Страница 9 из 23
Лирический герой Батюшкова – это все тот же «гуляка праздный», легкомысленный ребенок, который не хочет видеть в жизни иного смысла, кроме дружеской любви и чувственной радости. Наиболее ярко это выражено в послании «К Гнедичу»:
У поэзии, по мнению Батюшкова, нет серьезной цели, он пишет «от лени и досуга», муза – это не высшее, надмирное существо, но земная подруга, которая не требует и не диктует высоких откровений. В эти годы Батюшков декларирует отказ от общественных идеалов, от серьезного служения. Поэт, с его точки зрения, призван к тихому бытованию в своем «счастливом домике», где он может найти и душевные, и телесные наслаждения, придающие мирной жизни необходимый смысл.
Программным стихотворением Батюшкова становятся «Мои пенаты» – послание к друзьям, созданное уже на исходе 1811 года, незадолго до тех событий, которые во многом изменят батюшковское отношение к жизни. Произведение написано редким для того времени, да и вообще нечастым для всего русского стихосложения, размером – трехстопным ямбом, который своим легким, летящим ритмом как нельзя лучше подходит к тому, о чем говорит поэт. Батюшков чуждается церковнославянизмов, стремится сделать свой язык предельно ясным и лаконичным. Единственное, что усложняет поэтическую речь, – это обилие античных аллюзий, но для молодых дворян того времени они были частью обыденного дискурса. Лирический герой стихотворения беседует со своими друзьями, рассказывая, чем он занят, оказавшись в одиночестве в сельском доме. Он утверждает ценность простоты, скромности обстановки, нетребовательности по отношению к жизни, довольства малым.
Так описывает свое жилище поэт. В этой простоте он не нуждается ни в высоких воспоминаниях о былой славе своего дворянского рода, поэтому меч прадедов оказывается свидетелем не столько славы, сколько суеты минувших лет, ни в вопросах, занимающих современное общество. Он удовлетворен своим поэтическим уединением, где может легко найти пищу для наслаждений, обратившись к томикам своих любимых авторов (их описание занимает большую часть стихотворения) или призвав нежную Лилету, чьи объятия позволят совсем позабыть все прелести окружающего мира. И хотя стихи заканчиваются разговором о смерти, но поэт призывает читателей не жалеть «о молодых счастливцах», которые смогли исполнить единственную подлинную цель жизни – прожить ее в радостном и ничем не омрачаемом наслаждении.
Такое мироощущение стало предметом изображения в лирике раннего Батюшкова, но, конечно, этим наивным гедонизмом не ограничивался его внутренний мир. Хоть поэт и призывал «писать, как жить, и жить, как писать», но на практике он был глубже и серьезней. Едва ли «повеса и шалун», каким изображал себя поэт, мог отправиться добровольцем на первую войну с Наполеоном, проявить немалый героизм и получить серьезное ранение (а именно это и произошло с Батюшковым). Он сам несколько позже свидетельствовал о противоречивости собственной личности, о той духовной борьбе, которая совершается в глубине его сознания. «Сегодня беспечен, ветрен, как дитя, – писал о себе в дневниковой заметке поэт, – посмотришь, завтра – ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока… В нем два человека. Один добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив… Другой человек… злой, коварный, завистливый, иногда корыстолюбивый, но редко… Три дня он думает о добре, желает делать доброе дело – вдруг недостанет терпения, – на четвертый он делается зол, неблагодарен; тогда не смотрите на профиль его! Он умеет говорить очень колко; пишет иногда очень остро на счет ближнего. Но тот человек, то есть добрый, любит людей и горестно плачет над эпиграммами черного человека. Белый человек спасает черного слезами перед Творцом, слезами живого раскаяния и добрыми поступками перед людьми»[53].
События 1812 года разбудили в Батюшкове и его поэзии более серьезную и возвышенную половину, того белого человека, который соперничал в его душе с черным. Поэт не сразу принял участие в новых военных действиях против Наполеона. Летом 1812 года он продолжал лечиться от последствий ранения, полученного в первой антинаполеоновской кампании. Кроме того, на нем лежала забота о больной вдове его родственника и благодетеля Муравьева. Вместе с ней он находился в Москве, когда враг приближался к древней русской столице. Батюшков стал свидетелем того варварского кощунства, с которым враги относились к русским святыням. У него, как и у многих русских людей, начинается переосмысление отношения к западной культуре и европейскому просвещению. «Святыни, мирное убежище наук, – писал Батюшков, – все осквернено шайкой варваров! Вот плоды просвещения или, лучше сказать, разврата остроумнейшего из народов… Сколько зла!»[54] «Варвары! Вандалы! – восклицал он в другом месте. – И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии. И мы до того были ослеплены, что подражали им, как обезьяны»[55].
Меняется отношение Батюшкова не только к французам, но и к собственной родине, к ее истории. Оно и прежде у него двоилось. Живя в Петербурге, он в юные годы так писал Гнедичу: «Невозможно читать русской истории хладнокровно. Я сто раз принимался. Все напрасно. Она делается интересною только со времен Петра Великого. Читай римскую, читай греческую историю, и сердце чувствует, и разум находит пищу. Читай ложь, невежество наших праотцов, читай набеги половцев, татар, Литвы и проч., и если книга не выпадет из твоих рук, то я скажу: “«Или ты великий, или ты мелкий человек!”»[56].
Но вот, спустя несколько лет, уже попав в Москву накануне ее разорения, ощутив всеобщий патриотический пафос, Батюшков говорит о русском прошлом с трепетным благоговением: «В Кремле представляется взорам картина, достойная величайшей в мире столицы, построенной величайшим в мире народом на приятнейшем месте. Тот, кто, стоя в Кремле с холодными глазами, смотрев на исполинские башни, на древние монастыри, на величественное Замоскворечье, не гордился своим отечеством и не благословлял России, для того чуждо все великое, ибо он жалостно был ограблен природою при самом его рождении»[57]. Не самого ли себя прежнего признает поэт ограбленным?
Затем, когда Батюшков вновь вступает в ополчение и участвует в изгнании наполеоновских войск и в походе на Париж, его патриотизм и критическое отношение к европейской культуре эпохи Просвещения только увеличиваются.
Так, в одном из своих писем он сообщает: «В виду Базеля и гор его окружающих… мы построили мост, отслужили молебен со всем корпусом гренадер, закричали “Ура!” – и перешли за Рейн… Эти слова “Мы во Франции” – возбуждают в моей голове тысячу мыслей, которых результат есть тот, что я горжусь своей родиной в земле ее безрассудных врагов»[58].
52
Там же. С. 236.
Батюшков. С. 260.
53
Батюшков. С. 425.
54
Сочинения К. Н. Батюшкова. Т. 3. С. 206.
55
Сочинения К. Н. Батюшкова. Т. 3. С. 268.
56
Там же. С. 57.
57
Батюшков. С. 381.
58
Сочинения К. Н. Батюшкова. Т. 3. С. 246.