Страница 15 из 18
Условия дуэли были жесточайшими. С самого начала стало ясно, что поединок будет фатальным и закончится трагически.
Из воспоминаний доктора Иона:
«Барьер был на 12 шагах. Первый стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского: пуля пробила борт сюртука около мышки. По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника… Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.
– Я буду стрелять в ногу, – сказал Завадовский.
– Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, – сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. – Зарядите мои пистолеты, – прибавил он, обращаясь к своему секунданту.
Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствующих при дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорви-голова и бретёр, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно:
– Вот те, Васька, и редька!» [6].
Но на этом, как оказалось, история не закончилась. Ведь в деле с Истоминой были замешаны двое: один (Грибоедов) привёз танцовщицу, другой (Завадовский) с ней развлекался. Поэтому ещё до первой дуэли (Завадовского с Шереметевым) было решено, что будут драться и секунданты. Отсюда и название – «четверная дуэль».
Однако с этим поединком пришлось повременить. Петербургская дуэль закончилась трагически. Смертельно раненного поручика Шереметева пришлось везти в город (через сутки он скончается). Увидев умирающего товарища, Якубович стреляться отказался, тем более что следовало немедленно сопровождать раненого.
Продолжение «четверной дуэли» состоялось лишь в следующем году, в Грузии, куда разжалованный Якубович был выслан за тот самый поединок (после тяжёлого ранения товарища с досады выстрелил по Завадовскому, прострелив тому шляпу). Там-то он вновь и встретил Грибоедова. Ненависть офицера за погибшего товарища была столь велика, что он решил выместить её на секунданте. И Александр Сергеевич понимал, что поединок для него может закончиться весьма плачевно – если не смертью, то уж тяжёлым увечьем точно.
«Это был замечательный тип военного человека, – вспоминал о Якубовиче Пётр Каратыгин[31]. – Он был высокого роста, смуглое его лицо имело какое-то свирепое выражение; большие черные навыкате глаза, словно налитые кровью, сросшиеся густые брови; огромные усы, коротко остриженные волосы и черная повязка на лбу, которую он постоянно носил в это время, придавали его физиономии какое-то мрачное и вместе с тем поэтическое значение» [7].
Поначалу стреляться собирались без секундантов. Якубович попросил своих товарищей, Муравьёва и Унгерна, быть просто свидетелями: во-первых, засвидетельствовать ход дуэли; а во-вторых, в случае необходимости оказать помощь раненому. Было ещё третье: раз поединок планировался «до крови», в таком случае наказанию могли быть подвержены как дуэлянты, так и секунданты. А при официальном отсутствии таковых их нельзя было наказать. Однако под давлением секунданта Грибоедова, его сослуживца Амбургера, условия дуэли были изменены: секундантом Якубовича стал Муравьёв.
Николай Муравьёв[32]: «Я предлагал драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого; но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате… 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу… Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, – однако крови не было» [8].
Как позже признается сам Грибоедов, намерения прострелить голову соперника у него вовсе не было; он пытался поразить плечо Якубовича, в которое и целился. Но, как известно, «пуля-дура», поэтому недруг лишь чудом избежал смерти.
«Свою» пулю Александр Якубович словит позже, во время столкновения с горцами на Кавказе: «пуля, ударив в лоб, прошла над правым глазом через весь череп». Однополчане поначалу думали, что смельчака убило наповал, однако тот чудесным образом выжил.
Всеобщую же известность этот человек получит не как секундант и нашумевший дуэлянт, но как заговорщик, якобы планировавший покушение на самодержца (на деле же Якубович оказался не более чем болтливым рассказчиком с богатым воображением). Финал прозаичен: сибирская каторга и бесславная смерть…
Известно, что Пушкин встречался с Грибоедовым и долго с ним беседовал. Говорили они и о нашумевшей «четверной дуэли». Именно эти беседы изменили отношение поэта к Якубовичу, который ранее представлялся ему в романтическом ореоле.
После трагической гибели в 1829 году в Тегеране дипломатической миссии во главе с А.С. Грибоедовым Пушкину суждено будет встретить скорбную процессию, сопровождавшую тело дипломата в Петербург. Вскоре после этого появятся первые наброски пушкинского «Выстрела», где один из героев будет очень напоминать Якубовича.
Дуэль и дуэльный кодекс постепенно занимают важное место в жизни и творчестве писателя. «Дуэль – возмездие, дуэль – наказание» и есть жизненное кредо самого Пушкина.
В девятнадцатом поэт вызвал на дуэль лицейского приятеля барона Модеста Корфа, к тому времени – служащего по министерству юстиции[33]. Корф всегда относился к Пушкину с некой почтительной осторожностью. И его воспоминания об однокашнике говорят сами за себя:
«Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания» [9].
31
Каратыгин, Пётр Андреевич (1805–1879) – русский драматический актёр и драматург, автор многих пьес и водевилей. Младший брат выдающегося актёра-трагика Василия Каратыгина.
32
Муравьёв (Карский), Николай Николаевич (1794–1866), русский военачальник, дипломат и путешественник. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813–1814 гг., русско-персидской и Русско-турецкой войн 1826–1829 гг. В 1854–1856 гг. – наместник Кавказа и главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом; член Государственного совета. За взятие Карса во время Крымской войны стал называться «Карский». (К слову, позже Карс будет отдан туркам за возврат союзниками Севастополя.)
33
Корф, Модест Андреевич (1800–1876), барон. Одноклассник Пушкина по Царскосельскому лицею; с мая 1831 года управляющий делами Комитета министров; в дальнейшем – высокопоставленный государственный чиновник, историк, мемуарист.