Сестры озерных вод

Холодный взгляд темных глаз пронзил Полину, по лицу сестры пробежала тень. Злость и ревность в ней боролись с долгом и честностью.

— Говори как думаешь… — попросила ее Поляша. — Мне нужно пойти. Если в доме хоть что-то еще хранит его тепло… Моего сыночка… Я отыщу это, принесу сюда, вымолю его жизнь у болота. Я могу успеть! До полной луны седмица… Успею!

— Успеешь, — кивнула Веста. Длинная коса — смоль с ледяными нитями седых волос — качнулась за ее спиной. — Если найдешь, если поспешишь… Но, ступив на землю рода, идти тебе обратно по лесу человечьими ножками по корягам да кочкам.

— Знаю.

— Лес тебя не примет, мертвая ты для него, он тебя проводил, он с тобой простился. Будет тебя и зверь хромоногий гнать, и осина столетняя упадет, чтобы путь твой преградить.

Поля тяжело сглотнула, пересохшее горло отдалось колючей болью. Под землей, в болотной топи, надрывался ее сыночек.

— Знаю.

— Не обернуться тебе лебедушкой, пока не вернешься, пока ноженьки израненные в озеро не опустишь… А коль до седьмой ночи не возвратишься… Так лес тебе припомнит, что мертвая ты. Упадешь бездыханная да бескровная.

Оленька изо всех сил сжала ладонь сестры, зло обернулась на голос Весты.

— Что ж ты ее пугаешь? Не жаль совсем?

— Жаль мне тех, кто не выбирал свой путь. Кого силой привели, на колени поставили да горло вспороли. — Веста оставалась равнодушной, но березонька за ее спиной зашумела, закачалась без ветра. — Нас с тобой мне жалко. А сестрица сама в род пришла, душегубцу сына подарила. А теперь вот обратно просится. К живым.

— Прекрати… — Оленька поджала губы, отвернулась, прогоняя липкий след злых, правдивых слов. — Не надо так. Сестры мы.

— Сестры. — Веста глубоко вздохнула, усмиряя гнев, веточки березы в последний раз скрипнули и опали. — Потому и прошу сестру свою не творить беды. Оставайся, Поля. Время смутное, ты нам здесь нужна.

Но Поля ее не слушала. Всем телом, прижатым к земле, она чуяла, как волнует лес отчаянный плач покинутого ребенка. Ее ребенка. О чем говорить тут? Зачем спорить с безродными, бездетными да неживыми? Пусть и сестры они названые, но за лесом другая ее сестра отдала болотной твари рыжего мальчика. Не отменить этого, но, если поспешить, можно исправить.

— Простите, милые, — вздохнула Поляша, поднимаясь на ноги. — Нет у меня выбора. Я должна. — Задержала взгляд на Весте, замершей у березы. — А коли не вернусь к седьмой ночи, так тебе, сестра, наряжаться в смоль да темень.

Та глаз не отвела, только кивнула чуть заметно, мол, слова твои услышала и я, и сестры наши, и тот, что спит на самом дне озера жизни и не думает пробуждаться.

Поляша в последний раз обняла притихших берегинь, легонько поцеловала окаменевшую от горя Милку, сделала первый шаг в сторону, сделала другой… И вот уже взлетела над озерной поляной смоляная тень лебедицы, беззвучная в горе своем, сильная в праве решения.

Плач вел ее над лесом — все дальше от озера, все ближе к дому. Как отыскать в нем, враждебном и чужом, вещь, которая помнит тепло сыновьей ладошки, Поляша не знала, но продолжала лететь. Крылья становились все тяжелее, над глубоким оврагом Поля почти уже рухнула на землю не в силах совладать с недоброй волей этих мест, но дотянула до зарослей орешника. Когда ее ступни опустились на землю, боль пронзила Полю, будто тяжелая стрела, пущенная в упор.

Это лес отказывался принять ее, поминая, что мертвая она да оплаканная им.

— Ты уж потерпи, я ненадолго, — попросила его Поля и зашагала вперед — там лещина редела, уступая место родовой поляне.

Голые ступни полыхали холодным огнем, но что берегине боль? Что ей оковы старых законов? Почему мертвому не подойти к дому живых, если живые эти так легко отдают свою кровиночку мертвым? Поля шла вперед, властно расправив плечи, будто ей не страшно. Когда из-за колючих веток шиповника на нее зыркнули красные угольки глаз игошки, Полина скрипнула зубами, и тот скрылся как не бывало.

— То-то же, — шикнула она, чувствуя, как маленькая победа над лесной нечистью возвращает ей толику сил. — Берегиня я, черная лебедица, кто мне здесь указ?

Лес ответил ей шумом листвы, ветер принес отголосок сыновьего плача. Поля стерпела удар и поспешила вперед. До поляны она добралась, почти ослепшая от боли. Земля резала босые ступни, впивалась в них сотней ежовых колючек. Как раненая волчица, Поляша ринулась к границе, очерченной стараниями Батюшки, но переступить ее не сумела. Забилась о невидимую стену, зашипела на нее, твердя проклятия, но лес остался лесом, а поляна — поляной. Даже дом, чернеющий впереди, не заметил изломанную горем фигуру той, с кем попрощался однажды.

— Болото вас сгнои! Нелюди, бесы коряжные! Ненавижу! — завыла Поляша и упала на колени.

Она могла рыдать, вторя плачу Степушки. Могла выть побитой лисой. Могла кричать, как сумасшедшие, что нет-нет да приходили под сень леса, чтобы навеки остаться в нем, питая плотью своей корни вековых деревьев. Не могла лишь решиться и попросить помощи у того, кто ни в чем ей еще не отказывал.

Имя его горчило на пересохших губах. Зверенок ее, волчонок. Глупый мальчишка, недолюбленный, дикий, упоительно жадный до тепла. Демочка, Дема, волчонок ее, зверенок. Имя почти вырвалось из горла Поляши, когда от темноты дома отделился маленький комочек. Кто-то бежал, петляя, как заяц, от крыльца прямо к орешнику.

Поляша сглотнула слюну, в которую обратился непроизнесенный зов, вгляделась в рассветную мглу. Над вытоптанной травой стелился густой туман, влажно поблескивала роса. Бегущая — растрепанная и худая — смердела болотом, благоухала жизнью и неслась прочь от дома, то и дело поглядывая через плечо.

— Беги сюда, беги сюда, девочка… — беззвучно позвала ее Поля, и та, будто услышав, замедлила бег.

Ее грудь тяжело вздымалась, на бледных щеках горел румянец жара. Она уже не бежала — шла вперед, высоко подняв голову. Впереди высился рассветный хмурый лес. Ни тропы в нем, ни надежды.

Но надежда загорелась в Поляше.

— Стой! — крикнула она, поднимаясь с колен.

Тело скрутило огненной болью, но лицо осталось спокойным.

Девка застыла на половине шага, перевела взгляд от макушек вековых сосен вниз, встретилась глазами с Полиной, попятилась. Но куда отступать, если позади — утонувший в мертвой тишине дом, из которого так отчаянно бежала? Поля чувствовала, как разливается кругом страх. По нему девку было легко узнать — не по облепленным грязью коленям, не по волосам, превратившимся в спутанный колтун. По страху. Безумная, пришедшая в лес за погибелью своей. Еще одна жертва, ненужная спящему.

— Стой, неразумная, — проговорила Поля, делая осторожный шаг к девке. Та покачнулась, но не отпрянула. — Куда спешишь? Лес на рассвете голодный.

Девка повела плечами, будто не понимает речи, но страх исчез из ее глаз. Там вообще ничего не осталось — пустота, прозрачный свет, таким он бывает по весне, когда голые деревья напитаны соком, но еще не выпустили почки. Как и в них, что-то зрело в беглянке. Но что, Поля никак не могла разобрать.

— Не спеши в чащу, не спеши… — растерянно попросила она, зная, что слова ее должны дурманить, заговаривать, литься водой, лишать воли, полнить желанием.

Но как подступиться к той, в чьем взгляде весенний голый лес?

Поляша растянула губы в улыбке, заставляя себя видеть в девке лишь то, что в ней на самом деле было: худобу, болезненную бледность, безумие, страх. И никакого леса, откуда тому взяться?

— Тихо-тихо, слушай меня, просто слушай, — начала Поля, но беглянка шагнула вперед, удивленно подалась навстречу, покачала растрепанной головой.

— Ты же мертвая! — изумилась она.

Но не испугалась. Почему она не испугалась? Сама-то Поляша чуяла, как страх сжимает ее холодное сердце.

— Тише-тише! — жалобно повторила она. — Я не за тобой, не к тебе я! Не бойся, нечего живой меня бояться…

Девка смерила ее пустым прозрачным взглядом и, подумав, кивнула.

— Значит, ты за мертвой пришла? — И вдруг съежилась, теряя равнодушную свою лесную силу. — За ней, да?