Страница 9 из 19
– А крышу уже починили, – говорит вдова.
– Ещё бы! Я ж им сказал, что следующее заседание вновь у вас будет!
Мелькают пары. Подпрыгивают стоящие вдоль стен женские сапожки, как бы собираясь тоже пуститься в пляс.
В маленькой комнатке, за кулисами, стоят Бандура, Метелёв, дед Свирид и Сердюк. Курят. Сюда доносится музыка. Её заглушает громкий голос Сердюка.
– Как хочешь, Гриць Карпович, а я тебе в глаза скажу: непорядок это!.. Вчера тридцать человек на работу не вышло, позавчера – тридцать пять, а семена под открытым небом лежат. А к вечеру дождь будет! А ты – танцуешь, вместо того чтобы людей на погрузку согнать!..
– Розумиеш, Федор Андреевич, не умею я людей «сгонять». – Бандура спокойно затянулся. – Коров, чи там коз – могу, а людей – не умею!
– Но до вечера семена пропадут!
– Значит, треба вывезти, – так же спокойно ответил Бандура.
– Может, ты их прямо с танцев на погрузку поведёшь?
– Спробую. – Бандура аккуратно погасил папиросу и бросил её в урну.
– Смеяться будут! – предостерегающе крикнул Сердюк.
– Посмеёмся вместе. – Бандура шагнул к двери, но его остановил дед Свирид.
– Стой, Гриць Карпович!.. Разреши мне!.. А нет – возьму лопату и сам до утра грузить буду!
– Не горячись, Антоныч! – усмехнулся Сердюк. – Тебе теперь не работать!.. У тебя – коммунизм! Отдыхай, наслаждайся…
В прищуренных глазах деда Свирида вспыхнула ярость:
– А на хрена мне такой коммунизм, чтоб я на печи лежал!.. Пусти! – Он отодвинул Сердюка в сторону и решительно толкнул дверь.
Музыка, доносившаяся из зала, прервалась. Наступила пауза. Там, за дверью, дед Свирид разговаривал с молодёжью. Бандура и окружающие напряжённо ждали.
– Ни за что не пойдут! – убеждённо произнес Сердюк. – Я наших людей знаю!
И как бы в подтверждение его слов за дверью снова зазвучал вальс.
Наш взгляд скользит по залу. Вальс продолжает звучать, но музыкантов нет. Мы видим покинутые инструменты.
Опершись о стенку, задумчиво стоит виолончель; в раскрытых футлярах, прижимая к груди смычки, лежат скрипки; надувшись от обиды, повисла на спине стула важная труба; а рядом, свесив палочки, сидит барабан, на котором белеют пудреница и зеркальце, забытые хозяйкой.
По-прежнему звучит вальс, но никто не танцует: зал пуст, только вдоль стен бесконечная шеренга разноцветных нарядных туфелек. На том месте, где недавно стояла такая же бесконечная шеренга забрызганных грязью сапог…
С первыми петухами поднялся Метелёв на следующее утро. Бандура провожал его по той же улице, где вчера гремел оркестр.
Одна за другой хлопали калитки – это люди шли на работу.
Прохладный утренний ветерок заставлял друзей поёживаться.
Они вышли на окраину села, где дорога проходила мимо вспаханных полей. Земля была сырой и мягкой, Гриць набрал её полную горсть.
– Сеять пора! – И стал пересыпать в другую руку, но только вместо земли посыпалось из его руки золотое зерно.
– Будет, будет урожай… Пойдут хлеба!.. – мечтал Бандура, рассыпая зерно по пашне.
И на глазах у Метелёва пошли из-под земли стебли, выросли и поднялись колосья, волнуясь под ветром, заплясала пшеница.
Где-то исчез за этой качающейся высокой стеной Бандура, и только голос его всё звучал в ушах:
– Будет пшеница!.. Хлеб будет!..
– …И хлеб будет. А пока получай печенье!..
Снова окоп. Метелёв передаёт Нине пачку печенья. Он напряжённо смотрит в сторону домика, потом переводит взгляд на часы.
– Пора бы…
– Орёл!.. Орёл!.. Я – Ласточка… Приём… – по-прежнему вызывает кого-то Нина. Неожиданно в наушниках звучит музыка.
– Гилельс мешает!..
Продолжает звучать музыка в наушниках. Задумчиво говорит Нина:
– Раньше мама просто силой заставляла меня играть… А теперь!.. Кончится война, сяду за рояль – никто не оторвёт… И буду пианисткой!.. Вечер, сцена, аплодисменты!..
– А контрамарку мне на концерт?
– Если придёшь с цветами.
По траншее пригнувшись прошёл капитан. Бросил на ходу:
– Осталось тридцать минут!
– …А почему ты мне цветов ни разу не дарил? – спрашивает Нина.
– Зима ведь была…
Взрыв. В траншею вваливается военфельдшер Бродов.
– Бьёт, проклятая!.. – отряхнув шинель, он повернулся к Нине и Метелёву.
– Что здесь делают боги войны?
– Ждут кукушку.
– Как рука?
Вместо ответа Метелёв несколько раз согнул руку в локте и стукнул его по плечу.
– Нормально, – потирая плечо, констатировал Бродов и, устроившись в глубине траншеи, начал возиться над сумкой с медикаментами.
Издалека послышалось кукование кукушки.
Нина:
– Пора!
Метелёв помог ей укрепить рацию. Она подошла к брустверу. Обернулась.
– Счастливо оставаться!.. – и добавила тихо, уже одному Метелёву: – А если тебе неудобно с цветами, приходи так… Только приходи!
– Приду!
Через семнадцать лет.
Новый, строящийся посёлок… Времянка стройуправления. Рядом перекосившаяся телефонная будка. В ней Метелёв. Снимает телефонную трубку, набирает номер.
– Коммутатор слушает.
До боли знакомый голос. Все приготовленные слова разом исчезают.
– Я – Голубь… Я – Голубь… Перехожу на приём.
Пауза. И вдруг голос Нины.
– Ласточка слушает… Ласточка слушает… Откуда вы?
– Я из четвёртой роты, из сорок третьего года.
Взволнованные встречей, они идут по центральной и пока единственной улице поселка. Здесь все знают друг друга. На них обращают внимание.
Глаза Нины радостно блестят. Весенний ветер развевает её простенькое пальто… Она улыбается, такой он мечтал её увидеть все эти годы.
Они останавливаются у двухэтажной кирпичной школы. Из приоткрытого окна на втором этаже звучит фортепьяно. Льётся мелодия романса Рахманинова «Весенние воды».
– Тамара играет! – гордо говорит Нина.
Но играет не Тамара. У инструмента Вера Петровна, учительница музыки, женщина лет сорока… А Тамара, порывистая пятнадцатилетняя девчонка, внимательно следит за пальцами учительницы.
Та прервала игру и повернулась к девочке.
– Вот. А дальше у тебя неплохо.
– Если б я не волновалась!
– А ты волнуйся! Обязательно волнуйся!
– И завтра на концерте?
– И на концерте!
Тамара выглядывает в окно и замечает Нину.
– Мама!
В пальто, накинутом на плечи, с папкой нот под мышкой, вихрем, перескакивая через несколько ступенек, она мчится по лестнице. У входа её ожидает угрюмый паренёк. Она ткнула ему папку и помчалась к матери.
– Знакомься, – говорит Нина. – Это мой друг Константин Метелёв.
Девочка, улыбаясь, протягивает руку.
– Тамара… А я вас знаю! Мама говорила… Извините! – Она внезапно повернулась и зашептала ей на ухо:
– Идти или нет?
– Куда?
– В кино. С Добкиным из седьмого «Б».
Нина пожала плечами.
– Если он пригласил…
За углом маячил недовольный семиклассник.
– Я побежала! – на ходу прокричала девочка.
– Хороша? – спросила Нина, провожая её взглядом.
– Да. Только на тебя не похожа. – Но, увидев, что это огорчило Нину, добавил: – Может, я ошибаюсь…
Вдруг Тамара снова оказалась рядом.
– Мама, у него нет денег.
Нина, рассмеявшись, достала из сумочки пятёрку.
– Пусть он тебе и мороженое купит.
Дочь расцеловала её и вприпрыжку помчалась к Добкину.
Комната Нины находилась в одном из деревянных бараков на краю поселка. Стоило хозяйке с гостем ступить на порог, как откуда-то сверху свалилась кошка и с диким воем выскочила в коридор. Люстра раскачивалась, как маятник. Сооружённая из стульев катапульта с громом развалилась, скинув попутно вазочку с буфета.
– Что это значит? – строго спросила Нина.
Виновник беспорядка, шестилетний мальчуган, невозмутимо смотрел на вошедших, не вынимая изо рта исцарапанного пальца.