Небесные селения

Когда после неожиданного обеда я вышел на знакомую улицу, я чувствовал себя помолодевшим и поглупевшим, то есть отменно. Главное же, я совершенно выбросил из памяти город Дуракин с его снежными заносами и бездомными собаками. Когда это я там был в последний раз? Час назад? Но ведь времени больше нет!

Все это было слишком стремительно и невероятно, чтобы поверить в случившееся. Но вот я стою на улице, одним своим краем уходящей в горы, а другим – упирающейся в море. Светит солнце, пахнет какими-то южными цветами, мимо идут незнакомые люди со странным отливом кожи и с причудливыми прическами, одетые пышно и небрежно, как на оперной сцене, и разговаривают на незнакомых языках.

Внимательный слух лингвиста подсказал мне, что люди в этом городе говорят не на одном, а на двух разных языках. Некоторые из них, разговаривая, цокали и щелкали. Другие издавали плавные и пластичные звуки, мягкие и улетающие ввысь, как птицы или воздушные шары. Однако в отношении местных языков у меня не возникало ни одной ассоциации с чем-либо знакомым, как будто бы я и в самом деле оказался на чужой планете.

Мне вдруг остро захотелось с кем-то пообщаться, войти в какие-то местные дела, стать кому-нибудь интересным и нужным. Не зная языков аборигенов, сделать это можно было только при помощи жестов. Однако жесты так расплывчаты и ненадежны! Как, например, передать жестами симпатию или любопытство? Как выразить удивление и радость? Как рассказать о том, что со мной случилось?

Навстречу мне шли две девушки с цветочками – синим и розовым, – приклеенными к щекам, и между ними державший их за руки молодой человек в желтой накидке. У маленькой и изящной девушки с синим цветочком были русые волосы и грустные серые глаза, другая посмуглее – с розовым цветком – была брюнеткой. Я сделал шаг в их сторону и встал перед ними. Все трое остановились и вопросительно посмотрели на меня. Тогда я улыбнулся, ткнул себе в грудь правой рукой и сказал:

– Николай.

Я повторил мое имя три раза, а потом взял свободные руки девушек, и мы вчетвером образовали круг, а может быть квадрат, во всяком случае, замкнутую симметричную фигуру.

Мое поведение не вызвало в них никакого удивления. Мы постояли немного, держась за руки, и тогда сероглазая девушка довольно точно повторила мое имя:

– Николай.

После этого я начал двигаться по кругу, и тем самым сдвинул с места двух девушек и молодого человека, и мы закружились в хороводе, как дети вокруг новогодней елки. Я видел, что предложенная мною игра пришлась по душе двум девушкам и молодому человеку. Кружась со мной, они начали что-то незнакомое напевать, плавно подпрыгивать и размахивать руками. Мы кружились сначала медленно, потом быстрей-быстрей-быстрей. Все закружилось: дома, деревья, облака на небе, и оливковые лица моих новых друзей.

И вдруг самым неподходящим образом что-то на меня нахлынуло – не знаю, как и почему именно в эту минуту. Появился мой старый город, откуда я, можно сказать, только что выскочил: колючий снег сыпал мне прямо в лицо, отяжелели ноги в тяжелых ботинках, и я весь сутулился от холода, а может быть от моего немолодого уже возраста. Все это вдруг поднялось во мне и наполнило меня безнадежностью, тяжестью и тоской.

Молодые люди, танцевавшие вместе со мной, почувствовали что-то неладное и остановились. Танец закончился. Осторожно разжались руки, державшие мои.

Опять они стояли передо мной и смотрели на меня удивленно и, как мне показалось, с сочувствием. Постояв с полминуты, одновременно тронулись с места и прошли мимо меня, продолжая свой прерванный путь, на меня не оглядываясь. Взгляд девушки с грустными серыми глазами, который, уходя, она бросила на меня, отозвался во мне глубокой и тонкой болью. Я остался стоять там, где стоял, потерянный и опустошенный.

Эпизод с молодыми людьми меня отрезвил. Теперь я уже не искал новых знакомств, не полагался на ситуативную спонтанность. Человек, вывалившийся из Щели в незнакомый ему мир, должен осознавать шаткость своего положения и не рассчитывать на чудо.

Взгляд сероглазой девушки стоял во мне как бесконечно близкая музыка. Есть музыка, которая так близка к жизни души, что она кажется самой твоей душой. Именно такой музыкой был прощальный взгляд этой девушки, и таким был этот мир, в котором я делал свои первые шаги. Не было преследовавшего меня всю мою жизнь чувства ссылки в чужое, чуждое, враждебное место. Люди, природа, небо – все это было моим, сокровенно мне родственным, и на все, что я видел и что со мной происходило, моя душа откликалась радостным узнаванием.

Я двинулся по улице к морю, продолжая размышлять о своем положении, которое было слишком похоже на сновидение с той только разницей, что все происходившее со мной обладало плотностью и последовательностью бодрствования. Что же касается разрывов и странностей моего нового опыта, то для них при желании тоже можно было найти рациональное объяснение.

Я попробовал мыслить хладнокровно, восстанавливая цепочку событий. Еще сегодня ближе к вечеру, а темнеет у нас зимой очень рано, я шел в музей. Было ветрено и скользко на неосвещенной улице моего городка. На своем пути я не заметил ямы и свалился в Щель. Я, очевидно, потерял сознание. В бессознательном состоянии я был переброшен в это странное место.

Все логично, но никакой логике это не поддается. Я попросту не верил в то, что со мной произошло. Но тогда как я здесь очутился? И что такое это «здесь»? Наконец, что происходит со мной и какую роль я играю? Не являюсь ли я подопытным кроликом, заброшенным в абсолютно незнакомое место к людям, языка которых я не знаю и даже не догадываюсь, к какой группе он принадлежит. Я лингвист, всю жизнь изучавший древние языки Междуречья, знающий несколько восточных и современных западных языков, не могу сказать, где я нахожусь, не могу даже предположить, к какой расе или цивилизации принадлежат эти люди, гуляющие рядом со мной по улице.

Какую-то подсказку дал мне Третий. Ее нужно тщательно продумать. Он сказал: “Здесь нет времени, потому что все длится, но ничего не повторяется. Радуйся!”

Мысль о том, что в этом мире нет времени, показалось мне шуткой, зато призыв “Радуйся!” звучал как руководство к действию. Но подумал ли мой советник о том, что в моем положении чужака и иностранца, не знающего куда пойти и где приклонить голову, не имеющего средств к существованию и не понимающего местных языков, мне еще рано радоваться?

Задумавшись, я чуть было не налетел на человека, идущего мне навстречу. Он едва успел посторониться и уступить мне дорогу. Мы остановились и посмотрели друг на друга. Он был худощав и одет во все черное. В моих краях он мог быть принят за дирижера.

– Извините, – сказал я на древне-ассирийском языке и тут же понял бессмысленность своего извинения: едва ли здесь кто-нибудь мог меня понять. Однако прохожий внимательно оглядел меня и спросил на том же языке:

– Эн ве пеш? (Что означает: “Вы иностранец?”)

– Пеш ту, пеш ту (“Иностранец, иностранец”)! – обрадовано отвечал я.

– Ве дур пу шет? (“Впервые в нашем городе?”)

– А тер пу нешем (“Да, и порядком ошеломлен”.)

Мы разговорились. Господи, что это был за разговор! Мы беседовали на древне-ассирийском языке, на котором я никогда в своей жизни не разговаривал. Мои книжные знания явно не были предназначены для таких разговоров. Я мог читать надписи на стелах и табличках древних писцов. Я знал языки различных эпох ассирийской древности, шумерские и ассиро-вавилонские мифы, собранные и записанные при царе Асурбанипале, мифы о схождении Иштар, жены и возлюбленной Таммуза, в Преисподнюю, мифы о творении мира и историю жизни безутешного Гильгамеша, оплакивающего смерть своего друга Энкиду. Я знал еще много других мифов, выражений и слов, но я не знал, как точно спросить моего нового знакомого, что это за город, в котором мы встретились. С большим трудом я объяснил ему, что я провалился в Щель по дороге в музей, куда я был вызван на консультацию в самую неблагоприятную погоду.