Симфония боли

Её разочарование, впрочем, – не в хорнвудских бойцах, а в себе – было совершенно искренним: ясно ведь, что упустила важную, очень важную информацию, которой не добудешь при штабе…

Свесив ноги в грязных стилах с деревянного прилавка, лорд Рамси Болтон сидел в тишине, посреди разрухи и смерти. За его спиной – труп продавщицы и разбитая витрина со спиртным, возле сортира – труп уборщика в луже разлившейся воды; ну и двое охранников, конечно: один растянулся в куче барахла посреди торгового зала – почти выхватил пистолет и, падая, обрушил стеллажи, другой ополз на выходе из подсобки – так ничего и не понял, наверное. Надо будет заменить куртку. В крови и с дыркой – лучше, чем в крови и облёванная. Но это позже.

Рамси тупо таращился сквозь стеклянную стену на барабанящую с крыши капель и в такт своим неспешным мыслям жевал вяленое мясо. «Закусочки к пиву – легко и красиво, – значилось на пачке. – Впустую не дуй, выпил – пожуй!»

(Как думаешь, Вонючка), у них в холодильнике есть ссобойки? Неплохо бы съесть нормального мяса с чем-то вроде гарнира.

(Как считаешь), их машины похожи по управлению на фургон? Учиться больше не у кого.

Интересно, как умер Гриш. Предпочёл сгореть живьём, но не попасть к шефу в лапы? Успел застрелиться?

Или Рамси всё же запытал его насмерть и сжёг?

На улице шелестела капелью ненадёжная осенняя оттепель. С накренившейся полки мерно падали капли дешёвого вискаря, разливая по магазинчику одуряющий запах. Бум, бум – так же мерно и глухо ударялись о боковину прилавка протекторы стилов, заляпанные глиной, кровью и присохшими ошметьями кишок.

====== 21. Балласт на асфальт (1) ======

Когда Рамси вернулся в башенку, Донелла была ещё жива. Впрочем, умереть за несколько дней, имея канистру воды, доступ воздуха из вентиляции и даже толчок, – это надо постараться!

Прислонившись к дверному косяку, Рамси беседовал с ней. Долго. Обо всём подряд. Рассказал подробно, как съездили в Эйл, как пообщались с Элиотом и ещё много всякого: в конце-то концов, он всегда любил делиться впечатлениями. Донелла сначала просилась выпустить и твердила что-то про Вонючку, но вскоре перестала перебивать: плакала, а потом уже просто молчала, временами всхлипывая, – судя по глухости звука, забившись в угол.

Когда Рамси в задумчивости подёргал замок, она панически зарыдала, умоляя не входить. Забавный выбор между обществом законного мужа и пятым днём взаперти в сортире. Но, как бы то ни было, Рамси не зашёл бы: он понятия не имел, где ключ. То ли забыл, то ли потерял, то ли этим вообще занимался Гриш…

Мелочи выветривались из памяти слишком быстро – хорошо хоть, сохранились записи показаний Фрея… И смартфон Донеллы.

Взобравшись по винтовой лестнице наверх, Рамси сгрёб со стола бумаги, и как был, в куртке, осторожно опустился в старое скрипучее кресло. Прохладно, темно и тихо, так тихо… Вытянув ноги в долгожданной неподвижности, он потерянно замер над ворохом товарно-транспортных накладных, будто впервые их видел. Хаотичные обрывки информации прыгавшим от ужаса почерком Гриша, цены на хлеб и мясную продукцию, километраж перевозок, чьи-то подписи и печати… Сосредоточиться, выбрать следующий объект. Составить план… план… Рамси уронил руку, неосознанно ища пальцами кудрявую макушку, – и резко дёрнулся. Вырвал себя из хрупкой полудрёмы, проморгался, таращась: не спать! Во снах его поджидал… вовсе не Вонючка.

Сколько себя помнила, Луиза Хопер всегда была хорошей девочкой. «Хорошая девочка» всегда мила, немножко неуклюжа, безукоризненно вежлива, спрашивает, как у вас дела (даже кажется, что ей это действительно интересно), помнит, как зовут вашу собаку. Она хорошо ладит с родителями, учителями и одноклассниками, втихомолку рыдает над слащавыми мелодрамами и неизменно радует маму если не отличными оценками, то хотя бы весьма неплохими.

Иногда Луизу просто бесила собственная «положительность». «Лу, помоги с лабой!» – и разумеется, одногруппник получал советы, а то и готовую работу. «Посиди с Джейсом» – тётя в последнее время забывала даже говорить «пожалуйста», но Луиза всё равно покорно оставалась с двоюродным братишкой, напоминая себе раз за разом, что тётушке нужно отдохнуть, а у неё всё равно свободное время. «Она такая миленькая!» – говорили про неё все. Миленькая! Луиза искренне ненавидела это безликое слово, почти так же сильно, как «пампушку». Ведь это означало, что она – простая, хорошая и безмерно скучная, и жизнь у неё будет такая же: встретит такого же миленького парня, купят домик с белым заборчиком, родят двух деток и прочие прелести пасторального рая.

А Луизе так хотелось быть совсем другой! Смелой, ловкой, сильной, иронично смеяться навстречу опасностям, дерзить врагам, преодолевая их ловушки, как героини её любимых сериалов. Уметь ставить свою цель превыше чужих капризов, уметь говорить «нет», быть той самой стервозной штучкой, которой восхищались бы мужчины… Но она смотрела в зеркало – и реальность в виде жизнерадостной пухляшки сокрушительно контрастировала с мечтами. И похудеть никак не удавалось. И каждый раз, когда Луиза пыталась перебороть себя, начать новую жизнь, измениться, – у неё ничего не выходило. Раз за разом она думала, что если откажет, то обидит человека, если не поможет советом или не выслушает, значит, упустит шанс быть нужной. А быть нужной – это то действительно важное, что у Луизы очень хорошо получалось.

Вот почему, должно быть, она так быстро и сильно привязалась к Теону. Он ещё слабее, чем она, ещё беспомощнее, еще потеряннее. И впервые Луиза ощутила себя сильнее, впервые ей хотелось защитить, впервые она ощущала себя героиней, смелой и решительной. А понимание сотворённой с ним несправедливости лишь придавало ей сил.

С каждым днём Луиза всё с большей радостью и воодушевлением спешила на учёбу в клинику. И каждое её дежурство теперь было волнительным, будто встреча с чем-то очень важным и приятным. Волшебным. Она была счастлива уже не только обманчиво-ласковому осеннему солнцу – в отделении острых психозов у неё было собственное, русоволосое, с глазами цвета моря. Её солнце пока не умело улыбаться, но Луиза не сомневалась, что вместе они справятся с этим. Как бы она хотела тоже быть солнцем для Теона! Знать, что освещает и согревает его своим появлением, приносит такую же радость, как он ей…

Теон разговаривал теперь целыми фразами – даже профессор Нимур отметил этот успех! Уже несколько раз он ел с тарелки, стоящей на столе, не утаскивая её на пол. Не так болезненно реагировал на своё имя. С ним больше не случалось истерик и реакций бегства под кровать, даже когда Луиза, вручая таблетки – сама, непременно сама! – невзначай касалась его изрезанных шрамами пальцев.

Она мечтала однажды прогнать всю боль из этих невероятно красивых глаз. Мечтала вернуть этому прекрасному, по-детски чистому существу человеческий облик и человеческое имя. Вот только для этого нужно было вытащить наружу его омерзительное прошлое…

«Память нарушена, да и чёрт знает, что с ней творится, – говорил профессор. – Я спрашивал, всегда ли он был Вонючкой и кем был до того… Он выдал какие-то дикие соматические реакции, орал, будто я его пытаю».

«Как будто поведенческую терапию применяли… – предположила Луиза. – Но не для того, чтобы обучить каким-то позитивным реакциям, а чтобы он забыл прошлое. Может, его и правда пытали? Такое вот негативное подкрепление: вспоминаешь – и причиняют боль…»

Профессор Нимур посмотрел на неё тогда с одобрительным удивлением – будто бы с озарением даже: «А что если поискать обходные пути? Спрашивать так, будто это не его прошлое, а другого человека?..»

«Не сведёт ли это смысл работы к нулю? – засомневалась Луиза – настолько увлечённая стремлением помочь, что даже не испытала гордости за то, как профессор на равных обсуждает с ней тактику лечения. – Он ведь тогда не будет ассоциировать себя-настоящего с собой-прежним, который ещё не Вонючка…»