно глядит на прокурора.
Кажется, пропуская все его слова мимо ушей, он смотрит на меня, видя
только человечество. Он спустился с небесного пьедестала в окружении
кружащихся в вышине ангелов. Он не слушает прокурора, он и не смотрит на
меня. Он видит во мне всех. И отчаявшихся, и верующих, и погрязших в
непроницаемом мраке разврата, и просветленных свыше святых, он видит
всех, он знает все, он вынес вердикт сразу, как только принял решение нас
48
создать. Я пытаюсь оправдаться, отвечая на нападки прокурора, говорю, что
не все так плохо, но прокурор перебивает меня на полуслове.
– Господин судья, выступление моего многоуважаемого оппонента
адвоката, может быть, не к месту и не ко времени будет сказано, напоминает
мне выступление римского оратора перед многочисленной толпой, чья
главная задача заключалась в том, чтобы убедить людей во все еще
могущественной силе переживавшей огромный упадок Римской империи.
Она уже давно погрязла в разврате и внутренних противоречиях, которые
сопровождались бесчисленными вражескими набегами. Оратор прекрасно об
этом знает или хочет убедить себя в том, что все хорошо, все еще поправимо.
Я вновь пытаюсь оправдаться, с трудом находя слова, наверно, так же, как римский оратор, а может, он был успешнее в умении искусно врать. Но
Бог прерывает заседание. Для него оно не имеет смысла. Он не создал бы
людей для того, чтобы в один из ненастных дней просто от них отказаться.
Заседание завершилось. Все исчезло. Моя фантазия истощилась. «А что
люди?» – думаю я. Разве есть смысл винить людей? Ведь они от природы
несовершенны. Подвержены слабостям и соблазнам, противостоять которым
могут лишь единицы. Эти единицы просветленных людей существовали на
протяжении всего того времени, что существует разумная жизнь на планете
Земля. Но они всегда оставались в меньшинстве, им никогда не доведется на
что-то существенно повлиять. Такова их горестная судьба: знать о
сокровенном смысле человеческого существования, знать о правильных
путях развития всей цивилизации. Но безликое и бездумное людское стадо
всегда было и будет слепо к их доводам. Это слабое меньшинство не
способно повлиять на гибель цивилизации. Люди в большинстве своем
порочны, и возвыситься над всем низменным, разлагающим человеческое
общество, способны лишь немногие. Подобно хирургу, наблюдающему за
увеличением опухали головного мозга, я с горечью становлюсь свидетелем
распада своей цивилизации, ее устоев, традиций. Такие же наблюдатели, как
я, видели этот распад и раньше. Мы не можем ни на что повлиять. Мы можем
лишь наблюдать, с горечью сознавая, что не можем что-либо предпринять.
На выходных я решил вновь вернуться к своему некогда излюбленному
занятию – наблюдению за людьми, которые шли по набережной, каждый по
своим делам. Был обычный, ничем не примечательный сентябрьский день, когда не холодно и не жарко, что-то среднее. Приятное тепло. Ветер разогнал
все тучи, и теперь в безоблачном небе ярко светило солнце. Я находился в
одном из моих излюбленных мест. Широкая просторная набережная возле
моря, в том месте, где она сворачивает на одну из главных улиц города. Я
сидел на лавочке, расположенной в тени листвы массивного дуба.
Удивительное дерево. Колонисты посадили это дерево несколько сотен лет
назад. Подумать только, оно пережило несколько войн, выжило и в мирное
время, вопреки кощунственному распоряжению правительства избавить эту
территорию от зеленых насаждений и построить здесь грандиозный
развлекательный центр. В последний момент решение было чудесным
49
образом отменено под нажимом партии «зеленых». Дерево было свидетелем
появления первых, маломощных и сегодня кажущихся неуклюжими машин.
С оглушительным ревом, пыхтя, они, вместо привычных повозок с
лошадьми, проезжали мимо могучего дуба. Потом машины
совершенствовались, становились все более мощными, удобными и
элегантными. Теперь они все быстрее проносились мимо, и водители редко
удостаивали высоченный дуб своими восхищенными взглядами. Люди
рождались и умирали, поколение за поколением, сменяя друг друга, а дерево
все стояло. Стояло и жило.
Я наблюдал за проходившим мимо бурным потоком людей. Мое
внимание привлек один человек. Худой мужчина средних лет с бледным, болезненного цвета лицом. Расталкивая людей и не обращая внимания на
возмущенный взгляд молодой девушки, которую он оттолкнул руками к