Лама

– Однако не всех прихлопывают…

Тут заволокло нас желтоватое потрескивающее облако, поглотило моих заботливых полеров вместе с их бредовой философией, поле мое изогнулось, словно деревце под ветром, связь прекратилась, сделалось как-то особенно легко и радостно, тело наполнилось блаженством, вознеслось, и я медленно поплыл задом наперёд, сидя на хвосте рыжего облака. Плыву и замечаю внизу в редких просветах полей родные земные холмы, леса, деревни. Миражи, навеянные неверными полями, галлюцинации, сон? Неважно. Я вижу милые сердцу пейзажи. Сейчас я спущусь к ним пониже. Проплываю между верхушками дерев и не верю своим глазам: по слегка отуманенной утренней поляне, сбивая босыми ногами росу, спокойно выступает обнажённая девушка с распущенными золотыми кудрями. Ева в раю, в царстве нетронутой природы, в мягком опаловом свете нарождающегося дня – удивительно целомудренная картина, не опошленная ни единым признаком цивилизации: ни электрическим столбом, ни трактором, ни одеждой. Ева, богиня, сомнамбула – кто она, куда путь держит? Спускаемся ещё ниже, обгоняем её, едва не задев плеча, вглядываемся в лицо – Лама! Что делать? Куда провалиться? Но нет, она ничего не замечает. Смотрит, чуть улыбается невинной природе, своему счастью, забыв про ветку берёзы в опущенных руках, не ощущая холодной росы, и совершенно ничего не видит, будто находится в ином со мной измерении.

Лама идёт ко мне, но негодное облако неумолимо несётся вперёд, сколько ни бей по нему кулаком. Спрыгнуть, пока не поздно, пока не поднялись слишком высоко, пока мягкая травка внизу. Но куда я так долго лечу – в овраг, пропасть, на камни? Кто сказал, что нельзя провалиться, что нет такого понятия? Чёрт бы побрал ваши дурацкие поля! Проваливаюсь, проваливаюсь – и просыпаюсь. Ах, какой сон! Только бы не забыть. Лама, как живая. В легком тумане, в утре, в весне милую Ламу встретил во сне. Складно получается, само собой. Чудеса! Попробую ещё.

А дальше? Дальше ничего не выходит, ни словечка. А что, если встать на этой поляне на пути Ламы, расставить руки? Она всё равно ничего не видит, так прямёхонько и попадёт в объятия. А потом? Очнётся, узнает, закричит? Или, коснувшись меня, она исчезнет, а я останусь с пустыми объятиями на сырой поляне?..

Ему придумывались и другие продолжения, но начавшееся наглое карканье ворон напомнило о том, что скоро рассвет, что надо уснуть. Он вышел на балкон, охладился, потом свернулся калачиком в постели и быстро уснул.

Но, конечно, не выспался. Весь вечер и часть ночи он рисовал принципиальную схему своей части макета, потом философствовал с посланцами полевого разума, летал на рыжем облаке над обнажённой Ламой, даже сочинял стихи. Бурная была ночь. Утром нестерпимо хотелось спать. На работу он пришёл вовремя, но позже своих приятелей. Он молча вытащил из портфеля большую, аккуратно нарисованную схему, прикнопил её к стене, сел за стол, положил голову на руки и сразу уснул.

– Так нечестно, – осудил Скрипач. – Так не договаривались.

Он полез в свой заграничный чемоданчик, тоже достал большую кое-как нарисованную схему и повесил на стену рядом с фаназоровой. Удобный ничего не сказал, он вынул из потёртой сумки тетрадь, развернул в том месте, где вчера делал наброски, и обиженно уткнулся в неё. В этот самый драматический момент и появился Лавников. В четырех устремлённых на него глазах он с удовольствием прочитал нетерпение. Четвёртый раз он входил в эту лабораторию. Первый раз он увидел в этих глазах равнодушие, во второй – испуг, потом – агрессию и только сейчас наконец то, что нужно, – интерес, нетерпение, потребность рассказать и расспросить.

– Что с ним? – спросил Лавников негромко, указав на лежащего сотрудника.

– Уснул, – ответил Скрипач. – Сейчас я его растолкаю.

– Не надо, – остановил его Лавников, уже подойдя к развешенным на стене схемам. – Пусть поспит, на то, может быть, есть причины.

Скрипач и Удобный переглянулись. А Лавников уже тыкал авторучкой в схему Скрипача, приговаривая:

– Хорошо, хорошо, никуда не годится, ошибка, должно быть так, можно ещё лучше…

Автор, затаив дыхание, жадно глядел из-за плеча.

– А у меня вопросы, – робко произнес Удобный.

Лавников заглянул в его тетрадь, сделал кое-какие пометки, объяснил, похвалил и удалился в свою келью. Скрипач и Удобный посовещались, разбудили Фаназорова, с трудом втолковали ему, где тот находится, и отправили извиняться.

– Разбудили? – спросил Лавников.

– Разбудили.

– Лично я люблю спать в постели, а работать за столом. Но это дело вкуса. А схема хорошая. Подумайте над синхронизацией и ещё раз просчитайте такты, кажется, есть нестыковки в преобразователе. Попозже я посмотрю.

Но позже произошло маленькое, но важное событие…

Глава 3

Здесь необходимо остановиться и сделать некоторые пояснения. Дело в том, что держава, в которой выпало счастье проживать нашим героям, была на редкость удивительной. По территории далеко превосходила все высокоразвитые страны, вместе взятые, и даже иные материки, имела в избытке все виды полезных ископаемых, плодородные земли и рыбные моря. Но на этих богатейших просторах народ бедствовал, несмотря на титанические усилия своих мудрых руководителей, правивших «от имени народа и во имя народа». Причиной бедствий были многочисленные враги, вступившие в мёртвую схватку с народом и особенно – с избранным им курсом на всеобщее братство, равенство и счастье. Однако народу-герою повезло: его мудрые правители вовремя раскусили врага и прозорливо указали на то, что самыми опасными являются внутренние враги, особенно тайные и потенциальные, поскольку никто не знает, что у них на уме. На уме, несомненно, коварный замысел, неясно только, когда и как он проявится. И чтобы он не проявился, врагов нужно упредить, обнаружить и уничтожить. Но как обнаружить скрытого врага среди многомиллионного народа, на лбу ведь у него ничего не написано? Задача неразрешимая для обычного человека, но не для мудреца. Там, где обычный человек видит тупик, мудрец создает «всесильное учение». Идея мудрых правителей была неожиданной, простой и неотразимой: если уничтожать население своей державы систематически и внушительными партиями, то внутренний враг рано или поздно окажется в одной из партий и будет уничтожен. Вы не согласны? Ах, опасаетесь, что враг может оказаться в последней партии? Какие мы догадливые, после того как узнали о десятках миллионах уничтоженных! А мудрец тем и отличается от нас, простых грешников, что всё видит и знает наперёд и никогда не ошибается: враг будет уничтожен! Остальное – дело техники: оградить крепким забором державу, сыграть гимн – и за работу. Народ, воспитанный на мудром учении и получающий скудный подконтрольный паёк, исправно уничтожит сам себя. И если слегка прикармливать ударников, а нерадивых и строптивых, наоборот, постёгивать, то полная и окончательная победа над всеми врагами – а заодно и над народом, как заметит догадливый читатель, – не заставит себя долго ждать.

Как и следовало ожидать, очень скоро народ огромной державы оказался до такой степени запуганным своими правителями, что не только потерял вкус к необходимому разумному труду, но и одичал и впал в прострацию, жизнь начал воспринимать как кошмарный сон, а смерть – как избавление: «отмучился», привычно говорили об умершем.