Последняя из амазонок

Элевтера подготовила и повела решающий штурм. Первым делом она высмотрела слабые участки, прежде всего те места, где толщина каменной кладки не превышала шести локтей, а склон под стенами был наименее крутым. Туда она посылала халибов и народ башен. Они шли в наступление под прикрытием переносных заграждений — деревянных, обитых железом сухопутных «барж», неуязвимых и для камней, и для огня.

Подобравшись вплотную к стенам, они принимались вести подкопы. И тут начиналось своеобразное состязание. С нашей стороны в качестве специалистов по подземным работам выступали рудокопы Медной реки, добытчики глины из Керамика — Гончарного предместья и каменотёсы Пентеликона. Пока враг отгребал и отваливал породу со своей стороны, мы заваливали пустоты снова. Враг подводил туннели — мы подкапывались под них, устраивая обвалы. Он бурил шурфы — мы сверлили свои. Он устраивал огневые атаки на наши туннели — мы контратаковали дымом; он запускал в наши лазы ос — мы отвечали, выпуская змей и крыс.

День и ночь наши рабочие команды разбирали дома и лавки внутри города, чтобы пополнить запас дроблёного камня для сооружения второй стены. Мы готовились обороняться за новой баррикадой, если враг прорвётся за первую. Между этими стенами мы возводили поперечные ограждения, разделяя пространство на замкнутые оборонительные секции. Повсюду, где только можно, мы устраивали ловушки и препятствия: волчьи ямы, решётки, люки, сети, натяжные тросы и тайные лазы, позволявшие заходить противнику в тыл.

Однако напор врага был слишком силён, а численность — слишком велика, и, хотя амазонские воительницы не снисходили до столь низкого и утомительного занятия, как подземные и земляные работы, рабочей силы у них было в избытке — от «кабар» до толпы мародёров, собравшихся со всей Эллады. Мы оставляли улочку за улочкой, а враг медленно, но неуклонно продвигался вперёд. В конечном счёте он прижал нас к подножию Акрополя, стиснув на клочке земли менее десяти акров.

Разведка доносила, что враг приступил к сооружению насыпи с материка к Эвбее, что создавало угрозу для наших детей и женщин. По утверждению лазутчиков, враги притаскивали на запряжённых быками волокушах тяжёлые валуны, грузили их на плоты и сбрасывали в воду в проливе. Потом пространство между глыбами засыпалось щебнем и галькой, а сверху настилались мостки. Как мы слышали, амазонкам и скифам никогда бы не возвести это сооружение без помощи халибов, мастеров по железу.

Так или иначе, длина насыпи составила уже шестьдесят локтей, и им оставалось ещё триста с небольшим до завершения работ. Мы понимали, что, если врагу удастся довести дамбу до острова, нам не останется ничего другого, как покинуть Акрополь и принять бой вне стен, что было равнозначно смерти.

Осада перевернула сутки с ног на голову. По ночам люди сражались, а днём спали. Кавалеристы улучали минутку сна рядом со своими лошадьми, пехотинцы ухитрялись прикорнуть, подложив под голову оружие.

Шёл изнуряюще жаркий месяц метагитнион[14]. Бойцы валились с ног, задыхаясь под навесами, и искали спасения от зноя возле створов туннелей, откуда тянуло сыростью и прохладой. У меня имелось превосходное местечко: лавка под нависшей скалой на западном фасаде, где после полудня чувствовался ветерок. Там я обычно укрывался от жары со своим братом и нашим кузеном, кулачным бойцом Ксеноклом. Он был не только могуч и стоек, но и сообразителен. Элиас считал, что на войне эти качества ценнее слоновой кости.

На семьдесят первый день осады я, отдыхая там, был пробуждён тревожными возгласами. Амазонки проделали брешь в стене у Каллийской дороги и уже завели туда своих лошадей. Боевые машины Акрополя не могли вести массированный обстрел этой территории — из опасения нанести урон своим.

Мы поспешили туда, где кипел бой: мой брат — к пехотинцам, а мы с Ксеноклом — к всадникам. Раньше, не имея опыта, я думал, что во время осады защитники крепостей сражаются только на стенах или за стенами. Но на самом деле всё происходило совершенно иначе. Стоило врагу прорвать линию обороны хотя бы в одном месте, и, чтобы вернуть потерянное, приходилось схватываться с ним врукопашную. Пехота, а порой и кавалерия, пользуясь ходами, специально подготовленными для вылазок, пробиралась на уже занятую врагом территорию и наносила ему удары — с тыла и с флангов. На первых этапах осады враг частенько выманивал нас, завлекая в засады, но пролитая кровь добавляла нам ума.

Мы усвоили, что нельзя устремляться на неприятеля как попало, неорганизованной толпой: делать это можно лишь после того, как под началом единого командира соберётся боеспособный отряд. Только тогда можно решаться на вылазку, собрав всё мужество, имеющееся в твоём распоряжении. Ибо — если кто не знает — вылазка требует особой отваги. Хотя вид прорвавшегося за укрепления, а потому торжествующего врага и вселяет страх, следует помнить: как раз в такие моменты он особенно уязвим. Стиснутый в узком пространстве пролома, устремляющийся только вперёд противник неизбежно открывает свой тыл и фланги. Контратакуя, следует заходить с тыла и справа, ибо спины многих бойцов не прикрыты латами, а щит у каждого надет на левую руку.

Этот день ничем не отличался от других. Когда массы врагов — скифов, тавров и амазонок — хлынули в пролом севернее ворот Каллироэ, афинская кавалерия и пехота двинулась наружу, чтобы схватиться с ними врукопашную. Итония, некогда оживлённый торговый и жилой квартал, превратилась в поле боя. Четыреста наших всадников, смелых и прекрасно вооружённых, галопом вылетели на расчищенное пространство, сшиблись с амазонками и, как чаще всего случалось при конных стычках, были разбиты наголову. Воительницы действовали как единое целое благодаря тому, что их командиры отдавали приказы не криком — в грохоте боя слов всё равно не разобрать, — а жутким, нечеловеческим свистом. От одного этого звука нас пробирало холодом. И за каждой такой руладой следовал какой-нибудь опасный манёвр или сокрушительная атака.

Проигрывали мы не только в конном маневрировании, но и, в первую очередь, в индивидуальном боевом мастерстве. Лучшие из воительниц сеяли в наших рядах настоящий ужас, ибо среди нас не было ни единого бойца, способного стать достойным противником для Элевтеры или Скайлеи. Кони неприятеля были сильнее наших и лучше обучены, а железное оружие амазонок легко пробивало бронзу наших доспехов.

Одно дело — поносить противников как дикарей, впадающих в бою в умоисступление, и совсем другое — испытывать это умоисступление на себе. Тем более что на самом деле амазонки являлись не «сумасшедшими дикарками», а профессиональными воительницами, прекрасно умевшими возбуждать в себе безумную ярость, когда это требовалось, и гасить её, если случалась передышка.

Кроме того, их сплочённость была такова, что ни одна воительница, сколь далеко ни зашла бы она в упоении битвой, даже в разгар самой жестокой сечи не оставалась без поддержки своих подруг. Помогая друг другу, они наносили удары один за другим, как бьёт, вбивая клин, молот. Устоять перед пресловутым «амазонским серпом», атакой развёрнутым полумесяцем, невозможно, и многие наши всадники, соскочив с коней, пустились наутёк пешими. Остальных перестреляли или вышибли из седел; в искусстве конного боя мы значительно уступали степнякам.

Зная это, я предпочитал сражаться пешим, держа коня в поводу. Причиной тому, признаюсь, было желание иметь под рукой какое-то средство отступления, когда придётся уносить ноги. Кроме того, вернуться назад, потеряв коня, было бы просто стыдно.

Наш отряд окопался на склоне под Палладием, сформировав, как нам казалось, устойчивый фронт. Строй из пехоты и спешенной кавалерии был обращён лицом на запад, к алтарю Герсефории, точнее, к тому, что осталось гт него после того, как наши разобрали часть святилища на камни для баллист, а враги завершили разрушение ради забавы.

14

Метагитнион — август-сентябрь.