Великая княгиня

– Отверзните! – повторил митрополит.

Два молодца, Рядок и Садок, что сопровождали гроб из Киева, уже одетые в обедешное платье, да Карн подняли крышку гроба. Святослав Ольгович прянул грудью к изголовью, тряской дланью приоткрыл лёгкое зелёное покрывало и замер…

Перед ним воссияло лицо родного брата, каким он помнил и любил его во всю земную жизнь, не тронутое тленом, не изуродованное чудовищным насилием, когда били его чем попадя на Бабьем Торжку в Киеве, топтали, волокли за ноги по каменьям и древесным мосткам…

Нетронутый могильным тленом, светился лик одной только радостью и любовью.

– Господи, спасибо Тебе, что простил их, ибо не ведали, что творили! – провозгласил Клим. И терем наполнился благоуханием. Присутствующие, охваченные непередаваемым чувством, когда душа каждого устремляется к молитвенным горним высотам, увидели вдруг, как верх терема расселся… В терем влетел белый голубь и опустился на грудь покойника. Всё это свершилось за краткий миг, который не уловим глазом, но запечатлён на веки вечные памятью…

«И отпеше Игоря в Красном тереме», – запишет в своём летописце Карн, рассказав о свершившемся чуде.

– Будем прятать тело Игоря по обряду святых страстотерпцев Бориса и Глеба, – провозгласил митрополит. С ним согласилось единогласно черниговское духовенство, князья и мир… Однако никто из них не знал того обряда, но ведом был он Климу Смолятичу. Митрополит прошёл в собор, встреченный поклонами и радостными криками. Народ не расходился, ждал Праздника. В соборе стояла каменная рака, а рядом с ней – искусный каменотёс, строитель и мастер живого письма Микула Черниг со товарищи. В правом красном углу притвора владыка указал место, где надо отрыть могилу, вытесав в стене нишу-аркосолий для княжеской усыпальницы, так, чтобы верх её на локоть возвышался над полом, в ногах упокоённого по всей стене написать фреску – живой образ благоверного князя Игоря.

– Служи, владыко, Богу, а нас грешных благослови на труд. Заполдень, к вечеру приготовим святое место князю, – заверил Микула.

Так и свершилось. Перед заходом солнца спрятали святые мощи Игоря в каменной раке в правом красном углу святого Спаса, в притворе. Великий искусник в строительстве и украшении храмов и палат княжеских по всей Руси Микула Черниг по праведному древнему обычаю оставил за святой ракой свой драгоценный инструмент – мастерок-возьмилку, передававшийся в их роду из поколения в поколение. И лежать ему там сотни и сотни лет, храня великую тайну русских мастеров.

Все остатние часы пятого дня месяца червеня, всю ночь и весь следующий день шли к святому месту захоронения благоверного князя люди с поклоном и радостью, и было то время для них свято – праздник. И многие видели самого князя. Сидел он в утайку меж Борисоглебским и Спасским храмами, с приязнью смотрел на людей и думал думу…

2.

Путь из Киева в Константинополь игумен Константин совершил благополучно. Цареградские купцы возвращались домой с богатыми русскими товарами и тугой мошною. С великой мошною ехал на родину и Константин, купив место на одной из насад. На киевских пристанях собрался большой караван с надёжной охраной и путезнатцами. Гордый поп отказался от княжеской посольской чади. В путь отправился с верным ему печерским иеромонахом Пантелеймоном, тоже греком, пришедшим на Русь два десятилетия назад. Тот не токмо свободно говорил по-русски, но и писал скоро и чисто. Был силён и могуч телом, к тому же хитёр и коварен в мирских общениях, но верен в службе и дружбе, во всём признавая первенство Константина. Такой не выдаст и не продаст и при любой худой оказии встанет на защиту. Надёжен был спутник, и всё-таки тревожно было на душе во весь долгий путь. Но Бог миловал, не случилось встретиться ни с разбойными шайками лихих людей, ни с ханскими ватагами половцев, торков и чёрных клобуков, живущих от грабежа к грабежу, от набега к набегу. Не случилось и губительного ненастья на Днепре, ни страшных бурь на море. В полном здравии явились пред Царёвым градом монахи – целёхонькие телом, с казной, не токмо пожалованной киевским князем перед отъездом на «пошлину патриарху», но и приобретённой за долгое житие на Руси. И тот и другой не чурались мирских богатств и знали, как их обретать.

Босфор встретил путников во всей умиротворённой красе. Море стелило чистый простор, чуть озолоченный первыми лучами солнца. Попутный ветер в полные щёки надувал паруса, и лёгкие корабельные насады стремительно мчались по морю. Великая тишь проливалась с безбрежных глубин небес, умиротворённый плеск воды под килем делал её вполне осязаемой. Люди на корабле до единого крепко и сладостно спали, и только кормчий, сжимая в напряжённых руках рулевую потесь, вёл судно по знаемому им курсу; да ещё впереди на высоком носу насады, подле изваяния сирина, устремлённого к небесам, недвижимо стоял молодой паробец в русской одежде, в красной, отороченной беличьим мехом мирской скуфейке. Константин неслышным шагом подошёл и встал на колени одесную юноши. Лицо игумена оказалось как раз с бортовым краем за хвостовым оперением сирина. Воздух, рассекаемый крыльями птицы, упруг и необыкновенно сладок, так ему казалось. А думы его были далеки, неопределённы и все в прошлом…

…Каждую субботу на заутрене в Киевской лавре читают акафист Божьей Матери на греческом языке, а за ним долгую-долгую молитву о спасении Царственного града от варваров. В пору, когда пришёл на Русь Константин, в лавре было большинство русских насельников, многие из которых греческого языка не знали, да и те, кто ведал, не проникали в глубинный смысл молитвы. Молились истово, со слезами на глазах, заполняя до краёв души торжественным слогом чужой речи. Для русского человека в храмовой службе главное не понять произносимое Слово, но внять его всем существом своим, всею наивностью сердца. В сугубой молитве наедине с Богом принимает русич каждое молитвенное слово сердцем и бережёт в душе своей, не изрекая.

В той долгой субботней молитве необыкновенно много жестоких слов, и все они обращены на искоренение рода нечестивых, подлых варваров, мерзкого их князя, содружника беса… С первой субботней заутрени, на которой присутствовал Константин, не переставало удивлять душевное участие русских в этой молитве. В ней, сочинённой византийским проповедником, жестоко, унизительно, с великим пренебрежением говорится о их предках. В ней запечатлён бывший в стародавние времена поход киевского князя Игоря.

На его голову и на всех воинов русских (предков молящихся) обрушен неистовый гнев правоверного ромея в долгом потоке жестоких и уничижительных слов. Два века прошло с тех событий, многое изменилось в греческом и русском мире, но всё так же звучит в христианских храмах Руси карающая сила молитвы, открыто презирающая и унижающая русских! А их потомки смиренно принимают днесь беспощадную силу проклинающих слов… Что это? Врождённая покорность раба, так необходимая нынче в миссии византийской церкви в стране незнаемой? Или это нечто другое, некая тайна, не постижимая цареградским монахом?.. Не под силу понять это Константину…

Ровно двадцать лет назад тогдашний константинопольский патриарх Иоанн IX Агапит поставил митрополитом на Русь одного из своих приближённых – диакона Михаила. С ним отправились в страну загадочную двенадцать посвящённых в сан недавних выпускников главной цареградской богословской школы. Среди них – Константин.

Владыка Михаил, наставник строгий, подчас и суровый слишком, не позволявший в отношениях и малого панибратства, всегда готовый к серьёзным беседам и увещеванию, дозволял себе единственную шутку, называя сопутников двенадцатью апостолами. Имея до посвящения в митрополиты скромный сан дьякона, Михаил служил патриаршим сакелларием в церкви Святой Софии Царьграда. Однако рукоположение в митрополиты Руси его не только не расстроило, но было принято как проявление наивысшего доверия к нему императора и патриарха.

Со смерти последнего митрополита на Руси – грека Никиты прошло шесть лет, и всё это время церковью руководил русич – игумен Григорий. Великий киевский князь Мстислав, побывав в Константинополе, не переставал посылать грамоты императору и патриарху с просьбами рукоположить Григория митрополитом. Лично пообещав сделать это, ни тот ни другой не спешили выполнить обещанное. Императора мало интересовали дела церковные, был он занят постоянными войнами, проводя время в походах. А патриарх Иоанн Агапит, затворник и молитвенник, панически боялся василевса, стараясь ничем тому не докучать и как можно реже попадаться на глаза. А посему Русь жила без патриаршего митрополита. В Царьград приходили тревожные вести: русские, свободно исповедуя вроде бы византийскую веру, вносят в неё вольности, не принимают во внимание некоторые догматы и, мало того, добившись прославления своих святых, ещё и создают свои молитвы, каноны и акафисты. И что самое недопустимое – в веру византийскую вплетают своё древнее исповедание, именуя его Русским Православием. Это ли не ересь?!