Страница 27 из 54
– Пойдём.
Все вместе мы прошли в стоявшую во дворе юрту и сели на ковёр слева от входа. Светло-серый войлок юрты был приподнят внизу на полметра по всей окружности, так что воздух свободно циркулировал внутри, создавая прохладу. Там они продолжили разговор, во время которого Чимеккей по-прежнему задавал короткие вопросы, получая на них пространные ответы. Говорил, по преимуществу, один из мужчин – седой морщинистый старик, на котором, кроме повседневной одежды, была надета расшитая национальным орнаментом синяя жилетка.
Чимеккей рассеянно слушал старика, не глядя в его сторону, и перекладывал на невысоком деревянном столике разноцветные камешки, каждый размером с ноготь большого пальца руки, складывая их в различных комбинациях. Рядом в металлической плошке дымились, как мне показалось, ароматические травы, распространявшие терпкий сладковатый запах. Этим запахом были пропитаны и войлочные «стены» юрты, и её решётчатый остов и все немногочисленные вещи внутри. Наконец, спустя какое-то время Чимеккей смешал все камешки и ссыпал их в маленький чёрный кожаный мешочек, крепко затянул его тонким ремешком и аккуратно положил на угол столика. Все движения его были неторопливые и настолько точные, что бесформенный мешочек идеально вписался в маленький просвет между зажжённой буддистской масляной лампадкой на тонкой точёной ножке и украшенным восточным орнаментом широкогорлым медным сосудом, наполненным чистой водой.
– Ну, хорошо, – сказал Чимеккей, мягким движением руки останавливая рассказ своего собеседника. – Ваше дело поправимо. Я нашёл вашего коня.
Это заявление обрадовало посетителей, которые заулыбались и принялись благодарить Чимеккея. Тот, однако, не стал выслушивать слова благодарности и подробно объяснил, где находится их конь, иногда переходя на тувинский язык, чтобы, видимо, прояснить какие-то детали. Когда они достали деньги, он сделал отрицательный жест, сказав:
– Отблагодарите, когда коня к себе домой приведёте. До свидания.
И отвернулся, показывая, что разговор окончен. Когда посетители ушли, он, обращаясь ко мне, сказал:
– Они думали, что коня их украли, а я увидел, что он просто отвязался и ушёл, пока этот старик спал в степи. Если никто не заберёт раньше, то сегодня же найдут.
Я, стараясь не показывать своего отношения к его словам «увидел» и «нашёл», согласно покивал головой и спросил:
– А если они не принесут плату?
Почему-то в тот момент меня волновал именно этот вопрос.
– Ничего страшного не произойдёт, – ответил Чимеккей. – Небо само знает, где должны находиться материальные ценности и деньги. Всё равно этим людям, как и каждому из нас, когда-то придётся отплатить добром за добро. И за причинённое кому бы то ни было зло тоже. Всё взвешивается...
Плавным движением он повернул руки ладонями вверх и покачал вверх-вниз как чаши весов.
Я слушал вполуха, даже не пытаясь вникнуть в его слова, и выбрав момент, передал записку, написанную «главным шаманом». Прочитав её, Чимеккей, некоторое время, казалось, колебался, но через минуту сказал, что я пока могу остаться и понаблюдать за тем, как он принимает посетителей.
Словно для того, чтобы разрядить моё внутреннее напряжение, во дворе раздался громкий детский плач. Через несколько секунд в дверь постучали, и тихий голос попросил разрешения войти – молодая женщина стояла возле входа, держа на руках грудного ребёнка. Маленький мальчик плакал, иногда просто заходясь от слёз, от недостатка кислорода личико его было синюшного оттенка.
Смущаясь и искоса поглядывая на меня, женщина начала говорить что-то по-тувински, но Чимеккей прервал её, сказав:
– Говори по-русски.
– Вот, – смущаясь, стала рассказывать женщина, – плачет который день уже. Не знаем, что и делать. Врачи болезней у него не нашли, прописали лекарство успокоительное, но, как только действие лекарства кончается, он опять плакать начинает.
Осторожно взяв ребёнка на руки, Чимеккей распеленал его и положил на невысокую кушетку, покрытую тонким светло-коричневым байковым одеялом. Плавными движениями поглаживая ножки и животик мальчика, он как бы между делом разговаривал с его матерью о том, благополучно ли они доехали до посёлка, о режиме кормления и сна ребёнка. На все вопросы женщина отвечала коротко: «Да», «Нет», «Хорошо», «Нормально».
По-видимому, мягкие прикосновения рук и спокойный голос Чимеккея произвели положительное действие на мальчика – он перестал плакать, стал агукать, беспорядочно двигая пухлыми ножками и ручками и улыбаясь во весь рот. Обрадовавшаяся перемене настроения своего ребёнка молодая женщина взяла его на руки, отчего тот снова заревел во весь голос, сморщив личико и сжавшись в комок. Это не ускользнуло от внимания Чимеккея, и он снова, взяв из рук матери ребёнка, начал поглаживать и прощупывать его живот и грудь, словно пытаясь отыскать болезненные точки на теле.
Продолжая осматривать опять успокоившегося мальчика, он неожиданно спросил у женщины:
– А ты когда с мужем помиришься?
От неожиданного вопроса молодая женщина немного растерялась и словно «раскрылась». Взгляд её, ранее смиренный и кроткий блеснул тёмным огнём, не удержав в себе вспыхнувшую бурю эмоций, она ответила резко:
– А вам-то какое дело?
И тут же, спохватившись, замолчала и смиренно потупила глаза, но было уже поздно – Чимеккей, похоже, был ужасно доволен, что вывел женщину из себя. Он вполголоса напевал весёлую тувинскую песню, женщина же, напротив, казалась совершенно расстроенной, дрожащими пальцами она нервно перебирала в руках детские пелёнки.
– Веди-ка сюда своего мужа, – сказал Чимеккей, сев на ковёр, – Где он?
– Он на улице возле машины стоит, нас ждёт.
Она выскользнула из юрты и через минуту вернулась с мужем – невысокого роста мужчиной примерно двадцати пяти лет. Мне он показался очень скромным и незлобивым, мягкие черты его лица выражали неподдельную кротость. Удивило меня то, что женщина привела его за рукав, как ребёнка. Когда Чимеккей спросил его имя, женщина поспешно сказала:
– Орлан его зовут, Орлан.
Чимеккей приподнял брови, выражая удивление, и сказал:
– А что, у него самого языка нет?
– Есть, – смущённо ответил Орлан, незаметно пытаясь высвободить руку, за которую его крепко держала жена.
– Он стесняется, – сказала молодая женщина, подталкивая его вперёд – поближе к Чимеккею.
Она стала вполголоса выговаривать мужу, видимо, сетуя на его стеснительность и инертность, тот отвечал ей односложно. Незаметно их диалог перерос в перепалку, в которой солировала женщина, но и муж её тоже не оставался в долгу. Через минуту они уже почти кричали.
Я слушал их, открыв рот от удивления – не владея тувинским языком, я как будто понимал всё до последнего словечка. Она упрекала его за вялость и безынициативность, за то, что он на неё почти не обращает внимания. Он, возражая ей, говорил, что любит её и ребёнка и потому работает как лошадь и достойно обеспечивает их, помогая также и их пожилым родителям. Каждый из них был прав по-своему, не слыша правды другого.
Невероятно живые картины пронеслись передо мной – я словно перенёсся в своё раннее детство, когда мои собственные родители «общались» подобным образом. Тело моё задрожало от прилива знакомых эмоций, захотелось сжаться и спрятаться где-нибудь подальше, только чтобы не испытывать эти щемящие чувства. Маленький мальчик на кушетке заревел басом во весь голос и закашлялся, но его родители, даже не заметив этого, продолжали перебранку.
– Хватит уже!
Чимеккей произнёс эти слова негромко, но сила его голоса была поразительной, он словно «заполнил» всё пространство юрты. Мгновенно наступила тишина, даже маленький мальчик как будто услышал приказ, выраженный непререкаемым тоном, и замолчал.
– Ваш ребёночек здоров, нет у него никакой болезни, правильно вам врачи сказали. Это вы больны. Вас обоих лечить нужно.
Молодые мужчина и женщина стояли посреди юрты, как потерянные. Чимеккей твёрдым голосом сказал: