Страница 17 из 23
Как и Жуковский, пятнадцатилетняя девочка не боится мысли о смерти и записывает: «Умереть – это единственная надежда, которая остается несчастному человечеству… Все говорит нам, что мы странники на земле». Она так мыслит о долге женщины: «Доля каждой женщины терпеть и работать, терпеть с радостью, молитвой и улыбкой на устах, ожидая себе награды лишь в будущей жизни» [115].
Заканчивая свою балладу, Жуковский молитвенно желал Светлане беспечальной, легкой жизни. Он говорил:
Но Светлану ждало нелегкое испытание. Замужество, в связи с которым подарена была ей баллада, оказалось тяжелым бременем для Саши. Ее муж, Александр Воейков, приятель Жуковского, посредственный стихотворец, оказался человеком очень трудным. Он много пил, под хмелем вел себя ужасающе, подчас избивал жену, запирал ее на целый день в комнате и предавался самому безудержному пьянству. «После ужина опять пьян, грозит убить маменьку и зарезаться», – горько жаловалась на своего деверя в одном из писем сестра Саши Маша. Она же прибавляла потом: «И это прелестное творение только желает скрывать и оправдывать его поступки»[117]. Несчастная молодая жена, конечно, много страдала и плакала в первые годы замужества, но прятала свои слезы от родных, старалась выглядеть все такой же веселой и беззаботной. «В редкие промежутки относительного покоя, – пишет биограф Александры Воейковой, – в доме ее звонкий смех звучал, как и прежде, внося успокоение в измученную семью»[118].
Испытания придали душе Саши еще большую утонченность и чистоту. Она обладала редкой отзывчивостью. Познакомившись с ослепшим поэтом Козловым, она так передавала свои чувства по отношению к нему: «Ваши страдания заставляют меня страдать сильнее, чем я могу Вам сказать! Мне тяжело не иметь возможности ухаживать за Вами… Действительно, дорогой друг, я страдаю от Ваших страданий гораздо больше, чем от собственных, это не фраза, так как моя жизнь только у меня в сердце»[119]. И конечно, нет причины не верить ее словам. Своим искренним участием Воейкова разбудила в Козлове поэтический талант. Одно из первых своих стихотворений он посвятил Светлане, изобразив то светлое настроение, которое вносила она в жизнь больного поэта:
Не менее значительную роль сыграла Воейкова в судьбе Языкова. Молодой, горячий студент Дерптского университета, певец вина и шумного веселья, без ума влюбился в нее. Она, не отталкивая его и в то же время не кокетничая и не переступая границы должного, старалась внушить ему мысли о высоком нравственном назначении поэзии и жизни. И благодарный поэт писал ей в ответ:
А уже после смерти Александры Воейковой Языков благодарно вспоминал о ее светлом влиянии на его внутренний мир:
Тайна души Воейковой в первую очередь в ее вере в вечную жизнь, в Божественный Промысл, перед которым она в любом положении готова смириться. Она поразительно напоминает Гризельду из переведенной Батюшковым новеллы Боккаччо и в то же время словно бы живет в соответствии с теми мыслями, которые высказывал в своих элегиях и балладах Жуковский.
Еще одним поэтом, воспевшим ее, был Баратынский, со свойственными ему точностью и лаконизмом он изобразил духовную устремленность и возвышенность ее духа в следующих строках:
Но семейные испытания не прошли даром для ее тонкой души, к тридцати годам, после рождения четырех детей, что-то надломилось в ней, она стала болеть, гаснуть. В ее дневниковых записях все больше светло-печальных размышлений о смерти и вере – опять же в духе Жуковского. «Молитва свыше нам дана, замена счастию она», – перефразирует Воейкова пушкинские строки. «Душа женщины сделалась бы льдом или сгорела бы от страсти без помощи молитвы, – пишет она далее и повторяет любимую мысль Жуковского. – Жизнь не для счастья. Счастье более невозможно, чем мы воображаем… Страдать и умереть – вот все, что мне осталось по воле судьбы, – пишет она после смерти своей сестры, – теперь, когда смерть стала ближе, я смотрю на нее без ужаса, я никому не сделала зла… Как смерть моего ангела-сестры примирила меня со смертью вообще, она стала для меня менее таинственной и гораздо менее чуждой, чем жизнь… Небо стало для меня теперь домом, обитаемым любимыми существами, но в который я не знаю, когда войду»[124]. И как отзвук этих рассуждений звучат строки Жуковского: «Отеческого дома лишь только вход земная сторона»[125] или «я сердцем сопряжен с сей тайною страной»[126].
В своем дневнике зрелых лет Воейкова часто поминает крестного. Он ее наставник и друг, чуткий и внимательный собеседник. «Скольких горестей мне не пришлось бы избегнуть, – писала она, – если бы Жуковский не был подле меня. Его добродетель – лучшая религия в мире… Я не могу припомнить ни одного сколько-нибудь возвышенного ощущения, ни одного добродетельного действия или мысли, без того чтобы к ним не примешивалась идея о Жуковском»[127].
Крестный не был подле Воейковой во дни ее смерти. Но мысленно, духовно он сопровождал и благословлял ее. В последние месяцы жизни, в 1828 году, больная, Саша с детьми отправляется в Швейцарию и Италию в отчаянной попытке поправить свое здоровье. Это время дает еще несколько прекрасных штрихов к ее портрету. Несмотря на болезнь, она успевает чувствовать всем сердцем красоту природы. «Захождение солнца на Монблане видела раз двадцать и не могу привыкнуть к этой чудной картине. Катя (ее дочь. – Т. В.) мне на днях говорила, смотря на заход солнца: «Мама, Бог здесь». И точно сам Бог в этой красоте»[128]. И эти слова – прямое, хотя и невольное повторение главной мысли стихотворения Жуковского «Невыразимое», в котором говорится о «присутствии Создателя в созданье» как о самом важном, что может ощутить человеческое сердце, созерцая природу. В другом месте Саша так передает религиозное восприятия красоты мира: «Вижу озеро под собою, Монблан напротив во всей своей красоте… не могла не помолиться, так сильно эта картина потрясла душу… Что же там, если на земле так хорошо?»[129]
114
Жуковский. I. С. 65.
115
Соловьев Н. В. История одной жизни. Т. 1. С Л 6.
116
Жуковский. I. С. 71.
117
Соловьев Н. В. История одной жизни. Т. 1. С. 53.
118
Там же. С. 54.
119
Соловьев Н. В. История одной жизни. Пг., 1916. Т. 2. С. 30.
120
Козлов И. И. Полное собрание сочинений. СПб., 1892. С. 158 (далее – Козлов).
121
Языков. С. 193.
122
Там же. С. 312.
123
Баратынский. С. 103.
124
Соловьев Н. В. История одной жизни. Т. 1. С. 116.
125
Жуковский. I. С. 243.
126
Там же. С. 59.
127
Соловьев Н. В. История одной жизни. Т. 1. С. 118.
128
Там же. С. 163.
129
Там же. С. 162.