Только неотложные случаи

Наконец, там был Лео – инженер по водоснабжению и ассенизации, с которым мне предстояло тесно сотрудничать. Лео отвечал за бурение скважин в деревнях прилегающих регионов, а я должна была обучать местное население правильно ими пользоваться. Да, Красный Крест занимается и такими вещами. Вода – очень ценный, жизненно важный природный ресурс, и, участвуя в долгосрочных программах по обеспечению водой местных жителей, сотрудники Красного Креста завоевывали доверие к себе. Оно помогало организации вести более щепетильную работу, в том числе следить за положением военнопленных, обеспечивать защиту гражданскому населению и напоминать о «правилах войны» противоборствующим сторонам. Гражданская война в Судане шла на спад, Южный Судан должны были вот-вот объявить независимым, и Красный Крест активно занимался вопросами водоснабжения. Организация составила длинный список поселков, где требовались скважины – за три года планировалось пробурить около восьмидесяти.

Я мало что знала о водоснабжении и ассенизации, когда приехала в Судан, и никто меня в курс дела не вводил. Все, что требовалось по программе, я узнавала из книг, дожидавшихся меня в Йироле. Я держала рот на замке, глаза – широко открытыми, и много читала.

Мне предстояло отвечать за пропаганду гигиены. Недостаточно иметь в деревне источник чистой воды – надо, чтобы местные жители правильно им пользовались и поддерживали в надлежащем виде вне зависимости от того, следит за ними Красный Крест или нет. Как правильно хранить воду? Как ее использовать для мытья и уборки? Как чистота воды влияет на состояние здоровья человека? Вещи, казавшиеся очевидными в Австралии, в Южном Судане таковыми отнюдь не являлись. Мне предстояло донести их до местного населения.

В моем распоряжении находилась команда местных сотрудников, работавших в программе еще до моего приезда, на которых в основном ложилась вся тяжесть задачи. Надо было их немного подтолкнуть, и они активно брались за работу, например, помогали жителям деревень решать, где лучше разместить насосы. Жители собирали подручный материал, необходимый для бурения и устройства колонок, они же принимали решения относительно распределения воды. Надо ли женщинам стоять в очереди самим, или достаточно просто ставить у колонки бидоны? Можно ли поить из колонки домашний скот? Кто будет чистить скважину, если она засорится? Все это следовало продумать заранее.

После того, как команда бурильщиков вырывала скважину и устанавливала колонку, мы приезжали и проводили беседы о гигиене: рассказывали про микробы, про то, почему люди болеют, и почему чистая вода так важна для здоровья. По сути, моя работа состояла в том, чтобы сидеть под деревом и учить людей мыть руки. Не так захватывающе, как я себе представляла, но мне все равно нравилось.

Суданцы отличались веселым нравом и практичностью: за двадцать лет войны они привыкли выживать и подходили к этому по-деловому. Если им предлагали помощь, они использовали ее по максимуму, так что работа приносила мне огромное удовлетворение.

К моменту моего приезда скважины в ближайших к Йиролю поселках уже пробурили. Добираться до каждого приходилось где-то часа два. Экспаты редко раскатывали по Судану на внедорожниках, но у моих суданских подчиненных не было прав, и получить их в Йироле они не могли, так что в роли водителя выступала я.

Сотрудники из местных на своем наречии, динка, объясняли жителям деревень, как правильно использовать воду, а я сидела поодаль и наблюдала за ходом беседы. При обсуждениях от нас требовалось подталкивать жителей к правильному решению, а не подсказывать его самим. Они должны были чувствовать себя хозяевами ситуации. Конечно, мы все равно знали, какие решения наилучшие, и чем именно мы можем помочь. Команде Красного Креста приходилось балансировать на тонкой грани между обучением и поучением; мы задавали наводящие вопросы и направляли дискуссию в нужное русло. Моя задача заключалась в том, чтобы не допускать явного командования, и это было очень нелегко. Сотрудники-суданцы с большим трудом делали вид, будто не знают ответов на вопросы, которые им задают.

Больше всего я любила моменты, когда мы приезжали в деревню и усаживались где-нибудь под деревом, дожидаясь, пока люди соберутся для беседы. Мы раскладывали на земле большое покрывало и заваривали гостям чай с сахаром. Сахар в Южном Судане ценился почти как золото, и угощение мотивировало деревенских присоединяться к нам, но на то, чтобы они все собрались, требовалось приличное время. В сезон посадок мы ждали порой часа по два с половиной.

Первыми приходили местные старухи, обвязанные куском ткани и с яркими бусами на шеях. Мы болтали с ними, дожидаясь, пока соберутся остальные. Они всегда набрасывались на меня с вопросами, и отнюдь не о воде. Я была крупная, высокая, и ходила исключительно в брюках. Я пользовалась авторитетом, поскольку водила машину, а мое имя, Аманда, многие принимали за «Commander» – командир, – самое близкое по звучанию слово на английском, которое они знали, – так что меня неоднократно спрашивали, какого я пола. То есть прямо вот так: «Ты мужчина или женщина?»

Меня это не смущало, а вот моих суданских сотрудников – весьма. Однажды я заметила, как девушка из команды, Джози, заметно напряглась, услышав вопрос, заданный каким-то мужчиной. Я заволновалась, не идет ли речь о безопасности, и заставила ее перевести, что он сказал. Недовольная, Джози фыркнула: «Он хочет знать, если ли у тебя влагалище».

Я расхохоталась, но мужчина даже не улыбнулся. Все собравшиеся напряженно смотрели на меня.

– Есть! – торжественно заверила я их. – Спасибо, что спросили!

Суданцы хотели знать, почему у меня на руках растут волосы. Их кожа была абсолютно гладкой, волосы на теле не росли вообще. Особенно интересовались дети: не проходило и пары минут, как кто-нибудь из них забирался ко мне на колени и начинал гладить по рукам, пощипывая за волоски. Еще им нравилось гладить меня по волосам на голове, светлым и тонким, которые резко контрастировали с их собственными черными кудряшками. Иногда я снимала резинку и распускала хвост, встряхивая своей гривой, отчего малыши с громкими криками разбегались в разные стороны. Им казалось, я похожа на льва.

Далее, признав во мне женщину, жители деревни начинали засыпать меня вопросами о семье и детях. Это происходило так часто, что я научилась отвечать им на языке динка. Я была белая – каваага – так что имела особый статус. Суданцы считали всех белых богачами, соответственно, я являлась выгодной невестой. Старухи принимались выспрашивать, замужем я или нет; частенько они пытались зайти со спины и руками померять мои бедра – то, что надо! Широкие бедра означали меньшую вероятность смерти в родах, делая меня выгодным приобретением.

Один из членов команды, парень по имени Камал, мастерски торговался, набивая мне цену за выкуп. Конечно, он шутил, но проделывал это с непроницаемым лицом, поэтому, по завершению переговоров, мне приходилось выкручиваться всеми доступными способами.

– Я не умею носить бидон на голове, – объясняла я женщинам.

– Не будь такой глупой! Ты же отвечаешь за воду! – тут же возражали они. – Сделаешь колонку прямо у себя во дворе.

– Но я не знаю, как толочь маис!

– Возьмешь вторую жену, она будет толочь.

Единственным весомым доводом оказывалось, в конце концов, то, что мой отец живет слишком далеко отсюда. Набрать для выкупа 400 коров еще можно, но как переправить их в Австралию? К концу моего пребывания в Судане в наше общежитие Красного Креста пришел мужчина из местных с новым предложением. Он сказал, что придумал, как решить проблему. Он продаст коров, а деньги переведет моему отцу через Вестерн Юнион.

Даже признав во мне женщину, местные не совсем понимали, что за жизнь я веду. Я не вписывалась в их представления, и у них не было ни телевидения, ни кино, чтобы познакомиться с культурой других стран. Они жили в глинобитных хижинах и выращивали скот; в первую очередь они беспокоились за безопасность своей семьи, потом за коров, а потом за то, где добыть еду на следующий день.