Бизнес ангел

И как только появилась возможность Лёнечку перевозить, я с ним сразу же полетела в Москву. Виталий с Никитой остались дома. Перелёт прошел спокойно, сын не издал ни одного звука. Кто-то из пассажиров даже радостно удивлялся вслух о том, какой хороший и спокойный малыш. А Лёня пока спал и, правда, был похож на ангелочка. Проблемы с глазами было не видно, веки прикрыты, и всё словно хорошо. Только когда он открывал свой один глазик, сразу становилось ясно, что что-то с ребёнком не так. Пока он был маленьким, я стеснялась повышенного внимания и старалась прикрыть ему лицо одеялком или накидкой, благо с малышами так все мамочки делают, опасаясь кто сглаза, кто инфекций и т. п. В этот период ему было всего 1,5 месяца, поэтому мама, прячущая личико малыша, не воспринималась кем-либо странно.

По приезду в Москву меня с Лёнечкой встретил брат мужа. Огромная благодарность Вениамину за то, что очень помог тогда. Он сразу повёз нас в больницу, правда, там меня ждал новый шок. Здание с улицы выглядело огромным, с множеством окошек, корпусов, лестниц и снующими туда-сюда толпами людей. Поднявшись на нужный этаж, я как остановилась со своим свёртком с сыном в руках, так и осталась стоять в коридоре, застывшая и открыв рот, пока Веня пошёл напрямую в ординаторскую узнать, куда именно нас определяют. А удивление моё вызвали дети. Их, с совершенно разными страшнейшими патологиями, на руках или за руку несли или вели усталые родители с опущенными плечами. Один из мальчиков имел огромную голову, которая издалека была похожа на гигантский раздутый арбуз, совершенно непропорциональный по размеру телу взрослого человека, не то что ребенка. Рядом пронесли девочку, у которой верхняя правая часть губы была величиной с ладонь. Другого ребёнка мама несла, завернув в пеленку, из которой торчало множество каких-то трубок, больших и маленьких. Больница жила своей жизнью, с которой мне только предстояло познакомиться и которую я почему-то не ожидала увидеть именно такой.

Веня, наконец, вышел из ординаторской и сказал:

– Пошли.

Он словно был здесь много раз и сразу уверенно повёл меня в палату. Но тут впечатлений всего предыдущего периода мне, видимо, настолько хватило, что я выскочила из неё, как ошпаренная. Там лежало, наверное, человек пятнадцать: взрослых всех возрастов и пола и детей вперемешку. Койки стояли настолько впритык друг к другу, что не коснуться, переворачиваясь, локтём другого человека было невозможно. И вокруг больные дети всех возрастов и неопрятные, какие-то растрёпанные взрослые, а также неприятные запахи и откровенная грязь. Кровать, которую хотели нам предложить, была со сломанной железной ножкой. Того и гляди, с неё вместе с ребёнком можно было просто рухнуть, неудачно повернувшись. Разговора о том, чтобы на неё присесть, тоже не было, представлялось возможным только быстро лечь, чтобы не свалиться. Сопалатники сразу дружно посмеялись над тем, что видят, наконец, счастливцев, которых ждали на эту сломанную кровать. Я настолько ужаснулась увиденному, что из моих глаз просто фонтаном брызнули слезы.

Я вылетела оттуда пулей и, умоляя, словно он единственный, кто сейчас мог что-то изменить, в слезах прошептала Вене:

– Я не смогу здесь остаться в таких условиях, что нам делать? Помоги! Пожалуйста! Умоляю, может, есть какие-то другие больницы?

Он ответил строго:

– Стой здесь…

Не знаю, что Веня там говорил, какими деньгами или словами он смог убедить врачей, но через некоторое время он вышел и сказал:

– Всё хорошо, я всё решил.

И нам дали отдельную палату ровно напротив той перенаселённой. Она была безумно грязной, окна просто чёрные от копоти, но это было мне уже совершенно всё равно. Потому что я была безумно рада и счастлива, что не буду находиться в той жуткой толпе детей и взрослых в общей палате. Почему на меня это всё произвело такое угрожающее впечатление? Потому что на Севере все больницы идеально отремонтированы, палаты, коридоры и все помещения очень светлые, чистые и просторные, нефтяной бюджет был гигантским и на больницах не скупились. Поэтому контраст был слишком сильным. Я просто никогда не видела такого, и для меня это был настоящий шок и ужас, помноженный на всё пережитое и даже ещё не до конца осознанное ранее. Видимо, нервы сдали и не выдержали. Тем более что по характеру я интроверт, мне хорошо только в кругу близких, мне физически плохо находиться в незнакомой толпе.

Оставшись один на один в отдельной палате, в которой – о, фантастика! – был даже собственный санузел, я положила сына спать и начала генеральную уборку. Привезенная с собой пелёнка для ребёнка пошла в ход и как тряпка для пыли, и для мытья окон, и как половая тряпка. Она, конечно же, не отстиралась потом ни порошком, ни отбеливателем. Но всё это было для меня неважно. Ещё находясь под гнётом испытанных эмоций, я кинулась драить кровать, стены, окна, полы этого помещения и единственную мебель для ребёнка – пеленальный столик. Это успокаивало. Драила с силой, до скрипа. После мытья чернющих окон, наконец, стал виден дневной свет. Солнца не было, но это было и не важно, словно жизнь, та самая – обычная жизнь обычных людей, ворвалась сквозь окно прямо в палату и хоть на какое-то время приобщила и меня к такому простому и обыденному счастью, которое мы все не осознаем, пока не потеряем.

Открытая форточка окна наполнила мою палату звуками улицы: гудящие автомобили, шум трассы не спящего сутками Ленинского проспекта. То, что так часто всех раздражает, меня успокоило своей оголтелой энергией жизни. Тем, что хоть у кого-то там сейчас всё хорошо. И хоть в нашем северном городе таких оживленных трасс в то время было не встретить, я отмывала стены и окна с большим энтузиазмом и радостью слышать этот гудящий шум. В наивной надежде на то, что это Москва и здесь обязательно произойдет какое-нибудь чудо, в котором врачи точно найдут решение, как из больного ребёнка сделать здорового.

Деньги решают…

Прошло две недели. Но никто не приходил. Совсем. Ни один врач, ни один специалист к нам просто ни разу не зашел. Я выходила из палаты на обед, завтрак и ужин, а также в магазин за памперсами для ребёнка при больнице, расположенный на первом этаже. Всё остальное время проводила в палате. Посетителей у меня не было. Поэтому странно, что меня словно потеряли и позабыли все на свете. Может, врачи не знали, что в этой отдельной палате кто-то есть? Или вовсе забыли про неё?

Я всё это время терпеливо ждала, не зная, как себя в таких случаях вести. Я человек очень терпеливый, но и моё терпение не могло быть бесконечным. Так можно и годы прожить в этой больнице, пока тебя хоть кто-то заметит. И я решила спросить других мамочек в холле, почему никто ко мне не приходит. Ответ был неожиданным:

– Ты что, с Луны свалилась? Иди, сунь врачу деньги в руку, и все сразу к тебе придут.

Я пошла в ординаторскую и, неловко пихая прямо в ладонь деньги, дала врачу 500 рублей. Делать это мне никогда ранее не приходилось, поэтому чувствовала я себя, прямо скажем, очень смущенно. Но зря переживала, купюра исчезла в руках, как в знаменитых фокусах Коперфильда, я даже не успела заметить, как её в руке доктора уже не было. Ну а самое важное, это сработало!

Уже через 5 минут началось многогранное обследование: МРТ, осмотр окулиста, ЭЭГ, осмотр невролога, осмотр педиатра. Я была в шоке! Оказывается, в Москве без денег, если негде жить, можно пожить в больнице! Я думаю, меня там и год, и два никто бы не заметил. Так-то 500 рублей, как потом оказалось, деньги для московских врачей слишком маленькие. Но, может, они уже ставки ставили, когда же я к ним приду, наконец, с хоть какими-то деньгами? Поэтому обследование даже с этой малой суммы началось основательное.

Как мне сказали потом мамочки, давать нужно было по столько минимум и каждому доктору отдельно. Этого я не спросила сразу. Вот они, наверное, удивились, что другим врачам я давать деньги не стала. Для первого обследования, видимо, авансом, как самой непонятливой, мне и этих денег хватило. Движение вокруг нас с сыном вдруг стало неожиданно активным.