Лама

Правители же великой державы, напротив, были весьма довольны своей жизнью и на пышных банкетах любили рассказывать друг другу весёлые истории. «Собрали как-то наш народ, – говорил один невозможно важный правитель другому недосягаемо высокому правителю, отрезая от полутораметрового осетра добрый кусок под пшеничную водочку, – и объявили, для хохмы, конечно: завтра с утра начнём всех вас вешать, не опаздывайте. Смотрим, что станут делать. Народ заколыхался, пороптал тихонько и вытолкнул вперед старика. Оробел старик, мнёт шапку в руках, докладывает: “Народ сумлевается: верёвку с собой приносить, али выдавать будут?»

Но народ живуч, а время мудрее любых мудрецов. Скушав за несколько десятилетий всех осетров, растранжирив все богатства великой державы, не добив коварных врагов, мудрые правители нежданно-негаданно оказались в престранной ситуации. Они вдруг заметили, что живут как-то сами по себе, а народ живёт сам по себе, вполне обходясь одним простым принципом: вы делаете вид, что платите нам зарплату, мы делаем вид, что работаем. К тому же наделённый вполне запланированным братством, равенством и счастьем народ стал хиреть и вымирать. Тогда правителей вновь осенила мудрая мысль: если народ без правителей вполне может обойтись, то правителям без народа может статься неуютно. Их жизнь лишается героического нимба: «жить и трудиться на благо народа». И правители опять нашли мудрое решение: поставить заботу о благе народа на строгую научную основу. Отныне почётное право работать на сельских полях, базах, токах и фермах предоставлялось только учёным, инженерам, артистам и студентам. Крестьяне же выступали в роли консультантов и командиров. Выращенные таким образом учёная картошка и учёная морковка должны были поднять благосостояние народа на недосягаемую никем высоту. И подняли бы, если бы сам одичавший народ не испортил всё дело, разворовывая и пропивая всё на свете. Но это уже совсем другая тема.

Итак, зимой и летом, весной и осенью все научные и учебные заведения державы были озабочены подготовкой бригад для сельскохозяйственных работ, их отъездом и приездом, размещением и питанием, отчётами и награждениями, дрязгами. Организация столь ответственного стратегического направления лежала на партийных инстанциях, а залог его успеха держался, конечно, на страхе, внушаемом этими инстанциями.

Теперь, надеюсь, становится понятным, почему Лаева должна была подготовить к определённому сроку список сотрудников отдела для предстоящей «битвы за урожай». Она старалась придать категоричным партийным разнарядкам более мягкий облик, не угнетающий слабую психику индивидуумов, не желавших менять городской уют на непролазную грязь деревенских дорог и полей, на работу под дождём и ледяным ветром, на проживание в палатках и сараях. Находя доброе слово для каждого сослуживца, Лаева довольно быстро управилась с заданием. Долго пришлось разговаривать лишь со Скрипачом, но и он согласился. В конце их беседы незаметно появился Лавников. Прислушавшись к происходящему разговору, он обратился к Лаевой:

– Простите, мадам…

– Мадемуазель, – поправила она.

– Очень мило. Я – руководитель данной лаборатории. Прошу вас на два слова, – он указал на дверь своей комнатенки. – Как вас величать?

Они представились друг другу, после чего Лавников сказал:

– Так вот. Как руководитель руководителя, убедительно прошу вас, уважаемая Ламора Матвеевна, никогда не отвлекать моих подчиненных во время рабочего дня.

– У меня важное общественное дело. По-вашему, лучше решать его в обеденный перерыв?

– Ни в коем случае! Надеюсь, вам известно, что обеденный перерыв дан для обеда и отдыха, а никак не для общественной работы.

– Так когда же?

– А это уж, простите, ваша забота.

– У нас нет «вашего» и «нашего», у нас есть общее, государственное.

– Об этом, если хотите, побеседуем после восемнадцати часов. А сейчас, уважаемая Ламора Матвеевна, я тоже на работе. Вы понимаете?

– Прекрасно понимаю! – она вышла и гордо простучала каблучками по замершей лаборатории. Коридор был пустой, поэтому слёзы сразу брызнули из её глаз. Она отказывалась верить самой себе. Выставить вон! Как нашкодившего котёнка. Её – любимицу всего института, партийного секретаря отдела! «Я старалась объясниться с каждым лично, чтобы в списке не оказалось обиженных, чтобы на пользу всем. Как будто я для себя делаю. И ведь прав, ничего не скажешь. С первых шагов хочет себя показать, карьерист, педант, солдафон. Кому нужна твоя террористическая правда? Подчинённые разбегутся, друзья не найдутся. Наживёшь врагов и возненавидишь весь мир. Выгнать нежную хрупкую девушку! Чудовище! Кентавр толстокожий!..»

Несколько успокоившись, Лаева отпечатала список будущих бойцов за урожай и отправилась к начальнику отдела.

– Никто не возражает? – спросил Селен Васильевич.

– Со всеми согласовано.

– Чистая работа.

Но неожиданно он вычеркнул одну фамилию и вернул список:

– Придётся подработать, – уверенной рукой был вычеркнут Скрипач. На недоумённый взгляд Лаевой начальник отдела ответил:

– Его руководитель не согласится.

– А если уже согласился? – в запальчивости сказала она, на миг вспомнив кентавра и ужаснувшись грозящей неизбежной встрече с ним, если Селен Васильевич передумает. Но он лишь внимательно посмотрел на неё и задумчиво сказал:

– Нет, Ламорушка, не обманывай себя, не взваливай на свои прелестные плечики непосильный, да и ненужный груз. Здесь даже твои чары не помогут.

Она покраснела и разозлилась:

– Уже нажаловался.

– Нет, об этих делах мы не говорили.

– Откуда же вы всё знаете?

– Какая ты счастливая, наивная! А мне уже шесть десятков. Должно же быть у меня хоть что-нибудь взамен такого несчастья.

– Объясните, пожалуйста, откуда такой кентавр появился в нашем отделе и что он такое?

– Кентавр! Ах, счастливец! Не прошло и недели, а уже назван роскошным именем из уст самой очаровательной дамы. Уж не влюбилась ли ты?

– В это чудовище? Селен Васильевич, мне нужно знать для дела, а вы шутите.

– Но я тебе ничего не могу сказать.

– Вы же его брали на работу.

– Брал.

– Кота в мешке?

– Нет.

– И секретарю отдела знать не полагается?

– Видишь ли, Ламора Матвеевна, ваше ведомство решает, как ему кажется, быть или не быть у нас такой-то науке. Но воз науки тянут кентавры, а отвечаю за неё я, поэтому и вожжи должны быть в моих руках. У меня могут быть и свои хитрости, и приёмы, и сомнения, и риск, и свобода действий. Иначе я превращусь в вола, кентавр – в обыкновенную лошадь, а наука – в воз хлама.

– Вы деликатнее со мной, чем этот новенький, но суть одна: не суй носа не в своё дело.

– Вовсе нет, просто не требуй от меня того, что я либо не могу, либо не должен делать. У тебя ведь тоже есть свои секреты.

– Уйду я от вас.

– Слышу голос женщины, но не вождя.

– У меня же другая специальность. Вашей науки я не знаю, значит, работаю не на своём месте. Поэтому всякий может дать мне по носу.

– Положим, я не всякий.

– Простите. Но с людьми действительно бывает очень трудно.

– Если бы не было трудностей, то и партийный секретарь был бы не нужен.

– Спасибо за урок, Селен Васильевич. Я пойду.

– Будь, как всегда, умницей, Ламорушка, и заходи почаще. И помни, что одна-то вожжа в твоих руках и дёргать их как попало нам никак нельзя.

Весь день Лаеву занимала стычка с Лавниковым. «Я оскорблена, – полагала она, – и не должна его замечать, но я парторг – рано или поздно нам придётся общаться по службе. Как себя вести? Ах как спокойно было без него, а сейчас на работу идти не хочется».

Однажды в коридоре она неожиданно увидела идущего навстречу Лавникова и почему-то испугалась. Убежать, обнаружить свои чувства не хотелось. Как быть? Как отвечать на его приветствия, извинения? Совсем не готова. Она инстинктивно остановилась и заинтересованно стала копаться в папке. Лавников же равнодушно прошёл мимо неё. Разочарованная, она смотрела ему вслед. Как же так? Не заметил, прошёл, как мимо столба. Зачем тогда мои волнения? Я совсем еще девчонка. Впервые знакомый мужчина меня не заметил. Всегда они улыбаются и непременно говорят что-нибудь. А этот ещё и невежлив. Ну как же не кентавр! Впрочем, это даже к лучшему: имея такое алиби, я могу демонстративно его игнорировать.