Как цветёт миндаль

Кто мы и куда без страсти в современном мире? Этот риторический вопрос, увы, близок идее о том, что и в грехе, и в спасении первенствует женское начало. Возвышение или падение находится в зависимости от понимания и сочувствия женской природы. Её чары, вооружённые нашими заблуждениями, гораздо сильнее влияний пророков и притягательнее незримой свободы. Её дары ощутимее и разумнее мытарств на пути к Божьему суду. Скажу честно, внемля идеям Достоевского, в лице «бунта» Ивана Карамазова, образ Великого Инквизитора, представляется мне в женском обличие.

Как бы там ни было, не обещания страсти, не «сделка» с Великим Инквизитором, не скандальный развод мужского и женского начал (не сошлись характерами – с кем не бывает), явились причиной потери истинной любви, стремлений к высшим идеалам и спокойствию мудрости. Всё это непреложные следствия, а источник заблуждений стоит искать в зле, для которого сейчас созданы исключительно благоприятные, привилегированные и даже творчески активные условия. С течением человеческой жизни, страх, как одно из самых пагубных заболеваний, расползается по всему телу, по всем органам, заставляя маскировать заразу злобой. При этом, по аналогии с медицинской маской, не защищающей окружающих и не исцеляющей нас, а должной служить своеобразным маяком «проходящим судам» – о скрывающемся во тьме тревожной ночи или бушующих страстей страхе, сигнализирует, стремящаяся наружу, трудноскрываемая злоба. Её отец – страх; её мать, извиняюсь – глупость; а сводная сестра – слабость. Родителей, как и родных детей, не выбирают, поэтому, несмотря, по возможности, на «прирученную» слабость, на нас всех лежит колоссальная ответственность начать с самих себя.

Глава II «Ветви дерева»

Неровный, словно впопыхах, вздох перелистнул условную страницу рассуждений, наполнив лёгкие плотным и сырым волнением. Ветер перемен начал свою замысловатую игру на струнах наших жизней. Стоит, порой, приобщиться к этой «неоклассике», и начинаешь слышать, понимать, улавливать первородную музыку – естественные звуки Земли. Ветер, как гениальный маэстро, завладевающий всем пространством и временем, был, как обычно, слажен и гармоничен ритму летнего дождя: порывистое волнение музыкальных интервалов, а также творческое стремление уловить тембр основной тематики произведения, согласно едва моросящим, но увесистым каплям, сменились отстраненным наблюдением из-за угла соседнего строения, а также с высот небесного пьедестала, за оглушительной симфонией лавины воды, обрушившейся на весь городской оркестр: крыши соседствующих домов, поверхности карнизов и листвы деревьев, мостовые и ливневые стоки, шляпы прохожих, причудливых форм зонты и на всё то, что попало мокнущему до нитки прохожему под руку.

Великолепный концерт величайшего режиссёра – природы; на сцене, выстроенной и выстраданной поколениями; со случайной труппой недовольных актёров и застигнутым врасплох оркестром городского хозяйства. Классик своенравен, неподкупен и не замечает никаких наших просьб, мольбы, увещеваний, как бы мы не владели бубном, с какими заклинаниями не пускали кровь животных и до каких бы танцев не доходили в трансе или своём безумии. Хоть и доступен прогноз его некоторых выступлений в конце новостных блоков наших информагентств, до сих самых пор, где-то на полянке, в глуши лесной чащи, двенадцать месяцев лукаво и заговорщицки перешептываются вокруг костра… наших страстей. Пламя светит ярко, ведь дров находится ещё великое множество для «благодатного» огня. Да и сама природа пока являет лишь сарказм нашим мятежным душам, иронизирует над ханжеством и обращает в фарс лицемерие, увлёкшись фривольной игрой с обречённой, кажется, жертвой. Между тем, наша связь ещё неразрывна и поучительна. Как же всё-таки природные явления близки и сочувственны человеческим душам, сколь природные циклы соразмерны человеческим характеру и настроению. Справедливости ради, стоит отметить, что не только перспективы погоды, но и весь спектр человеческих эмоций заслуживает, накануне очередного трудового дня, «красотки с указкой», выявляющей зоны, так сказать, повышенного давления. Недаром, проще говоря, индусские мыслители отмечали параллелизм между природой и человеческой жизнью, а камасутра, между тем, по своей сакральности, не уступает почитанию «четырёх стихий» – явления природы могут нам многое пояснить в проявлении нашей жизни.

Признаться, счастлив я московскому дождю. И не то, чтобы он был к лицу нашему городу – нет. Но смывая лишние слои пыли и макияжа, обнажается натура не только людей, но и всей городской инфраструктуры. Условная защита, в виде надменности, лоска, глянца, пренебрежения, или, напротив, пыльной запущенности и скопившейся неприглядности… слезает, обнажая стыдливую или непознанную наготу. Неисчислимые, в своем динамическом жизненном цикле, капли дождя, словно мириады линз, повышая резкость, делают фигуры людей и города более выраженными, настоящими, честными. При этом для чистоты и полноты «физического эксперимента», сквозь эти линзы необходимо пропустить луч яркого света – а раз у природы, в подобный миг «одолжить» солнце редко получается, на помощь приходят наши «ясные очи», способные по своему потенциалу генерировать, подобную главному источнику, энергию. Конечно же, эта обновленная, хоть и временная, острота и праведность зрения должна быть обращена, в первую очередь на свои пороки, страхи и слабости. Ведь капли, стремящиеся поскорее убраться с наших лбов, ресниц, носов и щёчек, могут вобрать и ухватить с собой не только туш и бронзовую пудру, но и грехи, ошибки, сожаления. Живительная сила воды – с годами, для меня дождь, в зависимости от своей силы, стал искуплением, покаянием и даже, порой, гидом, наставником. Лишь только он, в последнее время, мог даровать мне искреннюю чистую улыбку. Только его замечания, в виде мудрого течения, ослабляли, усмиряли болезненную потребность нравиться, смывали и уносили прочь необходимость блеска, признания, состояния. Только вода дарила мне сладостное возвышенное ощущение свободы. А если учесть, что я пока опасаюсь поисков святости в московских храмах, альтернативой исповеди я смотрю прогноз погоды.

***

Дождь прошёл и солнце вступило в свои полномочия, деловито разворачивая в своей канцелярии чистейший и непогрешимый голубой свод. Свод законов и предписаний, охаиваемый людьми, разве что только в невыносимую жару, либо по старой «доброй» традиции критиковать хоть что-нибудь.

Ноги прохожих окутала тёплая пелена испаряющейся влаги, послушно устремившейся наверх, в свою обитель, оставляя после себя заметные последствия весёлого озорства: лужицы, ручейки, рассыпанные повсюду переливающиеся жемчужины, колдовским образом обращающие Москву во владения беспечного богача – филантропа. Более того, всё живое вокруг – нахальные голуби и «общинные» воробьи, дворовые и породистые благородные псы, вместе со своими и просто, самопровозглашенными, хозяевами – весьма однообразными движениями бешеного маятника, но достаточно комичным и художественным образом, подстать Владыки, также разбрасывало драгоценные крупицы, в кой-то веки без тени стяжательства, вокруг себя. Временами, даже образуя приметную радугу… расточительства и непритязательности. Пожалуй, зафиксирую себе – бескорыстие, щедрость и расточительство могут вызывать радугу. Проверим при случае.

В полной мере не успев насладиться прогулкой в новом царстве благополучия, заметил, как капли стремительно начали испаряться, забирая вместе с собой драгоценные жемчужины, заново пробуждая нужду и возвращая неотъемлемое право быть бедным. Сообразно зашедшее за тучу солнце рассеяло действие чар заклинания. Но никаким облакам уже не разрушить волшебство иллюзии, ведь так хорошо испытывать этот прилив слёзной радости, как некоей гармонии, совокупности чувств. Походка становится свободной и лёгкой, тело перестаёт досаждать своими призывными жалобами, а мысль словно разыгравшаяся, со всей непосредственной прелестью, дочь, с журчащим небесной чистотой горного ручейка смехом, увлекает за собой в неведомые, даже ей самой, дали.