Только неотложные случаи

Люди часто рассуждают о цене человеческой жизни в Африке, говоря, что там она будто бы ничего не стоит. Но жизнь есть жизнь, и она ценна вне зависимости от места. Тем не менее, люди, с которыми я сталкивалась в Южном Судане, подходили к ней с более прагматичных позиций, чем мы, австралийцы. Они не могли позволить себе роскошь воспринимать ее по-другому.

После того как Изабелла уехала из Южного Судана, а замену ей еще не прислали, меня как-то вызвали в родительное отделение помочь на трудных родах. Ребенок родился – крошечная девочка, – но с тяжелыми уродствами. У нее оказалась волчья пасть, она была слепая и с недоразвитыми половыми органами. Ребенку с такой инвалидностью тяжело пришлось бы даже в западном обществе, не говоря уже о Южном Судане.

Мы собрались на совет. Можно отправить новорожденную в Локи, чтобы там попытались начать хирургическое лечение волчьей пасти. За одну операцию расщелину не закрыть, потребуется целая серия. У ребенка не сформировалось отверстие уретры, моча не выводилась, но это, наверное, тоже можно исправить. Надо несколько дней подержать ее у себя и последить за состоянием, но у младенца гипотермия, а в больнице нет кювеза. Пришлось соорудить малышке специальное одеяло из фольги и ваты. Нам предстояло дождаться, не появятся ли испражнения и моча.

Возвратившись с выездной беседы о санитарии и водоснабжении, я обнаружила больничных акушерок в расстроенных чувствах. Мать решила забрать девочку домой, и переубедить ее им не удалось. На мои уговоры она не отреагировала тоже – у матери уже имелся план.

– Заберу ее домой и пущу по реке, – сказала мне она.

Я попросила старшую акушерку перевести, поскольку хотела разобраться, что женщина имела в виду. Акушерка объяснила, что мать пустит младенца по реке, как Моисея в Библии. Если Бог решит сохранить ей жизнь, так тому и быть. Если нет, Бог призовет ее к себе.

В Южном Судане девочка считалась хорошей инвестицией. Дочерей растили, чтобы перед свадьбой получить за них выкуп. Мальчики стоили денег, но им предстояло заботиться о родителях в старости. Каждый член семьи имел свою ценность – с точки зрения не денег, а выживания. Мать бесстрастно посмотрела на меня и начала говорить. Акушерка переводила.

– Эта девочка слепая. Она не сможет есть. Не сможет заниматься сексом. У нее не будет детей. Зачем она нужна? Мы не можем ее себе позволить.

Я не знала, что ей ответить. Она рассуждала спокойно и непринужденно. Мать думала о двух других детях, оставшихся дома; ей надо было помнить об интересах семьи. Ребенок-инвалид, которому требуется постоянный уход, поставит их выживание под угрозу. Кто я была такая, чтобы диктовать ей, как поступать? Не было никаких гарантий, что девочка не умрет от голода или обезвоживания через пару-тройку дней.

Местные акушерки сильно разволновались. Вот придет белая женщина, думали они, и все расставит по местам: скажет матери, что та должна любой ценой бороться за ребенка. Но я не могла этого сделать. Я и понятия не имела, через что день за днем проходит эта мать, просто чтобы выжить. Я сказала ей позаботиться о ребенке, насколько будет возможно, хотя прекрасно понимала, что она собирается позволить малышке умереть, а потом отпустила домой.

На тот момент мое решение казалось мне наиболее разумным. До сих пор не знаю, как все-таки правильно было бы поступить.

5

Эскалация

По пятницам я отправляла кого-нибудь из наших местных сотрудников на рынок купить козу. За живую козу просили семь австралийских долларов; дальше покупатель ее забивал и доставлял в общежитие. Мы брали себе ребра и обе ноги, а покупателю доставались копыта, требуха и кожа, которую обычно высушивали и использовали на колыбели для младенцев. Отправляясь работать в поле, мать подвешивала эту колыбель поблизости на дереве.

Каждую пятницу я разводила в яме костер, мариновала козлятину, а потом жарила ее на углях. Я посиживала возле огня, грызя чипсы и запивая их колой, пока готовилось мясо. Мне казалось, что еженедельное барбекю – отличная возможность весело провести время, но остальная часть команды относилась к нему без восторга. Они не понимали, с какой стати торчать у импровизированного гриля на 35° жаре, поэтому предпочитали поваляться у себя в комнатах, пока я делала всю работу. Мясо все ели с удовольствием, но утруждаться ради него никто не хотел.

Как-то раз наш главный поставщик, местный житель по имени Джулиан, явился ко мне каяться. Он отворачивал голову и не решался взглянуть мне в глаза.

– Мы больше не будем покупать вам коз, Аманда, уж простите.

– Ничего страшного. Но почему?

– Парни вас обманывают. Я решил положить этому конец. Вы им даете денег на хорошую козу, а они вам оставляют одни кости.

– О, понятно!

Я едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Пришлось объяснить Джулиану, что мы сами не хотим есть копыта и требуху, а поскольку забивать коз мне не нравится, и они берут это на себя, сделка получается справедливой. Для Джулиана это стало настоящим откровением. Он тут же выдвинул встречное предложение. Раз уж мы отказываемся от «самого вкусного», надо бы распределять его по справедливости. Так в Йироле было положено начало соревнований на звание «лучшего работника недели».

В другую пятницу сотрудник из местных привел в общежитие козу, только что с рынка, у которой подозрительно выпячивался живот. То, что коза беременна, было видно невооруженным глазом.

– Так, это что еще такое? – возмутилась я.

– Это была единственная коза на всем рынке, – ответил он.

Наступил «голодный сезон», и люди, оказавшиеся в отчаянном положении, продавали все подряд, даже драгоценную беременную скотину. Я, конечно, люблю мясо, но это было уже слишком. Не могли мы отнять животное у несчастного фермера и не могли забивать беременную козу – по крайней мере, не в мою смену. Мы решили подержать ее, пока не родится детеныш, а потом отдали его одному из местных сотрудников госпиталя, в качестве «гран-при» за отличную работу.

Виктору как-то раз тоже довелось узнать на практике, насколько высоко ценятся домашние животные в Южном Судане – и почему одни из них ценнее других. На самолете он отправился в фельдшерский пункт в удаленном районе, где в течение дня должен был принимать пациентов, явно попал в неприятности и по рации обратился за помощью ко мне.

– Аманда, мне надо знать, сколько стоит осел.

– Что-что?

– Сколько стоит осел? Это срочно!

Я высунулась из окна проконсультироваться с сотрудниками из местных.

– Осел? Пятьдесят тысяч суданских фунтов, – ответили они.

Я сообщила цену Виктору, и он отключился, ничего не объяснив. Вскоре рация запищала вновь.

– Извини, теперь узнай, сколько стоит ученый осел.

– В каком смысле ученый?

– Неважно, просто спроси!

Я снова высунулась из окна и обратилась к команде.

– О, ученый осел? Ученый стоит семьдесят тысяч.

Виктор снова меня поблагодарил, и около часа вестей от него не поступало. Когда местные сотрудники уже собирались расходиться, он снова позвонил.

– Так что у тебя произошло? – спросила я.

– Ну, мы сбили осла, на аэродроме. Кровища кругом… местные сильно расстроились… Понимаешь, это был особенный осел.

Виктор объяснил, что таких ослов специально обучают, чтобы тянули плуг.

– Ясно, – хмыкнула я. – А что с самолетом? Пропеллер в порядке?

– Ну, так-то да, – неуверенно протянул Виктор. – Только весь в ослятине.

Находясь в зоне конфликта, важно было не поддаваться самоуспокоенности. После шести месяцев в Южном Судане мне начало казаться, что я прекрасно владею ситуацией, хотя на самом деле я оставалась там чужаком. И, как будто я сама не понимала, жизнь лишний раз напомнила мне об этом.

Лео, инженер-гидролог, покинул нас примерно на половине моего срока; этот пост занял кенийский специалист, прошедший необходимую подготовку, но его вскоре перебросили в Дарфур, где начинался новый проект, поэтому вести дальше программу по водоснабжению и ассенизации в Йироле предстояло мне одной. Это означало, что я буду отвечать еще и за бурение. Конечно, большую часть работы выполняла местная команда, а от меня требовалось только общее наблюдение, но, чтобы разобраться в процессе, я снова засела за книги, имевшиеся в офисе Красного Креста.