Только неотложные случаи

Однажды я познакомилась с двумя девушками, которым не было еще и двадцати, но уже с детьми: они хотели узнать, сколько я училась в школе. «Шестнадцать лет», – ответила я. Получить образование в Южном Судане означало в девять лет закончить четвертый класс – за годы войны образовательная система пришла в полный упадок. Те, кто проучился лет шесть или семь, считались чуть ли не профессорами, так что срок в шестнадцать лет показался этим девчушкам просто смешным. Да это же почти столько, сколько они прожили на свете! Чему такому нас учили, что для этого требовалось шестнадцать лет?

Как и все остальные, они спросили, замужем ли я.

– Нет.

– А ты хочешь детей?

– Думаю, да, хочу.

– А сколько?

– Наверное, двух.

– Только двух? – поразились они.

– Детей дорого содержать, – рассмеялась я в ответ.

– Но ты же белая, значит, богатая, – возразили мои собеседницы.

– У себя в стране не богатая, нет. Еда у нас дорого стоит, – попыталась я объяснить, но они все равно не понимали.

– Я не выращиваю еду, у меня нет огорода. Приходится покупать на рынке, а там дорого.

– А как же еда, которая падает с неба?

Эти девочки росли во время гражданской войны, когда периодически над деревнями пролетали самолеты гуманитарных организаций и сбрасывали вниз мешки с маисом. Они считали, что так происходит повсюду.

Поселившись в общежитии Красного Креста в Йироле, я очутилась словно в коммуне. Мои соседи были в восторге от того, что могут поговорить с кем-то новым, от вливания свежей крови в их коллектив, заброшенный в африканские дебри. В подобных ситуациях ты обращаешь внимание на сходство, а не на различия, и запросто сближаешься с теми, с кем дома не подружилась бы никогда. С первого дня мы готовили еду и садились за стол с одними и теми же пятью людьми. У нас не было ни кино, ни телевизора, и единственной возможностью как-то развлечься оставались разговоры. Я, к примеру, во всех подробностях ознакомилась с любовной жизнью Виктора. Он пользовался большой популярностью у девушек в Локи.

В общежитии имелся независимый генератор и солнечные батареи, поэтому электричество у нас было, в отличие от остального Йироля, хотя и отключалось по вечерам. Вентиляторы переставали работать как раз в тот момент, когда мы укладывались спать, обливаясь потом в своих бетонных каморках при 45° жаре. Чтобы хоть немного отдохнуть, мы окунали простыню в ведро с водой и заворачивались в нее. За пару часов она полностью высыхала.

Если электричество не отключалось, возникала другая проблема. По ночам общежитие оказывалось единственным источником света на сотни километров вокруг, привлекая к себе полчища всех мыслимых жуков и насекомых. Их собиралось столько, что треск крыльев не давал нам уснуть, поэтому однажды ночью я вступила с ними в беспощадную битву. В кладовке я нашла распылитель и кое-какие инсектициды, напялила защитный костюм и пластиковые очки, и, как Терминатор, вышла на бой. Два дня наши уборщики выметали отовсюду трупы моих жертв.

Но даже несмотря на жару и насекомых, по меркам Южного Судана мы жили как короли. Продукты доставляли нам из Локи, в общежитии стоял водяной насос, а это означало, что в туалетах работал смыв. У нас имелись душевые, отдельно для мужчин и для женщин, пускай даже и на улице. И каждые две недели, когда уже начинало казаться, что жить так дальше невыносимо, нас по очереди вывозили в Локи на выходные, где можно было выпить в местном баре и поплавать в бассейне отеля «Трэкмарк».

В самом же Йироле развлекаться нам приходилось своими силами. Бывало, по вечерам мои соседи разговаривали на каком-нибудь одном языке – сегодня итальянском, завтра французском, потом немецком. К сожалению, я на них не могла связать и пары слов. Слушать мне нравилось, но смысла я не понимала абсолютно. Если мне хотелось развеяться, я слушала музыку: что-нибудь из 350 песен, закачанных на первого поколения iPod.

В такой обстановке посылки из дома казались просто даром небес. Почта в Йироль доставлялась регулярно, но вес пакета был строго ограничен – не больше 1 килограмма, – и мои друзья скрупулезно соблюдали это правило. Стоя с серьезным лицом за конторкой в офисе австралийской почты, они по одной бросали в картонную коробочку конфеты или мятные драже, пока весы не показывали 999 граммов. На мой день рождения они прислали праздничный набор: сухую смесь для торта, гирлянды и даже свечки. На День Австралии я получила надувного кенгуру и переводные татуировки с австралийским флагом плюс тюбик любимой приправы. Никогда в жизни я не была так счастлива.

Помимо этого, мы мало контактировали с внешним миром. В Локичоджио на все общежитие Красного Креста имелось только три компьютера; выход в интернет оплачивался по минутам. В Йироле мы получали сообщения в формате rtf по радиомодему, и у меня порой уходила целая ночь, чтобы загрузить каких-то пару писем. Мы слушали радио ВВС, так что были в курсе мировых новостей, но без изображения они не производили на нас особого впечатления. Раз в неделю нам доставляли один на всех номер журнала Time, и тогда новости приобретали немного другую окраску. К примеру, когда в 2004 году на побережье Индийского океана обрушилось цунами, мы, услышав о нем по радио, реальных масштабов бедствия не оценили. И только когда пришел следующий выпуск Time, поняли, насколько разрушительным оно было.

Когда мои соседи уезжали на выходные в Локи, я помогала в госпитале. Меня привлекали и в случае разных кризисов, которые происходили регулярно. Был период, когда к нам начали обращаться пациенты с симптомами, которых никто из нас вживую не наблюдал, но хорошо догадывался, на что они указывают. У пациентов развивалась водобоязнь – страх воды. Они реагировали даже на капельницы: стоило им увидеть, как капает лекарство, как они приходили в крайнее возбуждение, чуть ли не буйство, и начинали издавать странные горловые звуки, напоминающие рычание или лай. Интернета у нас не было, поэтому мы посовещались между собой, а потом дополнительно связались с Локичоджио и проконсультировались там. Все сходились во мнении, что симптомы говорят сами за себя: в городке вспышка бешенства. Проблема заключалась в том, что когда проявления болезни становились очевидны, помочь уже было нельзя.

Первым пациентом оказался десятилетний мальчик, которого пару месяцев назад укусила собака. Он весь корчился от судорог и постоянно «лаял». Его родные были в отчаянии. Выживают при таком далеко зашедшем бешенстве только единичные пациенты, да и то если попадут в крупный госпиталь, в реанимацию, оснащенную по последнему слову техники. У нас не было ни оборудования, ни квалифицированного персонала, чтобы помочь мальчугану, и он ужасно страдал. Пребывая в буйстве, он мог кого-нибудь заразить – раньше он уже покусал своего дядю. Нам пришлось его изолировать. Содрогаясь от конвульсий, обезвоженный, он несколько дней провел на веранде подсобного строения позади госпиталя. Потом мальчик умер.

После еще двух таких же случаев мы забеспокоились. Сколько еще людей с бешенством ходит по городку? Мы позвали на совещание местных военных, чтобы разработать совместный план. Бешенством жители заражались от собак, но если сразу после укуса сделать прививку, болезнь не разовьется. Смертельный исход можно предупредить с помощью вакцины, если ввести ее вовремя. Но достать ее тяжело, она дорого стоит и график вакцинации необычный – надо сделать три укола с промежутками в две недели. В данном случае это представляло большую сложность.

Мало того, у ВОЗ (Всемирной Организации Здравоохранения) на месте имелось только три дозы вакцины против бешенства, которые нам доставили самолетом уже на следующий день. Одной мы привили дядю умершего мальчика, а две остальные держали под рукой: мы проинформировали жителей городка, что все, кого укусила собака, должны обратиться в госпиталь. Народ впал в панику, и к нам стали являться даже те, кого собаки покусали несколько лет назад. Вакцину пришлось придержать на тот случай, если заражение подтвердится. Тем временем армия взялась устранить источник проблемы. Они объявили населению, что собаки разносят смертельно опасное заболевание, а потом два дня ходили из хижины в хижину, отстреливая всех собак, попадавшихся на пути.