Страница 8 из 11
Так же упруго двигался рядом со мной и мой спутник, с которым мы постепенно расширяли диапазон общения и налаживали общий язык. Калам вышагивал на полусогнутых ногах, выдвигая вперед грудь и отставив назад плечи, будто бы вплавь рассекая воздух. Я с трудом удержался от вопроса о расе аборигенов, готовый сорваться с кончика моего языка, и продолжил свои наблюдения.
Впервые я заметил – вчера мне было не до того – отсутствие на улицах привычного городского транспорта, кроме редких карет и повозок с лошадьми. Были и всадники верхом на лошадях и ослах и даже на верблюдах. Как же они в этом городе обходятся без машин и общественного транспорта? И опять я промолчал, слушая неторопливый рассказ Калама о хальской цивилизации.
– Понимаете, Ник, – сочный баритон Калама звучал отчетливо и певуче, – наш город является своеобразным предбанником всей нашей страны. Мы – иммигранты, прибывшие сюда из различных щелей с правом как вернуться в то место, из которого мы сюда вывалились, так и – продолжить наше путешествие вглубь архипелага. Выбор мы делаем сами на основании индивидуальных предпочтений, но также – направления и силы несущих нас ветров.
Здесь я позволил себе перебить моего спутника и уточнить смысл его замечания, касающегося ветров.
– Это очень просто, Ник. В нашем мире мы очень ценим божество, известное вам под именем Эола. Если вы помните вашу классику, повелитель «бушующих и легковейных» ветров Эол подарил королю Итаки попутный ветер и огромный мех с другими ветрами, запретив открывать его. Десять дней дарованный им попутный ветер надувал паруса корабля, и, казалось, ничто не могло помешать морякам вернуться на родину. Однако их мечтам не суждено было сбыться: любопытные спутники Одиссея развязали мех, спрятанные там ветры, вырвавшись на волю, устроили страшную бурю и…
Мы пересекли улицу, по которой я совершал свой вчерашний переход от гор к морю, и вошли в парк с четырьмя утопающими в зелени купольными зданиями. Здесь ветер гулял по аллеям и в густой сочной зелени, и в этой игре и суматохе было что-то раскрепощающее. Мне казалось, что не только я, но и гуляющие по парку люди, которых здесь было значительно больше, чем на улицах, чувствовали то же, что и я, и также радовались.
− Что это за дворцы? – спросил я Калама.
− Это храмы ветров, − отвечал он и вернулся к своему рассказу. – Впрочем, легенды о ветрах встречаются у многих народов мира, а взаимоотношения человека с ветрами имеют давние истоки. Греческая легенда о морском божестве Тритоне гласит, что он по велению отца – бога морей Посейдона – должен был с помощью раковины «высвистывать» волнение на море, а, когда нужно, успокаивать его. Таким же приемом пользовались и китайские мореходы, хотя с мифами эллинов они не были знакомы. Китайцы считали, что в морских раковинах обитают духи, повелевающие морской стихией. Особенно они дорожили редкими белыми раковинами «юсуань», имеющими завитки по часовой стрелке. Юсуани хранились в монастырях и по стоимости приравнивались к алмазам. Счастлив был тот моряк, которому разрешали брать с собой в море священную реликвию. Шло время, раковинами пользоваться перестали, однако обычай «высвистывать» ветер продолжал жить, распространившись по всем морям и флотам. Но свистеть надо было с умом. Для этого у капитанов и боцманов имелись специальные «заговоренные» свистки, которые хранились в молитвенных шкатулках и использовались лишь в крайнем случае. «Высвистывали» ветер мелодичными трелями, повернувшись в ту сторону, откуда ждали его прихода. Количеством посвистов определялась сила ветра и его продолжительность. Бездумное посвистывание на судне строго осуждалось, так как, по мнению моряков, могло привести к непредсказуемым бедам.
Я заметил, что невнимательно слушаю рассказ Калама, захваченный наблюдениями за пестрой толпой, в середине которой мы с ним неожиданно оказались. Люди шли в одном направлении, и мы тоже двигались туда, куда и остальные.
Что могу сказать об этом зрелище я, наряженный в сиреневую косоворотку и зеленые «багамы» Елуана, втянутый в гущу чужой незнакомой мне жизни, от которой еще вчера я был так далек, так безнадежно отрезан? Сказать, что эта толпа была нарядной и возбужденной, значило почти ничего не сказать о ней. Зеленые рукава, бордовые накидки, женщины и девушка с живыми цветами – подснежниками и фиалками, – приклеенными к щекам. Или синие панталоны и желтые жилетки, оранжевые шапочки и пестрые с воланами юбки. На мужчинах была одежда более сочных расцветок, и цветы были приклеены не к щекам, а ко лбу. Или другие яркие бесконечные комбинации форм и цветов и живые глаза, полные незнакомых мыслей и состояний – все это завораживало и пьянило. Это было забытое чувство праздника, воодушевления и подъема.
Как я уже сказал, на какое-то время я утратил остроту внимания и не мог аккуратно следить за рассказом моего спутника Калама. Я, очевидно, пропустил какую-то часть его рассказа, и когда включил свое внимание, он продолжал повествование о местных верованиях и их исторических параллелях.
Между тем мы вышли на Площадь четырех храмов, посвященных ветрам четырех сторон света. На этой площади, отданной всем ветрам, творилось нечто невообразимое. Ветры то нежно касались, то ненавязчиво куда-то влекли, а потом вдруг резко подстегивали и убегали, догоняя друг друга. Они играли, пели, шептали, колдовали, дразнили обещаниями чего-то сокровенного и интимного, тайного и доступного каждому. Это был какой-то водоворот ветров, которые, сливаясь, создавали спокойный и властный поток. И отдаваясь этой игре, этому потоку, люди блаженно кружились, танцевали и дышали, дышали, дышали обрушившейся на них благодатью. Позже я узнал, что место это называется ветродромом, и такие ветродромы связаны с энергиями, излучаемыми храмами.
Раз-два-три-четыре! Взмах зеленого рукава, взлет бордовой накидки, поворот левого плеча, выпад правого колена. Какой-то необыкновенный балет, где музыкой служат порывы ветра, где зрители и актеры – мы сами. И мы с Каламом начали кружить в общем танце, иногда разводимые потоком, иногда плывущие рядом. Мой спутник иногда поднимался куда-то вверх, а я оказывался внизу, а иногда наоборот, я куда-то взлетал, подхваченный ветром, и у меня захватывало дух, а потом легко опускался на площадь. Когда мы на какое-то время оказывались рядом, Калам как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ о хальских понятиях и обычаях, а я, переполненный происходящим, едва сдерживая охватившую меня робость, плохо улавливал смысл его рассуждений.
– Наши жрецы утверждают, – рассказывал мне Калам, – что первопричиной всех вещей является ветер, что из этого начала создана вселенная и что дыхание, которое раздуло пламя существования вселенной, в положенный срок задует его. Это и называется духом, душой или мировым ветром. Все события и вещи окружающего нас мира – это всего лишь различные наименования ветра, и поскольку ветру принадлежит господствующая роль в составе и отправлениях каждого тела, превосходство принадлежит тем существам, в которых это первоначало присутствует наиболее изобильно. В отличие от всех других существ, составленных из четырех элементов, человек приносит с собой в этот мир особую частицу, которая может быть названа quinta essential, или пятой сущностью. Это эссенция ветра, которая применяется во всех искусствах и науках, а также в общественных делах и может быть усовершенствована и распространена при посредстве особых методов воспитания.
Раз-два-три-четыре! Синие панталоны и желтая жилетка, оранжевая шапочка и бежевая с воланами юбка, яркие цветы, приклеенные к щекам и ко лбу танцующих и живые глаза, полные неизвестных мне мыслей, незнакомых состояний. Летающие девушки поистине прелестны! Ах, как остро мне вдруг захотелось подружиться с какой-нибудь девушкой и через нее проникнуть в этот странный мир, понять его изнутри! И опять мы с Каламом плыли рядом, при этом он разводил руками и ногами, как будто бы разгребая ими воздух, и лекция его продолжалась: