Страница 99 из 124
- Теон?.. – несмело обратилась она.
Всё сжатое в комок тело дёрнулось, как от удара. Навстречу Луизе поднялся загнанный взгляд избитого пса: глаза переполнены болью, вычернены кругами… Широко расставленные, лазурные, с приподнятыми внешними уголками – они были так нереально красивы, что Луиза завороженно замерла. Она вообще не представляла, что у настоящего человека могут быть такие глаза…
- Я Вонючка, – хрипло вытолкнул паренёк – так устало и безнадёжно, что сердце сжалось.
- Я Луиза, работаю здесь медсестрой, – ласково завела она разговор. – А ещё учусь на доктора и буду стараться помочь тебе. Почему ты вонючка? – участливо осведомилась, присев рядом.
Пациент безучастно смотрел прямо перед собой. Казалось, он не издаст больше ни звука – но ответил всё же, монотонно и глухо, настолько равнодушно, что это не звучало вопросом:
- Почему ты Луиза.
- Меня так… – начала было она и осеклась: поняла. – Тебе внушили, что Вонючка – твоё имя?..
Пациент молчал, сцепив перед собой руки: широкие шрамы на запястьях, будто от верёвок или ремней, множество тонких следов от порезов, красивые крупные кисти и… ампутированный у самого основания мизинец. Давно зажившая культяшка, обтянутая грубыми рубцами – будто резали не сразу, а по частям. Луиза на пару секунд прониклась слишком сильно – непозволительно сильно, аж холодом всё свело внутри!
- Бедный…
Лёгкая ладошка легла на поджатое костлявое плечо – и Вонючка дрогнул, как задетая струна, весь напрягшись. В округлившихся глазах – шок, тоска, омерзение и страх, страх, страх!
Рамси любил жалеть его, помучив. Сделав надрез, вдавив туда пальцы – в ответ на глухой стон мурлыкал: «Бедный Вонючка… Больно?..» И уже от самих этих слов, не дождавшись даже ответа, дышал всё глубже и тихо блаженно стонал, вжимаясь. Всё горячее, всё твёрже… И Вонючка, беспомощно подрагивая в такт его движениям, едва сдерживая восторг и желание, жалобно скулил о своей боли, о страхе – обо всём, чего хотел хозяин. Ощущал возбуждение каждый раз – тяжёлой жаркой волной, одновременно с ним – едва только Рамси начинал его жалеть. Это было частью… частью их…
Издав совершенно нечеловеческий звук, Вонючка отпрянул – мимо девушки, вдоль стены; весь трясясь, припал к полу и неловко, боком, в панической спешке полез под кровать.
Напуганная выкриком, Луиза замерла, приподняв ладони. «Возможно, пережил сексуальное насилие», – всплыло в памяти – и тут же окатило жгучим стыдом. Как можно было не учесть это и так сглупить, травмировать его снова!
- Я не трогаю тебя больше, не трогаю… Всё хорошо. Пожалуйста, прости! – Пятясь к двери под глухой задушенный вой, похожий на рыдания, она с ужасом пробормотала: – Боги, какая тварь могла с тобой это сделать…
«Я задыхаюсь в пожаре на руинах памяти, по граням расплескав свою всю гордость и честь».
Такую фразу – вроде бы, из какой-то песни – ни за что не скажешь вслух: слишком напыщенно. Но осудить и фыркнуть было некому, а Рамси в своём помутившемся рассудке считал её самой подходящей.
«Я убил тебя, убиваю себя, но знаешь, самое важное – что, несмотря на это, мы хотя бы в воспоминаниях друг у друга есть».
Он брёл по обочине и беседовал с Вонючкой. Он свихнулся пока не настолько, чтоб видеть или слышать своего собеседника, но считал уместным говорить ему всё, чего не сказал при жизни. Считал уместными все эти обрывки фраз, где-то подслушанных и въевшихся в подкорку – нелепые, до идиотизма искренние. Их нельзя было произносить, пока хоть кто-то слушал, чтоб не испачкали насмешкой. А теперь – можно. Теперь всё было можно. «Нас с тобой закопают рядом, – твердил он, криво скалясь. – Мы хотели подохнуть парой».
Рамси не знал, сколько он шёл до ближайшей заправки, бормоча то громче, то почти шёпотом. Может, полдня, а может, и вечность. «Все умрут, а мне не достанется смерти», – повторял он самому себе, когда обращаться к Вонючке стало уже слишком больно. За это время солнце успело вскарабкаться высоко и превратить выпавший за последние дни снег в холодную грязь. Ужасно холодную, Рамси проверял: пару раз упал, поскользнувшись. У него был нож, телефон и пистолет с обоймой патронов – всё, что носил при себе, что не осталось в башенке и не сгорело в фургоне. «Знаешь, я убиваю людей… убиваю людей вокруг себя, убиваю родных и близких», – повторял он раз за разом. И дальше – бессмысленной скороговоркой, похожей уже на абсолютный бред на манер молитвы, твердил: «Бычки подожгут занавеску в полёте, кошка умрёт от отсутствия воздуха… Я буду сидеть тут… до последнего вздоха».
И вопреки своим бессмысленным словам – шагал, шагал и шагал.
- Сегодня ночью была попытка нападения на клинику, – из-за двери с золочёной табличкой «Профессор Брайс Нимур, психотерапевт, доктор психологических наук» доносился приглушенный мужской голос. – Не удалось узнать… Около десятка, в гражданской одежде. Они не дошли даже до лестницы – сработали люди Старков. Да, охраняют клинику посменно, сюда пока не пробраться… – Когда мужчина замолкал, реплик собеседника не было слышно – видимо, говорил по телефону. – Он… нет, по-прежнему плох. Пострадал действительно сильно. Нет, физически почти здоров, вчера сняли последние швы. Но… полное отсутствие воли, желаний, интереса, позитивных эмоций. Нам с трудом удаётся заставлять его есть. Я приставил к нему сегодня студентку, очень способная девочка, одна из лучших моих учениц. Может, как-то поспособствует его… восстановлению. Конечно, всё под контролем. Он ещё не готов, но мы работаем. Да, разумеется… Леди-Жница.
Болтонские молодцы – двое из четверых – лениво вышли навстречу пешему посетителю. Или уже «хорнвудские»? Над заправкой полоскалось на промозглом ветру оранжевое полотнище с головой лося. Охранники не окликали пришедшего, даже оружие не держали на виду – не видели угрозы в измотанном грязном парнишке?..
- Я, лорд Рамси Болтон, пришёл реквизировать у вас машину! – заявил он с насмешливой торжественностью, нараспев.
И вслед за первой брезгливой гримасой – не дожидаясь ответа – снял обоих парой точных выстрелов. И так же стремительно, пока никто не опомнился, ворвался в магазинчик.
- Хряк этот жирный уже во где сидит! – вояка в новой хорнвудской форме чиркнул себе большим пальцем поперёк горла. – За пацанов на побегушках нас, по ходу, держит. А ты всё – «кру-уто вам, ударный отря-ад», – передразнил он сослуживца, сидящего напротив, и отправил в рот очередной кусок котлеты.
Между ними стояли два подноса с основательной военной пайкой, а вокруг многоголосо гудела и звенела приборами столовая дредфортской базы: время обеда было в самом разгаре.
- А у нас всё патрули да патрули, да на воротах всех шмонаем, – пожаловался бородатый боец в старой униформе с перешитой эмблемой. – У вас там хоть весело, движ какой-никакой…
- Манал я тот движ, – огрызнулся «ударник». – Лучше уж патрулировать. То носимся целыми днями, как в сраку ужаленные, дочуру его утёкшую ищем… То посредь ночи ему пацана какого-то из психушки добудь… – ворчал он, жуя. – А там охрана как вылетит со всех щелей – еле ушли, мать его, хорошо хоть не стреляли по нам. А мужики ещё про один рейд сегодня рассказывали: по тревожному сигналу к мажору одному рванули, а там… – голос рассказчика упал до шёпота, только видно было, как отодвинулся, недоверчиво-брезгливо скривясь, его товарищ. – …Они его на месте взяли, да и нафотали уж на радостях, расхвалились в отрядном чате, привезли – а тут под самой базой напали какие-то… Пятерых положили, этого забрали. А потом… по фоткам… – в шуме столовой слышны были уже только отдельные слова, – что никакой это был не…
- Ша! – резко перебил бородатый. – Видал, вон баба уши греет… Эй, уважаемая! – окликнул он. – Неча тебе тут слушать, в тарелку свою смотри давай.
- Что, более людного местечка, чтоб секретничать, не нашли? – деланно удивилась Любана и презрительно цокнула языком: – Ну и готовят же теперь кадры!