Последняя из амазонок

Обе наездницы снова потянулись к колчанам. Обезумев от страха, я, не понимая, что делаю, выскользнул из своего укрытия всё с тем же обломком доски в руках и, размахивая им, бросился на охотниц. Этот нелепый, смехотворный поступок сохранил мне жизнь: амазонки скривились, очевидно решив, что я сошёл с ума. В степи не принято убивать безумцев. Так или иначе, они замешкались, а я повернулся и со всех ног припустил прочь, петляя среди развалин.

Повсюду бродили оставшиеся без седоков кони, и я дважды хватался за поводья, но оба раза вынужден был бросать их, ибо лошади, не желая признавать во мне хозяина, щёлкали зубами и норовили отхватить мне руку. В конце концов, однако, я ухитрился поймать волочившую поводья низкорослую скифскую лошадку и вскочил в седло. Тем временем внизу, на расчищенном пространстве, враги расправлялись с остатками нашего отряда. Людей забивали, словно гусей.

С верхнего края улицы, где я находился, было видно чудом уцелевшее оливковое дерево. Это было на самом деле поразительно, поскольку все остальные давно уже вырубили на дрова и доски. Оно приковало к себе мой взгляд, ибо в тот миг мне показалось, что я никогда не видел ничего более прекрасного. А потом из-за его серебристого ствола появилась Селена.

Она ехала верхом на Рассвете, грудь которого покрывала бронзовая пластина. Шлема на Селене не было, в раскрашенных в ярко-красный и угольно-чёрный цвета волосах красовались орлиные и ястребиные перья. Моя возлюбленная мчалась ко мне во весь опор. Больше всего мне хотелось заключить её в объятия, но занесённая ею секира и дикий боевой клич мигом изменили мои намерения. Вне себя от ужаса, я развернул лошадь и, за неимением арапника, принялся охаживать её по крупу ладонью с такой силой, что едва не отбил себе руку. Я знал этот квартал и потому подумал, что, возможно, сумею перехитрить Селену, петляя по незнакомым ей закоулкам. Не иначе как я потерял с перепугу голову, ведь я совершенно позабыл о том, что строения давно разрушены, а остовы и развалины скрывают всадника далеко не так надёжно, как целые дома.

Скача во весь опор, я обернулся на углу улицы Ткачей и увидел, что Селена срезала угол и несётся мне наперехват. Я развернул свою лошадь так резко, что едва не вывихнул ей уздой челюсть. Нырнуть в ближайший проулок мне всё-таки удалось, но лошадь потеряла равновесие, поскользнулась, и мы с ней вместе вмазались в стенку. Особенно досталось моему бедру и колену, оказавшимся между стеной и конским корпусом. Сила толчка была такова, что прочный, толщиной в два пальца, ремень из бычьей кожи, крепивший шлем к моей голове, лопнул и шлем отлетел в сторону.

Преследуемый по пятам Селеной, я помчался к площади Возвращения. Некогда над нею господствовал храм Гефеста, но теперь от него остались лишь ступени да лабиринт траншей, обозначавших место бывшей храмовой сокровищницы. Я поскакал наверх по одну сторону лестницы; Селена, надеясь обогнать и перехватить меня, — по другую.

Верхняя ступень, на которой когда-то стоял сундук с храмовой казной, оказалась вдвое выше остальных, и моя бедная лошадь, запнувшись, полетела наземь вместе со мной. Селена осадила своего коня, в то время как я бесславно валялся на земле, придавленный брыкающейся скифской лошадкой. В конце концов конь, отшвырнув меня к стене, ухитрился вскочить на ноги; он ускакал бы прочь, но я вцепился в его гриву и повис на ней, как скалолаз на утёсе.

Селена приподнялась в седле для смертельного удара. Я хорошо разглядел её оружие: то был не «бипеннис», двуручный длинный топор, лезвие которого уравновешивается с другой стороны острым шипом, а «пелекус», классическая амазонская двойная секира.

Под лезвием красовался пучок вороновых перьев. Я смотрел, как он взмывает вверх и разворачивается надо мной, точно крыло спутника смерти. Селена взмахнула секирой, чтобы рассечь меня от плеча до пояса.

Возможно, братья, это покажется вам странным, но в тот миг я думал лишь о том, как встретить смертельный удар, не дрогнув. Перед лицом смерти меня больше всего волновало, как не показаться недостойным в глазах возлюбленной.

Вороновы перья колыхнулись и замерли. Занесённая секира остановилась.

— Боги! — проревела Селена. — Помогите мне! Помогите нанести удар!

Какая-то неведомая сила остановила её руку. Мешкать, выясняя, что это было, я не стал. Опомнившись, я вновь прыгнул на спину скифской лошадки и так яростно заколотил пятками, что ощутил, как прогибаются под ними рёбра.

Сколько времени всё это продолжалось, мне судить трудно: продолжительность битвы легче оценивать со стороны, нежели находясь в её гуще. В конечном счёте я снова оказался пешим посреди сгрудившихся остатков нашей пехоты, теснимой конницей амазонок.

Мы отступили в квартал Антиохид, расположенный прямо под Акрополем. Там находились дома знатных семей, дворцы Кекропа, Эгея и Эрехтея и древние цитадели Эрехтония, Краная и Актея, сложенные из столь массивных каменных глыб, что эта кладка приписывалась титанам или циклопам, поскольку человеку было бы явно не осилить такую работу. Сравнивая с землёй окружающие домишки, враг не сумел разрушить эти колоссальные постройки, и, когда мы укрылись среди них, в ходе сражения наступил удивительный перелом.

Могучие стены старинных городских усадеб затруднили врагу преследование, а груды камня снабдили нас метательными снарядами. Незавершённая стена делила пополам площадь Гоплитов: наши каменщики не успели достроить её, ибо этот квартал был захвачен скифами Боргеса. Отступая под вражьим натиском, наш отряд перебрался за эту стену и, обнаружив большое количество так и не использованного камня, зацепился за эту преграду, превратив её в рубеж обороны. Воодушевлённые милостью небес — или счастливой случайностью — люди принялись забрасывать атакующих камнями. И это помогло! Правда, сами амазонки, чуявшие близкую победу и жаждавшие нашей крови, готовы были рваться вперёд, невзирая на потери, но вот их коней неистовый камнепад пугал. Лошади начали артачиться, и натиск противника захлебнулся.

Ещё до того, как осаждающие овладели этим районом, площадь изрыли траншеями. На первом этапе осады они особой роли не сыграли, но вот теперь неожиданно оказались для неприятеля дополнительной ловушкой. Когда передовые амазонские отряды замедлили натиск, столкнувшись с новым очагом сопротивления, к ним поспешили подкрепления. Воительницы мчались во весь опор, не опасаясь засады, но, ослеплённые тучами пыли, не рассчитали вместимости площади. В сутолоке и толкотне всадники и кони стали падать во рвы, дно которых было усеяно досками, черепками и всякими обломками.

Было то счастливой случайностью или воплощением воли Провидения? Какая разница? Главное, мы наконец услышали, что враг может кричать не только от ярости, но и от боли. Мы увидели, что он, как и мы, способен истекать алой кровью! Квартал оказался хорошо приспособленным для защиты, ибо в древности городские усадьбы представляли собой небольшие крепости и теперь, примыкая одна к другой, легко превратились в сплошной комплекс оборонительных сооружений.

Зачастую два или три дома позволяли держать под обстрелом всю площадь, причём перекрёстная стрельба обеспечивала возможность для одного дома прикрывать другой. Стены древних строений ничуть не уступали крепостным валам, и с их высоты наши люди обрушивали на головы нападающих камни и кирпичи. Оказавшись на выгодной позиции, наши доблестные союзники-критяне проявили себя в полной мере: они стреляли так, словно из их луков целились сами боги.

В результате схватка, начавшаяся как вылазка и едва не закончившаяся полным нашим разгромом, переросла в настоящее сражение, затянувшееся на целый день. Удача улыбнулась нам и воодушевила наших бойцов. Распевая гимн Афине Промахос, наши воины, сперва по десять-двенадцать человек, а потом и по четыре десятка, начали не только отбиваться, но и переходить в наступление. Всякий раз, когда амазонки налетали на такой отряд, эллины смыкали щиты над парапетом какой-нибудь не до конца разрушенной стены и выставляли вперёд сплошную щетину копий с древками в пять локтей.