Страница 5 из 7
Жизнь в условиях однообразия, отсутствие новизны угнетала. Наш юношеский возраст наступил в разгар холодной войны, о которой мы не подозревали, но ощущение её проявлялось в пугающей перспективе ядерной войны. Что-то слышали о Карибском ракетном кризисе, но толком никто ничего объяснить не мог. Периодически проводились учения гражданской обороны, обучали пользоваться противогазом, выпускались различные пропагандистские листки, о том, как уберечься от ядерного взрыва и его последствий. Осознание своей отстраненности от центра никогда не обсуждалась в нашей семье, у нас всегда присутствовала уверенность, что дальше мы вырвемся из обыденности, в которой завязли. Мы грезили о Москве. Но это была мечта не столько по какому-то реальному городу-центру политической и экономической власти, сколько по какому-то несуществующему идеальному месту всего лучшего, о чем мы читали в книгах. И вот это четкое разделение мира на "просвещенный центр" и "забитую пассивную периферию" навсегда определило систему наших приоритетов.
Через много лет, уже студентами мы поинтересовались у отца почему он, придавая большое значение образованию, при каждом удобном случае, внушая детям необходимость упорно и настойчиво учиться. Внешне он был не очень озабочен их школьными делами и питал стойкую неприязнь к родительским собраниям. То, что ответил отец, достаточно хорошо и убедительно характеризует, как его самого, так и отношение к людям. Такого чувства горечи и досады, как на том первом родительском собрании, на которое я тогда попал, мне доводилось испытывать очень редко. Почему-то школьные учителя превратили родительское собрание не в совет единомышленников, на котором договариваются, как лучше воспитывать детей, а в сборище обвинителей, доносчиков и провинившихся. На протяжении всего собрания учителя только и делали, что доносили родителям на их детей и обвиняли взрослых в неумении воспитывать своих чад. Дети же в глазах учителей были непослушными оболтусами, неуправляемыми, злостными хулиганами.
Родителей настраивают против собственных детей. Дело не только в том, чтобы обучить школьника наукам, но и в том, чтобы развить в нем любовь к ним, дать ему повод для ученья. Большое воздействие на младших детей оказывал старший брат. Он хорошо рисовал, интересовался искусством и точными науками. Сосед по дому, художник и скульптор, Василий Владимиров подметил творческую жилку и сделал его своим помощником. Работать предстояло в Майлуу-Суу, закрытом городе для свободного посещения, в связи с добычей урановой руды, который снабжался продуктами по особому режиму. Брат купил чемодан конфет. Дома он открыл чемодан, мы чуть не задохнулись от восторга. Конфет самых разных сортов, с ликером, шоколадных обернутых в цветные станиолевые бумажки. Нас покорил их сказочный вид и вкус.
Его трудолюбие проявлялось и при сборе хлопка. В седьмой классе он за сезон собрал две тонны хлопка-сырца, за что был удостоен награды – поездки на ВДНХ в Москву.
Однако для путешествия не оказалось подходящей одежды и купить ее было не на что. Поездка так и не состоялась.
Учащиеся на сборе хлопка.
Дети с 5 по 11 классы полтора-два месяца в году собирали хлопок. О комфортных условиях невозможно было и мечтать. Что не могло не сказаться на их будущем здоровье. О качестве школьного образования никто не думал. Жили, как правило, в колхозном доме культуры или актовом зале школы, спали на полу. У одной стены мальчики, у противоположной – девочки, на сцене – учителя. Завтракали и ужинали тем, что захватили из дома, обед готовил повар, один из школьников. Дети постарше отнимали еду у тех, кто послабее, а тех, кто жаловался, били. По ночам обстановка была близка к условиям жизни малолетних правонарушителей. Преподаватели мало влияли на подростков. Во время сбора урожая устанавливалась дневная норма, которая менялась в зависимости от созревания хлопка. Негласные правила строго исполнялись, их устанавливали неформальные лидеры; так мы приобщались к взрослой жизни.
К середине октября коробочки с хлопком высыхали, верхние ее части заострялись, подушечки пальцев детей травмировались, засорялись, начинали гноиться, приобретая желтый цвет, их заклеивали лейкопластырем. Это не являлось причиной освобождения от работы. Особенно страдали девочки, у которых, к тому же, наступал критический период, и санитарные условия не позволяли выполнять процедуры необходимые в таких случаях, отсутствие нормальных туалетов дополняли страдания, освобождали кишечник в поле. Раз в десять дней детей автобусами возвращали домой, для мытья в бане и пополнения запасов еды.
Впервые, публично осудил принудительный сбор хлопка детьми в конце 60-х годов секретарь ЦК комсомола республики Виктор Лобусов вскоре он был переведен на другую работу.
В ту же пору, нам, подросткам, была по нутру атмосфера, царившая среди школьников: первые симпатии, песни, танцы вечером под аккордеон или граммофон; мы с нетерпением ждали вечерних развлечений. Прерывалась стерильная строгость школы: ей на смену приходила относительно вольная, без присмотра родителей, при отсутствии тотального контроля учителей жизнь.
В одиннадцатом классе мы работали на хлопковых полях колхоза «Коммунизм» Сузакского района. Председателем колхоза был Юнусов Олимжан, строгий и рачительный хозяин. Он носил гимнастерку защитного цвета из дорогого сукна, галифе и хромовые сапоги, из голенища выглядывала камча (плетка). С раннего утра до поздней ночи его можно было видеть верхом на лошади, объезжающим хлопковые поля. За внешней суровостью скрывалась доброе сердце хлебосольного хозяина. Среди колхозников, проживающих в махалле отсутствовали нарушители порядка. Самым суровым наказанием для возмутителей спокойствия было выселение за территорию общественного объединения. Много позже, мы, будучи с ним депутатами республиканского парламента, встречались в зале заседаний и он рассказывал многое о моём отце: однажды они целые сутки играли в шахматы, но победить друг друга так и не смогли.
Между тем, нашу семью постигло очередное испытание. Отец серьезно заболел и местные врачи не смогли установить диагноз, только рекомендовали пройти курс лечения в бальнеогрязевом курорте Ессентуки. Поездка на курорт в 1954 году заметного улучшения не принесла. Для излечения отца, семья перебралась на его малую родину, в Токтогул. Он жаждал привычной атмосферы, хотел познакомить нас с тяжёлым трудом животноводов, бытом сельских жителей. Самым благословенным и благодатным временем и местом для аильчан издавна летом было жайлоо Арым- высокогорное пастбище, куда пригоняли колхозные отары овец. Пережив суровую холодную зиму, люди всем аилом покидали сухое и жаркое предгорье и перебирались в прохладу и зелень высокогорий. Дорога до угодий занимала световой день. Непосредственно за селом нас встречали одичавшие абрикосовые деревья, кустарники шиповника и дикого винограда. Тропа проходила по живописному ущелью, вдоль небольшой речки с водой хрустальной прозрачности, иногда она ограничивалась с одной стороны скальной стеной, с другой, отвесной пропастью в несколько десятков метров. Лошади привыкли к таким переходам. Как правило, ими не управляют на горных тропах. Всадники, отпустив поводья, доверяют им. Местная горная порода лошадей происходит от тех, разведением которых занимались древние кыргызы четыре тысячи лет назад. У неё крепкие копыта, не требующие ковки. На лошадь и яка (незаменимое вьючное животное, живущее на высоте 3–4 тысяч метров) увязывались с особой старательностью разнообразные грузы. На пути к жайлоо протекала горная речка, которая при переходе, доставляла много хлопот. Изо всех сил мы старались противостоять её стремительному течению. Долгий изнурительный путь, завершался в просторной долине, ограниченной со всех сторон горными хребтами. Рассвет приходил сюда с опозданием, а сумерки, наоборот, раньше времени. Прямо перед глазами- желтые шапки одуванчиков и зрелые колоски трав, в чащобе стеблей которой копошатся всякие букашки, а там за крутым оврагом, далеко вдали, в дымке, сияющие белизной вершины гор. Не желая, чтобы мы пускались в опасное путешествие, взрослые упреждали рассказами о медведях, любящих лакомиться ягодой. На изумрудных коврах, украшенных альпийскими цветами, привольно располагаются юрты, и всюду виднеется пасущийся скот. Размещались мы в одной из юрт всей семьёй.