Страница 10 из 14
Понятие «европейское сознание» (the mind of Europe), как известно, является одним из ключевых в работах Т.С. Элиота, посвященных единой культурной традиции. В курсе лекций под общим названием «Единство европейской культуры» поэт и видный теоретик нового традиционализма настойчиво возвращается к мысли о «том общем достоянии, хранителями которого мы являемся», а именно – о «наследии Греции, Рима и Израиля и достоянии Европы, создававшемся на протяжении последних двух тысяч лет»[119]. Там же Элиот формулирует важнейшее положение: «Только из-за наших общих истоков в литературах Греции, Рима и Израиля мы можем говорить о Европейской литературе…»[120] Возводя отечественную (русскую) культурную традицию к традиции европейской, мы, в свою очередь, подразумеваем именно эти, антично-христианские, «опоры» русской духовности.
Нельзя не учитывать, конечно, что культурно-смысловое наполнение понятий «Европа», «европейский» потенциально допускает разные коннотации. С одной стороны Европа – «земля святых чудес», великая наследница Эллады, Рима, Иерусалима и Византии; с другой стороны – колыбель Реформации, буржуазных революций, неистовая поборница прав и свобод суверенной личности; и наконец, Европа – современный либерально-плюралистический Запад, обнаруживающий в себе очевидную тенденцию к забвению и распылению сакрального наследия прошлого. Большинство отечественных идейных течений, выступавших против пресловутого «европоцентризма» (от славянофильства до евразийства), самоопределялись в решительной полемике с ценностями новоевропейского сознания и буржуазной цивилизации, с идеей европейской «самодостаточности» и претензиями Запада на роль мирового законодателя мод. Говоря о преимущественно европейском характере нового традиционализма в русской неклассической словесности XX столетия, мы имеем в виду не «западническую» ориентацию, не европоцентристские амбиции и не «космополитическое» пренебрежение к национальной почве, а всемирно отзывчивый[121] европейский универсализм, укорененный в античной культуре и новозаветном Откровении и не противоречащий неповторимому национальному своеобразию духовного пути отдельных народов.
«Вселенские» притязания эллинско-христианского европеизма изначально не имели ничего общего ни с идеей расовой исключительности, ни с национально-индифферентным глобализмом в новейшем вкусе, стирающим культурные различия ради удобств социокоммуникации, но исходили из провозглашенной Новым Заветом веры в антропологическое единство человеческого рода и из постулируемой греческой философией (прежде всего – в аристотелианской ее линии) убежденности в объективной бытийности законов духа и разума, не допускающей релятивизации общего в частных (субъективных) и «местных» (этнических, племенных) разночтениях. Абсолютный и универсальный характер этих законов, согласно логике классической рациональности, исключает любые предположения о какой бы то ни было «относительности» (плюральное™) Истины под предлогом расовых или индивидуальных различий. За долгие века развития европейской ментальности и науки, как мы знаем теперь, нормы классической рациональности претерпели существенные коррективы, обусловленные постепенным осознанием историчности мышления, культурного «многоязычия» мира и вариативности миропознания. Но в том-то и заключается уникальность нового традиционализма, что, приняв всерьез многие положения и выводы неклассического сознания, он сделал и продолжает делать все возможное для того, чтобы фундаментальная (для эллинско-христианской культуры) идея о непреложной объективности и общезначимости Истины сохранила свое безусловное значение.
Тем не менее подчеркнем еще раз: новый традиционализм в словесности XX столетия – это не реинкарнация античного, первохристианского или средневекового мировосприятия в обход новоевропейской истории, а интуиция исторического синтеза исконных универсалий с культурным опытом и духовными открытиями последних веков. О новом традициональном сознании неклассической эпохи, по-видимому, можно сказать то же, что О. Мандельштам сказал о европейской музыке Нового времени: «Горное озеро христианской музыки отстоялось после глубокого переворота, превратившего Элладу в Европу»[122].
1.4. К вопросу о содержании и границах понятия «традиционализм»
Употребление понятия «традиционализм», являющегося опорным в данном исследовании, требует, на наш взгляд, некоторых предварительных оговорок и уточнений. Во-первых, этот термин, кроме исторической поэтики, применяется во множестве других научных дисциплин (в культурологии, теологии, философии, политологии, экономике, социологии и т. д.). Во-вторых, в ряде известных современных концепций он используется в таких значениях, от которых мы считаем необходимым дистанцироваться. И, наконец, весьма часто понятие «традиционализм» употребляется без особой терминологической строгости, как некая условная антитеза модернизму или как своего рода синоним консерватизма.
В последние несколько десятилетий традиционалистская проблематика преимущественно ассоциируется с известным направлением в философии и культурологии, опирающимся на идеи Р. Генона, Ю. Эволы, М. Элиаде – мыслителей и ученых, занимавшихся осмыслением и апологией «традиционных» (архаичных, «исконных») моделей культуры (в современном российском контексте линию Р. Генона, например, активно разрабатывает философ А. Дугин). Популярность названной линии мысли отражает усилившееся в XX веке – как бы в противовес прогрессистской и неолиберальной идеологии – стремление «вернуться к первоистокам», искусственно возродить «наивные», архаические, якобы исполненные цельности и «космической» гармонии, а в сущности – примитивные (в случае Р. Генона – доисторические) доминанты сознания. Радикальность такого рода интенций (подвергшихся неизбежной вульгаризации в массовом восприятии и взятых на вооружение некоторыми агрессивными течениями «новых правых»), их очевидная культурная «вторичность» позволяет усматривать в них несомненную романтикоутопическую и даже ультрамодернистскую подоснову[123]. При этом концептуальным стержнем «традиционализма» геноновского типа является обоснование таких представлений о примордиальной Традиции (лат. primordialis, фр. primordiale – изначальная, исконная, первозданная), которые акцентируют гностические, иррационально-эзотерические и, в конечном счете, оккультные аспекты Предания, квалифицируют исконную мудрость предков как внекультурное по своему характеру «тайное знание» и в силу этого оказываются несовместимыми с эллинско-христианскими идеалами логоцентричности, историзма и культурного творчества. Ввиду сказанного мы считаем принципиально важным отмежеваться от такого рода концепций как от имеющих мало общего с теми трактовками традиции и традиционализма, на которые мы собираемся опираться.
Кроме названных мыслителей концепт традиционализма разрабатывали и другие ученые (С. Уилсон, Э. Шилз, К. Манхейм, С. Аверинцев и т. д.). Большинство из них так или иначе акцентировали различие между стихийной (бессознательной) традиционностью архаических обществ, не мысливших бытия вне единого для всех образца и канона, и осознанным традиционализмом позднейших исторических формаций, тяготеющим к саморефлексии и системности. Инстинктивную конвенциональность фольклорномифологической стадии развития именовали по-разному: «традиционизмом» (С. Уилсон), «примитивным традиционализмом» (Э. Шилз), «дорефлективным традиционализмом» (С. Аверинцев) и т. д. Однако со временем термин «традиционализм» стал применяться преимущественно для характеристики тех линий мышления, которые культивируют сознательно-концептуальное восприятие традиции как ценности. Их возникновение сделалось возможным лишь в так называемое «осевое время» (термин К. Ясперса)[124], когда исконный «синкретизм»[125] уступил место культурной дифференциации. В качестве же самостоятельной философской проблемы вопрос о традиции по-настоящему был осознан только в Новое время, когда сама необходимость неукоснительного подчинения авторитету предания была поставлена под сомнение. В XIX веке выделяется религиозно-философское течение традиционализма – явление преимущественно французское, связанное с консервативным римско-католическим богословием (Ж. де Местр, Л. де Бональд, Ф. де Оливе, Ф. де Шатобриан, Ф. Ламеннэ и др.). Появляются и другие доктрины, преследующие цель философского обоснования преемственности в ответ на вызовы новейшего критицизма. Американский социолог Эдвард Шилз в середине XX века предложил называть такой умышленно-апологетический традиционализм «идеологическим». Впоследствии польский историк и социолог Ежи Шацкий, не отказываясь от терминологии Шилза, постарается избавить понятие «традиционализм» от негативных коннотаций[126].
119
Элиот Т.С. Избранное. Т. 1. С. 176. См. также: Ушакова О.М. Единство европейской культуры как «европейская идея» Т.С. Элиота // Вестник Пермского ун-та. 2009. Вып. 2. С. 62–69.
120
Элиот Т.С. Избранное. Т. 1. С. 176. См. также: Ушакова О.М. Единство европейской культуры как «европейская идея» Т.С. Элиота // Вестник Пермского ун-та. 2009. Вып. 2. С. 62–69.
121
Имеется в виду известный тезис Достоевского (из Пушкинской речи 1880 года) о «всемирной отзывчивости» русской души.
122
Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. С. 38.
123
Р. Гальцева в связи с этим употребляет термин «футуро-пассеизм». И. Роднянская (в полемике с апологией архаических структур сознания у композитора и философа Вл. Мартынова) использует понятие «архео-авангардизм», а В. Аверьянов предпочитает термин «постмодерный традиционализм» (см.: Гальцева Р., Роднянская И. К портретам русских мыслителей. М., 2012. С. 672).
124
Период, охватывающий (по К. Ясперсу) приблизительно 800–200 годы до н. э.
125
Понятие-характеристика, введенное в историко-эстетический обиход А.Н. Веселовским.
126
Анализ традициологических воззрений Э. Шилза и Е. Шацкого см. в работе: Аверьянов В.В. Традиция и динамический консерватизм. С. 192–199.