Страница 6 из 7
Отец на излечении. Город Ессентуки, 1954 год.
Самое забавное было ходить в близлежащие горы на охоту с мелкокалиберной винтовкой, патроны были строго ограничены, однажды младшему из братьев, Олегу, улыбнулась удача, ему удалось подстрелить улара, редчайший случай для охотника.
На жайлоо мы ежедневно общались с родственниками, семьёй старшего чабана совхоза имени Токтогула, Мамбета Абдылдаева, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР, его отцом, Абдылдой. Мамбет всю свою жизнь был чабаном. В памяти знавших его был улыбчивым, считавшим себя счастливым. Среди его лошадей были резвые жеребята (тай), я попросил отца, чтобы одного из них поймали и разрешили мне проскакать на нём. Взрослые отговаривали Кожомжара от этой затеи, говорили, что такое общение с дикими животными опасно даже для детей чабанов, привыкших к лошадям с рождения. Они не объезженные и непредсказуемые для наездника, при отсутствии седла и уздечки, если испугаются, могут устроить скачки во весь опор, и тогда сдержать их и успокоить будет очень трудно. Отец не устоял и уступил мне, жеребёнка заарканили, накинули на шею верёвку, усадили меня на него и отпустили. Стремительный бег скакуна позволил мне почувствовать просторы долины, в ушах свистел ветер, густой ельник мелькал в стороне, травяное поле без оврагов и камней не создало дополнительных трудностей, и я уверено держался на жеребенке. Первый приобретенный опыт стал отправным, позже последовали скачки на взрослых лошадях в многочисленных спортивных турнирах с детьми чабанов и братьями в аламан байге.
Старшему брату, Мамбет доверил лучшего жеребца (айгыра) во время игры улак тартыш. Помимо лошади селяне содержали почти всегда ослика или ишака. Его мощное тело может перевозить грузы больше собственного веса, и мы верхом на них, ездили достаточно далеко. Возвращалось умное животное к привычному месту галопом, упасть с него не составляло труда, повредиться ощутимее, чем упав с лошади. У нашего родственника Аджи, весёлого и доброжелательного, был ишак, крупный, черный, злобного нрава, он признавал только своего хозяина. Желающим усидеть на нём он не оставлял выбора, брыкался, становился свечой и не успокаивался, пока не сбросит смельчака.
Старший брат отца, Шабдан, Чон-ата (дедушка), вызывал у нас чувство большого почтения. Его окладистая белая борода, степенный шаг и неторопливый рассказ вечерами, о делах и заботах, или о давно минувших днях, мы слушали с большим интересом. Мне всегда казалось, что он похож на важного вельможу, который сошел с киноленты, повествующей о бухарском эмирате. Породистые черты его лица подтверждали мое воображение. Его сын, ровесник нашей мамы, Тюльбаши, построив дом в районном центре, уступил его нашей семье на долгих три года, пока не выздоровел отец. Младший брат Кожомжар-ата, Кулаш-ака, был водителем грузовика, в прежние годы, когда о мостах через Нарын мечтать не приходилось, и ничего не оставалось, как все же пробивать дорогу вдоль реки, через теснину. По ней и ездили водители из Джалал-Абада в Токтогул, о ней он рассказывал всякие страшные истории, и каждый поворот реки в памяти оставался сорвавшимися в Нарын автомашинами.
Дядя был высокого роста, необыкновенный физической силы, балагур и шутник, курсируя по старой дороге сберегся, а на новой, после аварии не выжил.
Младшая сестра отца Мейлихан-апа, с мужем и двумя детьми жила близ Оша, в Жапалаке. Мы часто гостили друг у друга. Из всех родственников наиболее тесно общались. Она была хозяйственной доброй женщиной. При нехватке денег, всегда обращались к ним. Поколение, к которому относились наши родители, жило в военное лихолетье, в годы восстановления хозяйства…Потери и невзгоды сформировали в них достойные восхищения качества: смелость, готовность к самопожертвованию, солидарность. Многих из тех, кто был участником или свидетелем этих событий уже нет в живых. Дети военных и послевоенных лет успели услышать их воспоминания. Лишения конца 50-х годов усугубились, когда правительством Хрущева было введено налогообложение на плодовые деревья и запрет на разведение скота и домашней птицы в городах и рабочих поселках. Эти мероприятия закончились плачевно: деревья массово вырубались, скот резали. Мы остались без помощи маленьких хозяйств. То, что не подлежало забою, выгоняли с подворья. Ослики сбивались в табуны и бродили по улицам и близлежащим полям, создавая ощущение уныния, утраты и печали. Первоначально они возвращались к своим дворам и к горечи хозяев, и своему недоумению, скотину не принимали в привычные стойла; уныло стоя у ворот, они рождали всеобщее впечатление тщетности, заброшенности и сожаления.
В общении с животноводами, окружающими нас родственниками, мы глубже узнали национальные традиции в том числе, влияние на нас скверного опыта и негативной практики власти.
Дни на пастбище становились короче, близился отъезд, все чаще солнце скрывалось из-за горных вершин потянулись темные тучи, и по долине промчался ветер. Ветер положил начало новому режиму погоды, бывало так – повалит снег, пики хребтов тонут в белой мгле. Память о времени, проведенном на жайлоо, греет сердце до сегодняшнего дня. Кумыс, молоко, бешбармак, боорсок, каймак и айран вкусные и полезные продукты. Нам бы еще озаботиться приготовлением сыра, по традициям и четырехсотлетнему опыту Швейцарии, имеющему во многом сходство с нерукотворными пейзажами. Высоко в горах мы увидели землю обретенную предками, трудолюбивыми, щедрыми и терпеливыми.
Истекло более шестидесяти лет, а в памяти сохранились образы десятков родственников, ушедших от нас, помнятся характеры, многих из них.
Прошло много времени, пока я не взялся писать о своих родителях Кожомжаре и Марии (по свидетельству знавшими её в молодости, мама отличалась красотой). Я окончательно убедился в правильности запечатлеть их черты. Сейчас я еще более утверждаюсь в дальновидности моего отца, не увидев всего национального многообразия жизни мы были бы лишены возможности впитать в себя дух предков. Мало какая страна мира может гордиться тем, что почти половина ее территории находиться в высокогорье, что почти сорок процентов-это роскошные летние пастбища. Причем, значительная их часть в сыртовой зоне, на высокогорных плато. Время, проведенное отцом в кругу семьи, в условиях, напоминающих детские годы, среди родственников, чистого воздуха и лечебного питания, полностью восстановили его силы. Он устраивается помощником бухгалтера в местный колхоз имени Карла Маркса. Даже по тем, в общем-то, скромным меркам, это хозяйство было бедным. Трудодни были скудными.
Чтобы как-то прокормиться, отец взял в аренду участок земли, неиспользуемые неудобья. Из-за предгорного рельефа пашня трудно поддавалась поливам. К тому же требовалось очистить ее от многочисленных камней. Вот на таком поле надо было вырастить по арендному договору кукурузу для колхоза и подсолнечник для себя. Чтобы уберечь поля от набегов любителей попользоваться кукурузными початками молочно-восковой спелости и семечками подсолнуха (а таких было немало среди как четвероногих, так и двуногих существ), пришлось на краю делянки построить шалаш. В нём и жили. Старшие дети, шестнадцатилетней Автандил и тринадцатилетний Тариэл, названные отцом в честь героев эпической поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», трудились на близлежащих адырах (предгорьях). В самые жаркие дни июля и августа, на жгучем солнцепеке заготавливали стебли чёрной полыни (по местному наречию «карашвак») – топливо для тандыра, в котором пекли душистые лепешки. Рубили кустарник кетменем, иногда замечали осиные гнезда, старались обходить их стороной, но хуже было, если встречали каракурта, заметить его было труднее, он обустраивал свое жилье среди сухих веток полыни, в верхних слоях почвы.
Лучшим временем после изнурительной работы были тёплые южные ночи, когда под неумолчный звон цикад можно было приятно растянуться всем ноющем от усталости телом на жесткой войлочной кошме под бархатночёрным звездным небом. Войлок, изготовленный из овечьей шерсти надежно предохранял от змей и ядовитых насекомых. Мне приходилось наблюдать в горах, как овца, необъяснимым чутьем обнаруживала скорпиона, сдвинув в сторону небольшой камень, за которым он прятался и тут же съедала его. Наблюдая за звездами, дети замечали серебристую полосу над головой, в седой древности ее называли Саманчынын жолу (дорога соломщика). На ней была видна каждая серебристая пылинка светящихся туманностей. И все же взгляд утопал в бездонной глубине этого Млечного Пути. Незаметно засыпали под убаюкивающие рассказы отца о вековой истории благодатной Кетмень-Тюбенской долины, о походах легендарного героя кыргызов непобедимого Манаса и истинных происшествиях, которые мягко убаюкивали. До сих пор не знаем замолкал ли отец, увидев, что сон сморил детей или продолжал говорить, чтобы не оставить без ответа наше неизбежное: «А дальше?», звучавшее тогда, когда он намеренно прерывал рассказ в самом интересном месте. Может быть, он повторял эти истории для себя, чтобы не забыть или дополнить их новыми подробностями. Излишне говорить, что нам, как невероятное, и каждому в этом возрасте, отец представлялся всеведущим хранителем мировой мудрости. Когда же на заре братья просыпались от птичьего гомона, отца уже не было рядом, не будя нас, он уходил в поле. И мы вслед за ним, принимались за изматывающую работу земледельца. И в этих, можно сказать, нечеловеческих условиях, благодаря родителям и старшим братьям, семья не сломалась, выстояла, с достоинством вышла из этих испытаний ещё более сплоченной и стойкой.