Страница 56 из 100
Исследователь не стал торопиться с ответом. Встал и прошёлся по хижине, глядя вверх. Косые лучи солнца освещали предметы, висевшие под крышей: черепа рыб, челюсти свиней, лук и стрелы, копья разной формы. Его взгляд остановился на тяжёлом копье. Вот и ответ! — осенило его.
Он снял со стены копьё и подошёл к Саулу, стоящему посреди буамбрамры и следившему за его действиями. Маклай дал ему в руки копьё, отошёл на несколько шагов, повернулся к нему лицом и снял шляпу, поля которой оставляли в тени глаза.
— Испытай, — сказал он, — может ли Маклай умереть.
Саул медлил поднять оружие.
Несколько человек подбежали к гостю, словно желая заслонить его от удара.
— Арен, арен (нет, нет)! — сказал Саул, бросив копьё.
После этого случая никто не спрашивал Маклая, может ли он умереть. Он оставался для них таинственным человеком, о могуществе которого можно только догадываться. Он безусловно не дух и не божественный предок. Его не надо бояться. Ему надо доверять. Дружбой с ним надо дорожить.
Было ясно, что Маклай не боится смерти. Почему? Это оставалось загадкой.
Папуасы знали, что такое смерть. Даже определённо различали смерть естественную, которая неизбежна для старого человека, от преждевременной, по непонятной причине. Во втором случае предполагалось влияние колдовства, «оним», воздействие злых сил. Эти силы они связывали не с фантастическими духами, а со злой волей людей.
Смерть пожилого человека сопровождалась определёнными ритуалами, воспринималась горестно, хотя порой формальности могли произвести на наблюдателя комичное впечатление.
Когда у Моте из Бонгу умерла жена, он очень горевал. Женщины подняли положенный в таких случаях вой. Мужчины ходили вооружённые. (Почему? Возможно, по традиции, ведущейся с тех пор, когда всякую смерть считали следствием чьей-то злой воли). Около хижины Моте Маклай увидел хозяина, который то ходил, приседая на каждом шаге, то совершал пробежки, как бы желая догнать и наказать кого-то. В руках у него был каменный топор, которым он замахивался на стены и крыши хижин, на кокосовые пальмы, хотя удары наносил осторожно.
Умершая лежала в хижине на нарах. Вокруг толпились, причитая, женщины. Родственники устроили из вёсел и палок высокое сиденье, на которое усадили тело покойницы; вокруг её головы воткнули ветки колеусов с разноцветными листьями.
Пришли жители Горенду и Гумбу, вооружённые, с воинственными криками. Они произносили скороговоркой какие-то речи. Моте продолжил своё подобие танца, но уже в новой набедренной повязке с громадным «катазаном» на голове (гребнем с веером из перьев, который может носить только «тамо боро», большой человек, отец семейства).
Моте изображал неутешное горе, произнося порой соответствующие монологи. Возбуждённый своими словами, он вдруг вошёл в азарт и принялся по-настоящему рубить топором кокосовую пальму. Тогда одна из плакальщиц, его сестра, сразу же прекратила отчаянные завывания подошла к нему и строго напомнила, что перед ним полезное дерево, которое не следует портить. Моте для порядка нанёс ещё два слабых удара, подбежал к старому забору и стал его крушить.
Пошёл небольшой дождь. Моте прекратил выступление и уселся под большое дерево, чтобы сохранить во всём великолепии причёску.
Когда дождь прекратился, неутешный вдовец продолжил пантомиму, прерываемую песней, точнее, речитативом. Говорил он, насколько можно было понять, приблизительно так: «Уже солнце село, она всё ещё спит; уже темно, а она всё ещё не приходит; я зову её, а она не является; я жду её, а её всё нет...»
Ночью из Бонгу раздавались удары берума. Издали послышались ответные удары. Маклай поинтересовался, откуда они доносятся. Ему сказали, что из горной деревни Бурам, родины умершей.
Утром в Бонгу царило оживление. Люди переговаривались, готовя для многих людей угощение в горшках, стоявших рядами на длинном костре. Ждали гостей из Бурама. Они должны были принести с собой погребальную корзину для покойной.
Днём со всех сторон послышались страшные крики. На площадку перед домом Моте высыпала ватага вооружённых жителей Бурама с воинственными жестами и возгласами. За ними появились женщины той же деревни. Они вошли в хижину покойницы и принялись громко причитать, гости должны были в этот же день вернуться домой, между ними начали распределять угощение.
На следующий день были поминки, говоря по-русски. Туземцы вымазались чёрной сажей, ни у кого не было украшений. Женщины возились у своих хижин, мужчины ели из табиров и пили кеу. Когда Маклай в знак солидарности сделал себе чёрное пятно на лбу, окружающие зашумели в знак одобрения, а Моте стал пожимать руку учёному, приговаривая: «Э аба, э аба» (брат, брат).
Как относятся папуасы к смерти? В данном случае вполне по Шопенгауэру: «Старики не умирают, а только перестают жить». Есть ли у них представления о бессмертной душе? Вряд ли. Хотя они предполагают, что некоторые люди могут жить очень много лет или даже не умереть вовсе.
Их представления о смерти основываются на жизненном опыте. Они твёрдо знают, что старые деревья и животные умирают. Себя они не выделяют из этого ряда. Но они знают также, что дерево можно срубить, а животное убить. Такая смерть вызвана не старостью, а чьей-то волей. Значит, то же должно относиться к внезапной смерти молодого здорового человека.
Папуасы, следовательно, исходят из наблюдений за жизнью природы и людей, из фактов. Их метод познания имеет определённое сходство с научным. А ведь многие учёные уверяют, что у диких племён преобладают фантастические представления о мире, подобные религиозной вере: страх перед неведомыми силами природы и преклонение перед ними, желание их умилостивить.
Нет, эти люди каменного века, освоившие земледелие и скотоводство, не фантазёры, а прежде всего реалисты. И всё-таки они склонны к тому, чтобы создать нечто подобное религиозной системе, основанной на вере в необычайные способности и возможности некоторых людей, в данном случае — его, Маклая. Он мог бы при желании содействовать такому культу. Не исключено, что именно так, из преклонения перед особо выдающимся человеком, о котором начинают слагать легенды, возникает культ обожествляемого предка. А уже потом складываются представления о загадочных и могущественных существах — богах, среди которых постепенно вырисовывается образ наиглавнейшего, подобно и соответственно тому, как в обществе укореняются принципы господства-подчинения при верховном владыке — вожде, князе, фараоне, царе.
Выходит, с развитием человеческого общества в сознании людей всё больше укореняются умозрительные, фантастические представления, возникающие на почве первобытного реализма. Не означает ли это, что люди всё больше и больше живут иллюзиями?
Вот и совершенно реальную, основанную на опыте мысль о неизбежности смерти цивилизованный человек, боясь возвращения в небытие, пытается побороть умозрительной идеей бессмертия души. Религиозные деятели усугубляют этот страх, тем самым укрепляя веру в бессмертную душу и возможность её вечного пребывания в праздности и комфорте выдуманного рая.
Но кто выдумал такой рай? Папуасам, живущим своим трудом и умением, чужда эта идея. Пожалуй, придумали и укореняют её те, кто избегает жить своим трудом, для кого сытая праздность — идеал бытия.
Тот, кто не умеет достойно прожить свою единственную и неповторимую жизнь, утешает себя мыслью о бессмертии души.
А почему он, Маклай, не веря в бессмертие, не дорожит своей жизнью? Ведь жить и познавать мир — так интересно!.. Впрочем, всему приходит конец. Как тут не вспомнить русскую поговорку, особенно распространённую среди моряков и солдат: двум смертям не бывать, а одной не миновать.
В гости к людоедам
В Европе туземцы Новой Гвинеи и близлежащих островов издавна считались каннибалами. Здесь остерегались работать исследователи без надёжной охраны. Как мы знаем, и офицеры корвета «Витязь» покупали у папуасов Берега Маклая человеческие черепа. Подобные приобретения многим казались очевидным свидетельством людоедства местных жителей, которые вроде бы сохраняли черепа съеденных жертв.