Магическая Прага

Отношение молодого Рильке к окружающему его славянскому миру двойственно по причине двух противоположных влияний. С одной стороны, оно обусловлено матерью, Софией (Фия), одержимой в своей кастовой гордости и склонной к чванливому античешскому шовинизму. С другой стороны, он адресует свои чувства первой возлюбленной, Валерии фон Давид-Ронфельд, племяннице чешского поэта Юлиуса Зейера, еврея по материнской линии. Любовь к Валерии и дружба с Зейером, ставшим для него образцом для подражания благодаря его эстетизму, любви к стилизации, страсти к путешествиям, аристократической презрительности, сближали Рильке с чехами, которых Фия, с ее снобизмом, учила его презирать[276].

Что касается Кафки, то, как всем известно, Герман, его отец, родился в чешской деревушке Осек близ Стракониц в Южной Богемии в семье еврея-мясника. Герман переехал в Прагу в 1881 г. и годом позже женился на Юлии (урожденной Этл Леви) из городка Подебрады[277], тоже чешского происхождения. Занятно, что Франц уже подростком написал драму о гуситском короле Иржи из Подебрад. Хотя он и посещал немецкую школу, но еще ребенком выучил чешский язык. С кухаркой, горничными, продавщицами галантерейного магазина отца на Целетной улице, а потом на Староместской площади (Palazzo Kinský), с коллегами по работе он беседовал по-чешски.

Кафка всегда следил за чешскими новостями[278]. Он ходил на публичные дискуссии политических лидеров Крамаржа, Клофача, Соукупа[279]. Был завсегдатаем собраний Klub mladých (Клуба молодых) – сборища поэтов и писателей анархического толка, а именно – Карела Томана, Франтишека Геллнера, Франи Шрамека, Станислава Костки Неймана, Ярослава Гашека[280]. Он встречался с Арноштом Прохазкой и литераторами “Moderní revue”[281]. И вот что удивительно, если вспомнить, что “ни один чех не посещал немецкий театр, и наоборот”[282], он посещал и Народный театр (Národní divadlo), и Театр Пиштека[283], хотя спектакли обоих театров вдохновляли его куда меньше, чем маленькая труппа Ицхака Леви – она давала спектакли на идише в кафе “Савой” в мае 1910 г. и в октябре следующего года[284]. В стремлении избежать островного измерения, в своих дневниках он вздыхает об огромном преимуществе “быть чехом христианином среди чехов христиан”[285], а также отпускает шуточки по поводу чешских носов[286].

В лавке его отца на вывеске была изображена черная птица – kavka, или галка (нем. “eine Dohle”). Кафка придумал чешское имя Одрадек и называет им звездообразную шпульку от пряжи, которая на двух палочках может спускаться и подниматься по ступенькам – спутанную мнимость, сравнимую с растерянными и несовершенными ангелами позднего Клее[287].

Отношения Кафки с чешским языком не такое, как у заезжего лектора, путешественника или Лилиенкрона, напрягающего слух, чтобы расслышать незнакомые фонемы: автор “Превращения” проникает в чешский язык с филологической точностью. Хотя Кафка и сетовал на недостаточно глубокое знание чешского языка, он читал не только чешские газеты, но и пуристский журнал “Naše Řeč” (“Наша речь”)[288]. Еще более поразительно, что он читал журнальчик бойскаутов “Náš skautík” (“Наш скаут”)[289].

Об интересе Кафки к чешскому языку особенно ярко свидетельствуют его письма к Милене Есенской: “Разумеется, я понимаю по-чешски. Мне уже не раз хотелось спросить вас, почему вы не напишете мне как-нибудь по-чешски. Это вовсе не оттого, что вы не владеете немецким языком. Вы, как правило, владеете им изумительно, а если где-то вдруг обнаружится, что вы им не владеете, он добровольно склоняется перед вами, и тогда это особенно прекрасно; вот немец этого от своего языка никак не ожидает, так лично он не отваживается писать. Но я хотел бы почитать вас по-чешски”[290]. В этих посланиях чешские слова встречаются столь же часто, как голландские слова в дневнике, который вел Макс Бекман[291] во время своего изгнания в Нидерланды[292]. Кафка демонстрирует здесь что-то вроде сочувственной двуязычности: “Я никогда не жил среди немецкого народа, немецкий язык мне родной по матери, и поэтому для меня естествен, но чешский мне много милее”[293]. Дружба, любовь и переписка (1920–1922) между еврейско-немецким писателем и Миленой Есенской, происходящей из древнего дворянского рода, который гордился, среди прочих своих предков, доктором Яном Есениусом, казненным в 1621 г. после поражения на Белой горе[294], играют особую символическую роль для пражского измерения. То же можно сказать об антитезе их характеров: болезнь, желание смерти, робость, ужасная тоска, отречения Кафки контрастируют с бесстрашной решительностью, страстной жаждой жизни, ненавистью к предрассудкам, духом самопожертвования, великой расточительностью этой типично чешской женщины, которая, после экстравагантнейшей жизни (расторгнутые браки, наркозависимость, нищета, обожание кошек, политические разочарования, тайная деятельность, преследования со стороны своих же товарищей), угасла 17 мая 1944 г. в концлагере Равенсбрюк[295].

Кафка испытывал жажду чешской культуры. 22 сентября 1917 г. он пишет из Цюрау Феликсу Вельчу: “…Я тут читаю почти только чешское и французское, причем исключительно автобиографии и письма, естественно, хоть сколько-нибудь прилично напечатанные. Не мог бы ты мне повыдавать таких томов?”[296]. А в начале октября добавляет: “Насчет книг ты меня не так понял. Мне в основном нужно бы почитать оригинальные чешские или оригинальные французские, а не переводы”[297]. В дневниках он рассуждает (25 декабря 1911 г.) о литературах малых народов, приводя в качестве примера литературу на идише и чешскую литературу[298]. В переписке он рассуждает об опере “Енуфа” Яначека, о Врхлицком, о художнике Миколаше Алеше, о Божене Немцовой, переписка с которой стала для него “неистощимым кладезем человеческого опыта”. Кафка восхищался нежнейшей “музыкальной прозой” этой писательницы xix века. А Макс Брод был убежден, что один эпизод из повести “Бабушка” (“Babička”, 1855) Божены Немцовой, о мучениях Кристлы, дочери трактирщика, за которой волочится придворный итальянец (ix), повлиял на историю Амалии и высокого чиновника Сортини в “Замке” Кафки (xvii)[299]. Безусловно одно: свора помощников и посредников, описанных Кафкой, вызывает в памяти строй мажордомов в ливреях и толпу лицемерных бюрократов в замке, описанном Боженой Немцовой. Кроме того, Кафка воодушевлялся скульптурами Франтишека Билека[300] и хотел, чтобы Макс Брод написал монографию о его откровенном и молящем искусстве, состоящем сплошь из видений, мистических томлений, мучений осознания, чтобы открыть его миру, как он открыл музыку Яначека. И действительно, можно найти параллели между творчеством Билека, что был близок к поэтам-символистам Бржезине и Зейеру, и творением Кафки “под общей вывеской Праги”.

276

Ср. Petr Demetz. René Rilkes Prager Jahre, cit., S. 11–29, 138–140, 146–150.

277

Ср. Макс Брод. Франц Кафка. Узник абсолюта; Emanuel Frynta-Jan Lykas. Franz Kafka lebte in Prag, cit., S. 70–74; Klaus Wagenbach. Kafka. Milano, 1968, p. 13–20.

278

Ср. Klaus Wagenbach. Franz Kafka: Eine Biographie seiner Jugend, cit., S. 74; František Kautman. Kafka et la Bohême, в: Europe, 1971, ноябрь – декабрь.

279

Ср. Klaus Wagenbach. Kafka, cit., p. 78. Ср. также Franz Kafka. Eine Biographie seiner Jugend, cit., d., S. 162–164; Emanuel Frynta – Jan Lukas. Kafka lebte in Prag, cit., d., S. 12.

280

Ср. также Franz Kafka. Eine Biographie seiner Jugend, cit., S. 162–164; Emanuel Frynta – Jan Lykas. Franz Kafka lebte in Prag, cit., S. 12.

281

Ср. Hugo Siebenschein. Prostředí a čas, в: Franz Kafka a Praha, cit., s. 22.

282

Ср. Egon Erwin Kisch. Tschechen und Deutsche, в: Marktplatz der Sensationen, cit., S. 95.

283

Ср. Frant. Kautman. Franz Kafka a česká literatura, в: Franz Kafka: liblická konference, 1963 / Под ред. Eduard Goldstücker, František Kautman и Pavel Reiman. Praha, 1963, s. 47.

284

Ср. Макс Брод. Франц Кафка. Узник абсолюта / Пер. с нем. Л. Игоревского. М.: Центрполиграф, 2003; Max Brod. Streitbares Leben; Klaus Wagenbach. Franz Kafka: Eine Biographie seiner Jugend, cit., S. 179–181. – Прим. пер.

285

Франц Кафка. Дневники (1 июля 1913 г.). – Прим. пер.

286

Там же (16 октября 1911 г.). – Прим. пер.

287

См. Франц Кафка. Забота главы семейства / Пер. С. Апта. По словам Макса Брода (Макс Брод. Франц Кафка. Узник абсолюта), “одрадек” – это словно эхо славянских слов, “и все они означают отступление, уход от своей собственной расы, “ветви”, отступление от совета, “рады”, божественного промысла”. О сходстве Кафки и Пауля Клее писали Вальтер Беньямин и Теодор Адорно. Рисунок Клее “Angelus Novum” купил Вальтер Беньямин, после его гибели рисунок оказался у Адорно. – Прим. пер.

288

Ср. Gustav Janouch. Gespräche mit Kafka, cit., d., S. 96; František Kautman. Franz Kafka a česká literatura, в: Franz Kafka: liblická konference 1963, cit., d., s. 46–47.

289

Франц Кафка. Дневники (23 декабря 1921 г.). – Прим. пер.

290

См. Франц Кафка. Письма к Милене / Пер. Н. Федорова, А. Карельский. М.: Азбука, 2011. – Прим. пер.

291

Макс Бекман (1884–1950) – немецкий художник, один из крупнейших мастеров межвоенного периода xx века, выдающийся портретист. В 1920-х годах был близок к новой вещественности, в 1930-е годы пришел к трагической экспрессионистской манере, сближающей его с мастерами северного Средневековья, творчеством Босха, Брейгеля, Грюневальда, Рембрандта, Сезанна, Ван Гога. Возродил жанр средневекового триптиха. Иллюстрировал Новый Завет, “Фауста” Гете, “Записки из Мертвого дома” Ф. М. Достоевского и др. Художник оставил богатое литературное наследие – драмы, эссе, дневники, письма.

292

Max Beckma