Сестры озерных вод

— Я найду! — Лежка почувствовал, как слова срываются с губ, он сам стал этими словами. — Я пойду в дом, я найду, если вы… Дождетесь.

Ему отчего-то показалось, что стоит уйти, как миг этот — поворотный, небывалый — испарится, а на смену придут извечная печь, опара и хлеб — привычные и от того такие ненавистные.

Тетка подняла к нему лицо, широко распахнутые черные глаза смотрели с удивлением и тревогой.

— Мальчик, что же это они с тобой так? — тихо спросила она будто саму себя и громче добавила: — Некуда мне идти, Леженька, ножки по земле вашей не идут, на поляну мне, мертвой, не выйти… Одна на тебя надежда, хороший. — Улыбнулась ему просяще, жалобно. — Ты пойди в дом, отыщи листочек… Этот, какой другой, главное, чтобы тепло сыночка помнил. Почуешь его?

Лежка кивнул, хоть и не понимал, о чем говорит ему тетка. Олеся, словно прочитав его растерянные мысли, оторвала голову от колен, поглядела на него, вздохнула.

— Представь, что Степушка еще там, в доме. Вспомни, где он сидеть любил, когда за резьбу брался. Ты почуешь… Найдешь.

В ней шумели голые ветки, стучались друг о друга налитые почки — вот-вот лопнут, даря новую жизнь. Лежка не видел ни синевы на ее щеках, ни ссадин, ни грязи, даже царапина, скрытая порванным подолом, перестала быть заметной. Пришлая девка Олеся, с которой он и успел-то перекинуться парой слов да разломить горячий хлеб, вдруг стала той, что в него поверила. И это было важнее всего.

— Я найду, — пообещал ей Лежка, скоро кивнул тетке и заспешил к дому.

В хлеву томительно замычала забытая всеми корова. Но Олегу больше не было до нее дела. Он бегом добрался до дома, вскочил на лестницу, скользнул в дом и только в коридоре заставил себя остановиться. Как отобрать у зверя то, что он сам вырвал из рук мертвой тетки? Решимость, наполнившая было Лежку, медленно испарялась, но обещание было дано, такое не забрать назад.

— Лес, помоги да выведи… — прошептал он, переступая порог комнаты.

…Свет тускло проникал туда через окна. Его лучи лились на пол, и темное кровавое пятно становилось еще темнее, еще кровавее. На лавке, придвинутой к столу, вполоборота сидел Демьян. Его лицо скрывалось в тени — не разобрать, в ярости ли тот, в задумчивости ли. Одну руку Дема бессильно опустил на колено, вторая лежала на столе и ритмично постукивала по нему чем-то, что сжимали сильные пальцы.

Лежка замер на пороге. Дема почувствовал его взгляд и медленно обернулся. Между густыми бровями Хозяина пролегла морщина. Он, вырванный из дум внезапным вторжением, на мгновение стал неотличимо похож на Батюшку. Та же тьма в потухших глазах, те же сила и беспомощность, тот же страх, тот же гнев.

— Ты куда делся? — хрипло спросил брат.

У Лежки перехватило горло, он сжал пальцы в кулак, разжал их и только потом ответил:

— Кур кормил.

Дема продолжал смотреть на него рассеянно, словно сквозь. Его веки опустились, он посидел так, после медленно открыл глаза, встряхнул головой, прогоняя слабость.

— Хорошо.

Рука снова задвигалась, застучала чем-то маленьким по столу. Дема молчал, собираясь с мыслями. Лежка же и вовсе растерял слова, переминаясь у порога и не зная, как поступить.

— Тетка закончила уже. — Низкий голос Демьяна скатился в рык, он кашлянул и продолжил: — Надо идти. В лес. Нести… Стешку. — Тяжело сглотнул ее имя. — В рубаху переоденься чистую… И дрянь всю эту… обереги там, штуки все эти ваши… Брать нельзя. Тут оставь.

Лежка испуганно кивнул. Когда они несли отца — чистые, свежие, оголенные перед волей леса, — было страшно, но страх тот притупляло неверие в произошедшее. Казалось, Батюшка просто заснул, последние месяцы он постоянно спал. Но Стешка умерла на самом деле. Ее кровь еще темнела под Лежкиными ногтями.

— Слышишь? — окрикнул его брат. — Неси, что там у тебя есть?

Лежка кивнул еще раз. Сделал пару робких шагов к столу. Тяжелая сила Хозяина расходилась от Демьяна, Олег чувствовал ее, на руках поднимались волоски, по коже несся колючий озноб.

Прочная нить, на которой висел главный оберег — узкий прозрачный кристалл с застывшими в нем желтыми лепестками войлочной травы, — скрипнула под дрожащими пальцами. Снимать оберег, который повесила на шею сама Матушка в ночь, когда Лежка вернулся из леса ни с чем, было жутко. Но как спорить с Хозяином, если тот не сводит с тебя тяжелого взгляда? Следом на стол легли переплетенные веточки — ими Олег обвязывал запястье, чтобы хлеб слушался руки, выходил пышным, ноздреватым, сладким. И даже кольцо, которое Лежка носил на мизинце, с тонким стебельком мышиного горошка, звякнув, покатилось к краю, но Демьян остановил его хлопком ладони.

Сам он уже снял кожаный шнурок, на котором висел застывший в смоле бутон лилейника. Матушка говорила: кто несет на себе его цвет, тому подвластны все стихии. На стол лег и вышитый Феклой браслет — тонкая ткань, грубая кожа. Обтрепанный от времени, он с укоризненным видом съежился. Дема мельком погладил его и положил рядом округлую деревяшку. Олег и не помнил, что у брата так много оберегов. Он уже открыл рот, чтобы спросить, но тут же захлопнул его, скрипнул зубами. Пластинка была непростой. Покрытая узором, она была похожа на искусный листок. Так в их доме умел мастерить только Степушка.

Демьян продолжал хмуро смотреть на разложенные перед ним амулеты, иначе сразу бы понял, что дело нечисто. Лежка почти уже протянул руку, чтобы схватить пластинку, но сдержался.

«Тихо, тихо, — успокаивающе прошелестело в ушах, словно ветер заиграл в березовой роще. — Тихо…»

— Чем мне помочь?

Дема пожал плечами. Куртка из грубой кожи скрипнула. Этот звук был таким нездешним, что стены тут же поглотили его без остатка. Одежду Демьян привез из города: что-то оставил в большом рюкзаке, а что-то отказался снимать, не отвечая на гневные взгляды Матушки. Куртку эту, потертые штаны и ботинки на толстой подошве. Их видом он словно подчеркивал, что вернулся не навсегда, что остался пограничным, пусть не там, но и не здесь. Лежка с завистью смотрел на городское, втягивал носом незнакомый запах. Но теперь чужие этому месту вещи лишь усилили его глухую злобу.

— Рубаху тебе принесу, — буркнул он. — Как Стешку провожать будешь?.. Таким вот.

Демьян не ответил. Поднялся на ноги, размял шею, весь — опасность, звериная мощь, нездешняя сила. Лежка почувствовал себя зайцем, попавшим в пасть волку.

— Сам найду, — только и ответил Демьян. — Ты пока тут… Приберись.

Прошел мимо брата, задел плечом и скрылся за дверью. Когда шаги его стихли, Лежка позволил себе пошевелиться. Медленно, прерываясь, чтобы не закричать, он выпустил из груди воздух, сделал такой же неторопливый вдох и осел на скамью.

Деревянная пластинка с вырезанным на ней листком лежала прямо перед ним. Только руку протяни. Все оказалось так просто, так незатейливо и легко, что Лежка никак не мог в это поверить. Ни тебе драки, ни хитрой кражи, ни падений в ноги к Хозяину с мольбой отдать искомое. Оказалось, достаточно просто захотеть чего-то, на самом деле пожелать и сделать шаг навстречу. Пусть было страшно, невыносимо, холодяще страшно, но ведь вышло! Вот она, Степушкина резьба. Лежит на столе, только возьми, и все!

Лежка поднял руку. Пальцы не дрожали, и это наполнило тело прыгучей, восторженной радостью. Олег погладил пластинку — дерево было шершавым и теплым.

— И куда же ты собрался, лучик мой?

Скрипучий голос — ведуний, женский и горестный — полоснул Лежку, как лезвие серпа.

Ладонь сама собой сжалась в кулак.

Тряпка опускалась в воду с еле слышным вздохом. Глаша знала: так воздух покидает льняные складки ткани, но каждый раз бросала на лежащее перед ней тело быстрый взгляд. Тело оставалось бездыханным. Казалось, Стеша просто уснула, растянувшись на кровати. Легкие волосы укрывали ее, словно прозрачное кружево. Платье сбилось на узкой талии, оголило колени, ворот оттянулся к левой ключице, но руки не спешили его поправить — слишком глубок был сон. Потому не дрожали ресницами спокойные веки, потому мягко блестела в свете свечных огоньков восковая кожа, только чуть приоткрытые пепельно-серые губы обнажали жемчужинки зубов. Стешка спала, и сон ее был спокоен. Сон ее был вечен.