Страница 21 из 23
Существенное влияние оказала на Жуковского смерть Маши Протасовой. Жизнь все больше теряла для него свою прелесть, он стремился к внутреннему уединению, и раскрывать в стихах свою глубину ему далеко не всегда хотелось. Еще в конце 1810-х годов он сближается с придворными кругами, с семьей будущего Николая Первого, с его матерью императрицей Марией Федоровной. Это нередко вызывало отторжение у либерально настроенных друзей Жуковского, но для самого поэта такое сближение не было искательством чинов и наград. Он уважал будущего государя, а также был глубоко убежден в положительном значении самодержавия для России. Незадолго до смерти в статье «О происшествиях 1848 года» Жуковский с благоговением вспоминал ту величественную скорбь, которая охватила царскую семью при известии о смерти Александра Первого. Наш поэт стал невольным свидетелем того, как в те минуты Николай Павлович, знавший об отказе своего старшего брата Константина от престола, присягнул в церкви Зимнего дворца в верности ему как законному наследнику. Жуковский подчеркивал, что делал это будущий государь без всякой позы и рисовки, смиренно не сознавая величия этого акта. «Николай Павлович, – писал поэт, – страшился, чтобы воля его не поколебалась в выборе между самоотвержением и самодержавием… Он поспешил подкрепить силу души силою Бога, поспешил явиться пред лицо этого Бога, дабы в храме Его, к подножию престола, на котором совершается жертва бескровная, положить свою жертву земного величия»[154]. Этот не слишком значительный для истории эпизод кажется поэту наиважнейшим, потому что история, по его словам, «это летопись человеческого властолюбия», а здесь совершился добровольный отказ от власти с ожиданием воли Божией, которой предоставлял Николай Павлович решить свою судьбу.
Русское самодержавие для Жуковского – это высшая форма власти именно потому, что царь ясно сознает свою зависимость от воли Божией, он стремится себя подчинить ей, и вне этого не может быть подлинной монархии. Она возможна только при условии христианского духа государя и его подданных. В самом понятии самодержавия видел поэт две стороны: это, во-первых, «сам держу», а во-вторых, «самого себя держу» в послушании закону Божьему. Жуковский верил в промыслительное значение русской монархии, был убежден, что русские цари и сейчас, и потом будут идти путем этого «самодержания». Подолгу живя в Европе в последние годы жизни, поэт сравнивал Россию и европейские страны. И это сравнение приводило его к мысли, что только наша страна с ее политическим строем и религиозным духом способна противостать всеобщему брожению. В 1840-е годы поэт с особым негодованием воспринял революционные движения в Европе. Он ясно увидел, что суть революции не в том, что измученные люди борются с жестокими эксплуататорами за кусок хлеба, а в том, что человек захотел перевернуть священный порядок христианского мира, свою волю поставив выше смирения перед волей Божией. «Все бунтует, – писал Жуковский в статье «О происшествиях 1848 года», – и бунтует не против злоупотреблений власти, а против ее сущности, против узды, налагаемой ею на разврат воли, на безумие страстей, на безверие… Чернь бунтует против монарха и сама хочет быть монархом, не позволяя даже и Богу своею милостию раздавать власть земную… Присяжный бунтует против правосудия и угождает черни, оправдывая разбой или убийство… работник бунтует против владельца, дающего ему работу»[155]. Жуковский категорически отрицательно относился к понятию демократии. Демократия для него – это только обманчивый призрак, фетиш, которым прельщают непросвещенную массу, ведя ее в сторону от христианского понимания власти и политики. «Это громко прославленное самодержавие народа, – писал поэт, – не что иное, как самовольство черни, не ее самобытная власть, а ее безумное, бешеное подданство немногим, которые играют ею в пользу своих корыстных замыслов»[156]. Только Россия, по мнению поэта, сохранила еще чувство священности исторических основ власти и жизни. Она одна может остановить наступление бунта. «Россия шла своим особым путем, – писал Жуковский в письме Вяземскому по поводу его стихотворения «Святая Русь», – и этот путь не изменился с самого начала ее исторической жизни… Две главные силы, исходящие из одного источника, властвовали и властвуют ее судьбою; они навсегда сохранят ее самобытность, если, оставшись неизменными по своей сути, будут следовать за исторически необходимым ее развитием, будут его направлять и могущественно им владычествовать. Эти две силы суть церковь и самодержавие»[157]. Надо отметить, что Жуковский говорит о необходимости развития обоих сил, о более глубоком и живом проникновении Церкви в жизнь народа и более последовательном действии принципа самодержавия. В стихотворении 1848 года «Русский великан» поэт сравнивает положение России с утесом посреди бурного моря. Сила русского самодержавия, по вере Жуковского, способна противостать неистовым волнам революционного насилия, бушующего в Европе.
Не случайно именно Жуковский становится основным автором русского гимна «Боже, царя храни», этой «молитвы русского народа», как называл свой текст сам поэт. И думается, мы не ошибемся, если скажем, что он слагал эти строки с подлинной искренностью, всеми силами души молясь за царя, веруя в необходимость для России и всего мира власти православного монарха. Благоговение перед царской властью как перед святыней считал Жуковский основой русской политической жизни. «Это не рабское чувство необходимой покорности, – писал поэт в своих религиознофилософских размышлениях, – но высокое, произвольное, от отца к сыну переходящее, силою предания хранимое, освященное церковью чувство»[158]. И сам Жуковский в высшей степени обладал этим чувством, которое тем ценнее в нем, что он знал все человеческие слабости и недостатки царя и его родственников, но они не мешали ему ощущать сакральность самодержавной власти и быть ее защитником перед лицом нового революционного сознания.
Вполне закономерно, что Жуковский был назначен наставником будущего русского монарха. В 1826 году он принимает новую должность и становится фактически директором школы одного ученика. Он должен был спланировать все многолетнее обучение цесаревича Александра Николаевича, найти ему лучших педагогов и курировать этот процесс до самого его завершения. Можно себе представить, с какой серьезностью отнесся поэт к этому назначению. Он воспринимает всю свою предыдущую жизнь лишь как подготовку к нынешней должности. Поэзия отступает на второй план. «На руках моих теперь важное и трудное дело, и ему одному посвящены все минуты и мысли, – писал Жуковский. – Прощай навсегда, поэзия с рифмами. Поэзия другого рода со мною, мне одному знакомая, но для света безмолвная»[159]. Свое дело воспринимает поэт как настоящее творчество. Воздействовать на душу будущего царя, формировать его мировоззрение и кругозор – это великая творческая задача, может быть гораздо более важная, чем создание литературных произведений.
В первые годы занятий с Александром Николаевичем Жуковский перелагает в стихи известный басенный сюжет о споре солнца и ветра. Ветер, желая доказать свое превосходство, бросился на путника, чтобы сорвать с него плащ, но тот лишь сильнее прижимал его к себе. Но стоило только солнцу выглянуть из-за туч, как тот снял его добровольно. Этот сюжет рассматривает Жуковский как руководство для правителя, и в конце стихотворения, которое было названо «Солнце и Борей», победившее Солнце говорит:
154
Жуковский. III. С. 255.
155
Там же. С. 264.
156
Жуковский. III. С. 261.
157
Там же. С. 268.
158
Жуковский. III. С. 321.
159
Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. С. 309.
160
Жуковский. I. С. 314.