Страница 7 из 12
Положение о том, что любой, даже самый незначительный, на первый взгляд, компонент стихотворного текста функционально равноценен его содержательной составляющей, объясняется его повышенной информативностью, восполняющей сравнительно небольшой текстовый объем по числу инкорпорированных в него разноуровневых языковых единиц. Существенно и то, что нередко стихотворный текст на основании своих свойств – лаконичности, повышенной информативности и неразрывности конструктивного и концептуального уровней – метафорически приравнивается к сложному языковому знаку [Залевская, 2002: 63; Бабенко, Казарин, 2005: 12] и даже лингвистическому понятию единого слова [Потебня, 1990: 139–140; Лотман, 2001: 184].
Второе из ранее приведенных нами положений, согласно которому стихотворный тест следует рассматривать как сложную структуру, где каждый из элементов обладает функциональной значимостью, понимается учеными по-разному. Р. О. Якобсон писал: «Поэзия подчеркивает конститутивные элементы на всех уровнях языка, начиная с различительных признаков и кончая композицией текста в целом» [Якобсон, 1987: 81]. С развитием этого подхода к изучению стихотворного произведения связаны идеи А. К. Жолковского и Ю. К. Щеглова, обоснованные в рамках так называемой структурной поэтики, или поэтики выразительности, возникновение которой приходится на середину XX в. Представляя художественное произведение неким «техническим устройством», каждый из элементов которого «работает» на передачу смысла, эти ученые видели свою цель в изучении средств, техник, приемов, с помощью которых «совокупность “внешних знаков” приобретает способность заражать получателя этих знаков заданными чувствами, идеями и отношениями к действительности» [Жолковский, Щеглов, 1996: 12]. Центральными понятиями поэтики выразительности выступают концепты «тема» и «текст». Тема в данном случае воплощает в себе изначальный замысел произведения, его центральный инвариант, тогда как текст являет собой результат ее воплощения, один из вариантов реализации. Эти концепты образуют своего рода оппозицию на основе критерия выразительности: тема рассматривается здесь как нейтральный член оппозиции, текст же стилистически маркирован. Таким образом, А. К. Жолковский и Ю. К. Щеглов предлагают анализ любого литературного произведения, прежде всего стихотворного, основанный на понятии темы и на системе приемов выразительности. «В поэзии любой речевой элемент превращается в фигуру поэтической речи», – отмечает Роман Якобсон, соглашаясь с тем, что стихотворный текст по самой своей сути тяготеет к экспрессивности и строгой организации [Якобсон, 1975: 228].
Т. Г. Хазагеров и Л. С. Ширина рассматривают этот вопрос в рамках экспрессивной стилистики, определяя экспрессию как «выразительно-изобразительные качества речи, отличающие ее от обычной (стилистически нейтральной) и придающие ей образность и эмоциональную окрашенность» [Хазагеров, Ширина, 1994: 168], и предлагая развернутую классификацию средств усиления экспрессии на фонетическом, лексическом и синтаксическом уровнях (подробнее об этом см.: [Хазагеров, 1992; Хазагеров, Ширина, 1994; Хазагеров и др., 1998] и др.). Заметим, что, хотя категории экспрессивной стилистики в равной мере относятся как к стихотворной, так и к прозаической речи, необходимо принять во внимание, что многие схемы и стилистические фигуры (в частности, фонетические фигуры и фигуры прибавления) зачастую выполняют в стихотворном тексте формообразующую функцию. Так, существует достаточное количество стихотворений, внутренняя организация которых основана на анафоре, эпифоре, кольце и параллелизме (фигуры прибавления), а также аллитерации и ассонансе (фонетические фигуры).
С несколько иных позиций рассматривает проблему экспрессивности Ю. М. Скребнев. Вводя понятие «позитивная стилистическая значимость» и противопоставляя ее «нейтральности» текста, он предлагает рассмотреть этот феномен в рамках известных языковых уровней – фонетического, морфемного, лексического и синтаксического. В основу понятия позитивной стилистической значимости текста ученый кладет понятие рекуррентности, регулярности языковых явлений, объясняя это его дефицитностью, относительно редкой встречаемостью, а следовательно, – способностью привлечь большее внимание реципиента: «Позитивная стилистическая значимость текста наблюдается в тех случаях, <…> когда имеют место отклонения от общего принципа нерегулярности (выделено нами. – С. Н.) текстовой структуры» [Скребнев, 1975: 82–83]. Так, на фонетическом уровне позитивно значимой считается ритмическая регулярность стихотворного текста; сюда же относятся аллитерация, ассонанс и, особенно, рифма. На морфемном и лексическом уровнях могут, соответственно, повторяться морфемы и отдельные слова, что также рассматривается как действенный стилистический прием. На синтаксическом уровне стилистически релевантной оказывается повторяемость структур (параллелизм), взаимовлияние смежных структур и повторяемость их последовательностей, регулярное чередование типов предложений и т. д. [Скребнев, 1975: 82–83].
В отличие от своих предшественников, Ю. В. Казарин предпринимает попытку сузить проблематику, рассматривая стихотворный текст с точки зрения его членения не на общеизвестные языковые уровни, а на так называемые уровни формы. Он говорит о «полиформальной структуре» стихотворения, т. е. наличии нескольких «форм» (иначе – формальных уровней) стихотворного текста, через взаимодействие которых автору удается достигнуть максимального смысловыражения. К ним относятся: а) графическая форма (строфика, фигурная графика), б) дискурсная форма (интонация, ритм), в) фонетическая форма (фоносмысловая организация текста), г) языковая форма (совокупность планов выражения единиц языка в стихотворном тексте) [Казарин, 2004: 18].
Таким образом, стихотворный текст, одновременно порождаемый и как единое целое, и как сложная, многоуровневая, «полиформальная» структура, всегда создается с расчетом на его дальнейшее восприятие, декодирование и интерпретацию. Вот почему необходимо отметить, что процесс порождения любого стихотворного текста неизбежно связан с выбором и применением различных средств и герменевтических техник текстопостроения, которые, взаимодействуя друг с другом, способствуют (или же, напротив, препятствуют) максимальному смысловыражению. (Заметим в скобках, что этот выбор часто обусловлен не только авторскими предпочтениями, прагматической установкой и коммуникативными целями, но и рядом литературно-эстетических и культурно-исторических факторов. В числе первых назовем жанр и традицию, в русле которых создается произведение. К числу вторых относятся особенности эпохи создания текста и, возможно, социальный статус самого автора). С одной из наиболее распространенных техник связаны понятия экспликации и импликации.
Дихотомия экспликация – импликация была впервые введена и разработана Ю. М. Скребневым в его трудах по стилистике и коллоквиалистике [Скребнев, 1958; Скребнев, 1985]. Вслед за этим ученым мы пониманием под экспликацией «использование и восприятие единиц языка как узуально избыточных при их соотнесении с узуально принятыми референтами», расширение плана выражения при сужении плана содержания. Импликация же, напротив, мыслится как «узуальная недостаточность используемых единиц языка», сужение плана выражения при расширении плана содержания (цитируется по: [Богин, 1969: 17]).
Сегодня можно говорить о двояком понимании дихотомии экспликация – импликация. С одной стороны, эти явления рассматриваются учеными в качестве одной из техник понимания текста, которая, следовательно, используется лишь при интерпретации сообщения, но не при его создании (на это указывает, в частности, Г. И. Богин, см. [Богин – Интернет]). С другой стороны, экспликация и импликация функционируют и как средства текстопостроения, сознательно применяемые автором для того, чтобы в дальнейшем обеспечить наиболее корректную, с его точки зрения, интерпретацию текста: [Макеева, 2000: 19–20; Колодина, 2002: 16] и др. По-видимому, не будет ошибкой принять к рассмотрению обе точки зрения: экспликация и импликация, безусловно, используются и отправителем, и получателем сообщения, однако стоит подчеркнуть, что далеко не всегда это происходит с их сторон сознательно. В процессе текстопорождения автор нередко действует интуитивно (что особенно характерно для применения импликации), неосознанно закладывая в произведение некие дополнительные, скрытые смыслы, которые обнаруживаются лишь позднее, уже при толковании текста. Вообще возможность разных трактовок одного художественного произведения объясняется именно тем, что любой художественный текст тяготеет к широкому использованию импликации (ср.: «…хороший художественный текст, в отличие от текста научной прозы, ориентирован на преобладание не экспликационности, а, наоборот, импликационности» [Богин – Интернет (a)]).