Последняя из амазонок

Неожиданно перед нами появилась сама Элевтера, сопровождаемая отрядом в два десятка конных телохранительниц. На левом предплечье каждой амазонки висел щит в форме лунного серпа, в руке зажат лук с оперённой стрелой. На наших глазах они развернулись для атаки и взяли поводья своих коней в зубы, чтобы освободить обе руки. Элевтера издала свист, и в считанные мгновения к месту столкновения примчались ещё два отряда, один со стороны моста, а другой оттуда, где пешеходная тропа спускалась к Илиссу. С нашей стороны все лучники на крепостной стене наложили стрелы и прицелились. Воздух над площадью загустел от пыли, поднятой копытами амазонских скакунов и артачившихся в испуге лошадей афинян.

Сквозь пыльную пелену мне удалось разглядеть знакомый гребень шлема Главки Сероглазой и щит Текмессы Чертополох. Каждая из этих воительниц имела под началом около сорока всадниц. Элевтера произвела ещё несколько резких, отрывистых звуков, и внезапно девушка из отряда Главки Сероглазой вырвалась вперёд и промчалась вдоль нашего строя, повернув к нам своего коня правым боком и свесившись на левый, так что её полностью скрывал лошадиный корпус. На полном скаку она выпустила в нашу сторону несколько стрел, и наши без приказа принялись стрелять в ответ. Что, видимо, и требовалось амазонкам: они устремились в атаку прежде, чем наши лучники успели снова наложить стрелы на тетивы.

Сероглазая ударила слева, Текмесса — в центр нашего строя. Амазонки стреляли на скаку, и многие наши лучники падали, как сжатые колосья, так и не сделав второго выстрела.

Подняв глаза, я увидел атаковавшую на левом фланге Элевтеру. Удивительно, но, хотя наши командиры не носили никаких знаков различия и она никак не могла знать их в лицо, её стрелы без промаха сразили сначала сотника Телекла, а потом его помощников — Мнемона и Алфея. Оставшись без командования, мы обратились в беспорядочное бегство, удирая куда глаза глядят.

Я не видел, как пали под её секирой медник Демарат, Эокл по прозвищу Плешивый, силач Андротион, который мог поднять над головой телёнка, и учитель Аристон. Их оскальпированные тела амазонки позднее бросили у наших позиций.

Та часть оставшегося без командования отряда, которая всё ещё держалась вместе и с которой оставались мы с Ксеноклом, уходя из-под удара конницы, натолкнулась на вражеский обоз, откуда нас обстреляли повара и фуражиры.

Дважды мне удавалось отыскать взглядом Селену, но она меня, похоже, не замечала.

Мы находились в сотнях локтей от Полукольца. На всём пространстве перед стенами царил хаос. От нашего строя не осталось и следа, а те мелкие подразделения, которые сохраняли организованность, старались укрыться за остатками городских построек. Мы боялись, что враг перережет нам путь к возвращению за линию укреплений. Амазонки и скифы рыскали повсюду, отлавливая беглецов и отсекая головы павшим; мы слышали, что из человеческих черепов дикари делают чаши, которыми похваляются на своих пьяных пирах.

Мы с тревогой озирались на южные ворота, Каллироэ и Мелитские, и на ходы для вылазок: над стенами уже был поднят сигнал «Отходить», но сделать это было не так-то просто. Об организованном отступлении не могло быть и речи: мелкие группы хаотично перемещались между зданиями; то здесь, то там происходили мелкие стычки.

Собственно, всё сражение, происходившее на ограниченной площади в несколько квадратных миль, теперь представляло собой мозаику такого рода столкновений. В какой-то момент наша группа оказалась на уступе склона холма Муз. Оттуда на пространстве между нами и Пниксом можно было насчитать с полдюжины схваток с участием нескольких десятков бойцов и пару десятков совсем уж мелких поединков.

Конец нашему отряду пришёл на Журавлиной улице. Там, как и на других улицах этого квартала, дома лепились прямо к скале. Сейчас все они были разрушены: от них остались лишь остовы, лабиринт полуобвалившихся наружных стен да межкомнатных перегородок. Вот в этом-то садке мы и оказались зажаты между воительницами Титании с одной стороны и скифами Медной реки — с другой.

Амазонки, что бы о них ни говорили, в сражении проявляют исключительную дисциплинированность. Обнаружив нас в узком проулке, они не ринулись всем скопом, мешая одна другой, но выслали вперёд пару всадниц с метательными топорами. С ужасающим свистом женщины раскручивали оружие над головами, нагоняя на нас страх ещё и диким воинственным кличем. Расчёт строился на том, что плохо обученных коней подобные звуки побуждают к бегству, а в тесном пространстве лошадь не может развернуться быстро и неминуемо подставляет противнику уязвимый бок.

Так и вышло с обоими беднягами, находившимся впереди нашей группы. Их кони заупрямились, они попытались удержать животных, но два стремительно вращавшихся в воздухе топора положили этим попыткам конец. Следом за первой парой метнули своё оружие ещё две амазонки. С таким же плачевным для нас результатом.

В то время как амазонки попарно атаковали нас спереди, сзади появилась орда скифов. Выпустив тучу стрел, они загнали нас в развалины, где на нас вдобавок по всему обрушилась пехота дарданов и ликийцев. Вокруг с воплями валились на землю пронзённые стрелами люди. Думая лишь о спасении, мы с Ксеноклом и ещё двумя товарищами устремились вверх по склону, столь крутому, что по нему и пеший-то мог бы взобраться лишь с помощью рук, на четвереньках. Однако сила ужаса была такова, что кони взлетели туда вместе с нами, словно на крыльях.

Но едва мой товарищ перевалил через гребень, как под его левый сосок ударило кавалерийское метательное копьё. Впрочем, «ударило» — не то слово: брошенное с седла древко длиной в человеческий рост с отточенным железным наконечником пробило тело насквозь. Остриё вышло из его спины на полную длину руки. Я вытаращился на него в ужасе, испытывая знакомый всем бывавшим в бою стыд за свою полную неспособность помочь.

— Не дай им!.. — прохрипел в смертной муке Ксенокл и испустил дух, не закончив фразы.

Я так и не понял, что он имел в виду. К тому же размышлять да гадать было некогда. За спиной раздался грохот копыт, и, обернувшись, я увидел двух амазонок. Они были без шлемов и в боевой раскраске: физиономию одной украшали чёрные и белые диагональные полосы, лицо другой представляло собой алую маску с белыми гипсовыми кругами вокруг глаз. Разукрашенная полосками устремилась за мной с секирой, и я решил, что настал мой последний час. Она была левшой, а её краснолицая соратница, размахивавшая афинским кавалерийским мечом, — правшой, так что, когда я очутился между их лошадьми, удары должны были обрушиться на меня с обеих сторон одновременно.

Действуя инстинктивно, я, словно крыса, поднырнул под лошадь левши, уйдя от удара. То, что этот поступок трудно было назвать геройским, меня не смущало. Увидев над собой пятки воительницы, я вцепился в одну обеими руками с намерением перекусить сухожилие, но её лошадь отпрянула в сторону, а как только я оказался на открытом пространстве, удар секирой плашмя едва не перешиб мне хребет.

Я упал ничком на камень, под бьющие вокруг копыта обеих лошадей. И тут произошло то, что могло бы показаться горячечным бредом: мой кузен Ксенокл, пронзённый насквозь метательным копьём, каким-то чудом ухитрился подняться на ноги и, как был нанизанный на древко, бросился на амазонку-левшу. Одним взмахом секиры она перерубила торчавшее из его груди древко, а вторым, обратным, отсекла ему голову. С выпученными глазами и разинутым ртом голова моего товарища отлетела, словно выпущенный из баллисты снаряд, ударилась о камень и раскололась.

Обуреваемый ужасом, какого мне не случалось испытывать никогда в жизни, я, карабкаясь, словно краб, заполз в развалины и забился в какую-то щель среди обломков обрушенного здания. Амазонки устремились за мной: я слышал всхрапывание их коней и треск прикрывавших меня досок, что расщеплялись под ударами копыт. Образовалась щель в два пальца шириной, и левша, увидев меня сквозь просвет, взялась за лук. За миг до того, как полетела первая стрела, я попытался заткнуть трещину обломком доски, но наконечник срезал мне средний палец. Вторая стрела впилась мне под мышку, хотя и не глубоко.