Страница 9 из 20
Ферму «Франс тюрбо», создали, как обычно во Франции, энтузиасты. У тюрбо проблема была даже не столько в нежелании плодиться в неволе, сколько в том, что детки гибли в искусственной среде: ценные рыбы – очень нежные создания. Островитяне Нуармутье стали делать малькам прививки, с которыми те прекрасно живут. Я смотрела, как совсем крошечным рыбкам (четырехмесячным, растут тюрбо долго) делают уколы специальной машинкой, некоторых почему-то отбрасывали в сторону. – Почему? – спрашиваю. – Такой не выживет, – отвечает рыбий фельдшер – и показывает мне какой-то едва различимый для глаза дефект. Жалко, конечно, но их тут в аквариумах – видимо-невидимо, в каждом по десять тысяч. А в год разводят полтора миллиона особей!
Вот почему-то приятно мне смотреть, сколько я путешествую по Франции, как люди зарабатывают деньги своим трудом. Когда перепродают или на бирже играют или стоят у конвейеров – совсем не интересно, а когда своим умом и своими руками – кажется, что именно это и есть лучшая, самая правильная жизнь. Причем, всё в охотку, с любовью – вот кто ферму создал и вкалывает на ней в резиновых сапогах, он же уверен, что делает самое важное дело в жизни. От него я направилась к устричникам. Один, по кличке «Розовый кролик», кличка на его заводи прямо так и написана – угостил меня парой самых крупных устриц, которых достал из их тюрьмы – мешка-клетки, в которой устрицы живут с детства, пока их не раскладывают на льду в ресторанах и магазинах. Устрицы Нуармутье – йодистые, соленые, их можно и без соли есть. Я съела и впервые в жизни почувствовала, что больше не могу – а когда только приехала из Москвы, ощущала острую устричную недостаточность и заказывала их днем и вечером. Даже устрицы могут надоесть, и всего за неделю.
На континент мы отправились не по мосту, как ехали сюда, а по дну океана. Утром мы видели море, а во время отлива открылась асфальтированная дорога, в течение трех часов отлива по ней можно успеть добраться до материка. Мы припозднились, так что ехали с опаской, вода уже начала прибывать. Разница в уровне воды при приливе и отливе – 14 метров. Но все обошлось, и мы взяли курс на Нант, по дороге заглянув в замок к виноделу – это ведь регион белых вин Muscadet, к самому именитому из которых добавляется «титул» Sevre et Maine sur lie. Мюскадэ – название загадочного происхождения, не связанное с названием места и ни к мускату, ни к мускусу отношения не имеющее – это классическое вино под морепродукты, а единственный сорт винограда, из которого оно делается, в переводе значит «бургундская дыня». Севр и Мэн – два притока Луары, а мы находимся в местах, где Луара везде, только в Нанте текли шесть ее рукавов посреди города (потом четыре из них засыпали).
Между Севром и Мэном и располагаются виноградники Мюскадэ. А sur lie – на осадке – потому, что на нем полгода настаивают вино, осадок – речь идет о той же самой океанической минеральной почве – его питает. Это Мюскадэ – а есть и просто, без дополнений к названию – считается самым-самым. Вот к одному из таких виноделов, Пьеру Совьону, мы и заглянули на ужин с дегустацией (сколько выпили – страшно вспоминать, Пьер настаивал, чтоб мы попробовали все его творения). Шато Клерэ-Совьон – и винодельческая марка, и замок в прямом смысле слова, где обитает молодой Пьер Совьон, сменивший на винном посту отца, но именно Пьер сделал марку знаменитой – только ленивый не написал о ней во французской прессе. Виноделие у Пьера в крови – с раннего детства помогал отцу, а теперь создает новые сорта. Его гордость – линия с названием «Высокая культура» (Haute culture). Звучит претенциозно, но по-французски культура – еще и «возделывание»: cultiver – это и обрабатывать (землю), и воспитывать, культура – одно из ключевых для французов слов. L’art de vivre, «искусство жить» – свойство национального характера. Ну даже деревья растут тут не веником, а шариком. Сами. Саша, фотограф, обращает мое внимание на другие деревья: «И квадратиком. И пирамидкой. Сами, ага». Так что «высокая культура» только по-русски звучит по-идиотски («предприятие высокой культуры»), по-французски оно возможно.
Мы смотрим виноградники, я вижу зайца, одного, другого, прыгающих среди виноградников. Говорю: «Они же погрызут листья, надо что-то делать». – Что делать? – удивляется Пьер. – Ну отстреливать, наверное, – из родной литературы я знаю, что зайцев отстреливают. – Зачем? – Пьер изумлен. – Это же естество природы: ну съест заяц немножко и пойдет себе в лес, а у меня сорок гектаров сада (он называет это садом: что цветы, что виноград – все сад). Тут как-то были морозы сильные, а если в почве температура минус четырнадцать, лоза умирает. Вот это страшно, приходится начинать всё сначала. Сажать, ждать, пока подрастут – Пьер показывает свои молодые лозы. – Растут потихоньку. А потом мы сидим у старинного камина – дед Пьера купил полуразрушенный замок за гроши, постепенно привели в порядок, все своими силами. И сегодня кажется, что так всегда и было: уютный старинный дом, бескрайние плантации виноградников, дающих всю эту линейку белых вин, от которых мы уже едва стоим на ногах, но все же доруливаем трудные сорок минут до своей гостиницы «Жюль Верн».
Гостиница тесная, но в историческом центре, а называется так потому, что Жюль Верн родился в Нанте и провел здесь детство. У него было три собственных корабля, и капитана самого большого из них звали Трантему, теперь так называется район города, по другую сторону Луары, куда ездят «отрываться» по вечерам и проводить бизнес-ланчи днем. Улочки такие, что машина не проедет (да тут и движение запрещено, добраться быстрее всего на кораблике-челноке), и они – как бы продолжение дома. На внешних стенах висят картины, под ними играют дети, общаются взрослые, едят тоже на улице, когда тепло. Как в какой-нибудь Юго-Восточной Азии. Район Трантему – весь будто один большой дом. В отличие от величественного Нанта (архитектурно напоминающего Париж), тут все по-простецки: домики крашены яркими разноцветными красками, как было принято в рыбацких поселках. А в Нанте мы завтракали в кафе La Cigale (Цикада) – так это Елисеевский гастроном! Ни сантиметра – пола, стен, потолка – без художественного узора. И Саша попросил себе кофе по-американски. Позор! Ему принесли эспрессо, пустую чашку и чайник воды: сам разбавляй, если хочешь портить кофе, который нантские торговцы когда-то привезли сюда с самого края света.
Нант с XVII века был первым морским торговым портом Франции. Возили свой текстиль в Африку в обмен на рабов, потом плыли на Гаити и меняли этих рабов на сахар и кофе. 450 тысяч рабов нантцы продали из Африки на Антильские острова. Позорные страницы истории. Когда они закончились, порт стал никому не нужен и в наши дни закрылся совсем. Корабли здесь тоже перестали строить, только рядом, по пути с острова Нуармутье, функционирует верфь, где строят самые большие теплоходы в мире, последнее детище – Мэри Квин, неподалеку и вторая всемирно известная верфь – там делают дорогие яхты. Промышленность нантская тоже свернулась, так что остался у города страшный остов промзоны, бывших верфей, и все это хоть и на острове, но посреди города. Что делать?
Во Франции городские проблемы решаются сообща: мэром и жителями. К какой бы политической партии ни принадлежал мэр, он не позволит себе что-то рушить или строить ради сиюминутной выгоды, а горожане всегда готовы придумывать всякие усовершенствования. Так произошло и здесь: два театральных деятеля, продюсер и специалист по машинерии, придумали проект, мэру он понравился, и проект уже воплощается в жизнь. Называется «Машины острова». Остров решили разделить на две части, жилую – здесь будет раздолье архитекторам, которые смогут построить фантазийные дома (в исторической части, понятно, ничего не тронь): поскольку «вписывать» не во что, творить можно свободно – и рекреационную. Тут будет сорокапятиметровое «дерево» – гигантская металлическая конструкция с деревянной отделкой в форме баобаба, на ветвях которого будут висячие сады, а на самом верху – «птицы»: в них можно будет летать вокруг дерева, этакий новый вид колеса обозрения. На нижних ветвях расположатся бары-рестораны, и по многочисленным висячим мостикам можно будет взбираться по «дереву». Часть его уже стоит, полазать можно и сегодня, а целиком дерево вырастет только через несколько лет.