Страница 8 из 20
Понимает Святослав Ольгович: не мир наступил на Руси, и даже не перемирие – малая перемога, случайное затишье необузданных страстей нынешнего великого князя киевского Юрия и вечного его поперечника – племянника, Изяслава Мстиславича. Того хлебом не корми, но дай показать себя людям в геройстве необузданном, в храбрости и вечной битве. Понимает Святослав: нынешний мирок – в синичий носок…
А пока тишь вокруг, простор и благодать. Земля русская щедрая на доброту, и кресник-русич успел в пору вспахать и засеять пашенку. Цветёт хлебная нива! Ласточки над дорогой, звонкие стрижи над божницами в сёлах…
С последней перед Черниговом ночёвки поднялись рано. Спали на воле, в сосновом бору, на мягкой хвойной постлани. У Святослава с Олегом сёдла в головах, под бока – попонки лёгкие. Карн устроил постель из дорожного корзна, в голова сложил упряжь. Снял с себя одёжу, аккуратно сложив, обрядился в долгую, до пят, рубаху, натянул на кудри серенькую скуфейку. Видом таким весьма позабавил Олега. Тот, белозубо скалясь, сказал:
– Ни дать ни взять, брате, ты есть мних пустынный. Какой только веры, понять бы!
Карн отшутился:
– Даждьбожей…
И приник к земле лёгким пёрышком.
Коней молодцы отвели в зелёный травный ложок, спутали и пустили на волю. Сами завалились в высокие травы, не сторожась ни сырости, ни комара – стояли много дней подряд палкие вёдра. И всхрапнули Садок с Рядком так, что в глуби бора забеспокоились сычи, закликали с опаской: «Кто тут? Кто тут?!» И всё вокруг окунулось в глубокую тишину – крепко заснули путники. Спали недолго, но выспались знатно. Помолились вместях, потом Карн прочитал долгую молитву над гробом Игоря. И уже к восстанию солнца были у Киевских ворот стольного града всей Северщины – Чернигова.
Святослав Ольгович не обозначал срока приезда в город, а посему был удивлён не столько широко распахнутыми воротами, сколь многолюдьем за ними. Показалось, что мощи любимого брата встречает весь славный стольный град Северщины. Так оно и было! Потом долго оспаривали шумаки первенство друг перед другом, кто во первых углядел, узнал, кто первым оповестил: «Возвращается в Чернигов великий князь Игорь, дабы вечно охранять град от бед и напастей!» Весь клир церковный собрался с хоругвями, с крестом святым, иконами чтимыми. Запели служители божьи высоко и лепотно встречу князю, а люди взяли домовину на плечи и понесли в красный княжеский терем, где двадцать семь лет тому отпевал черниговский митрополит Феоктист князя Давыда Святославича. И где, по легенде народной, стоял в головах усопшего племянник его – Игорь…
Красный терем выстроил в молодые годы Владимир Мономах насупротив сторожевой соборной башни взамен великого Красного Мстиславового двора, который сам и сжёг семьдесят два года тому назад, взяв на щит непокорный Чернигов. Мономахов терем был невелик, но статен и высок. Светлые сени соединены переходом со Спасовой сенью, с соборными хорами, где есть высокое княжье место для молитвы на церковных службах. Черниговцы, верные памяти князя Святослава Ярославича и его рода, не шибко любили Всеволода Ярославича, неправдой захватившего черниговский стол и, смирив обиды, терпели сына его Владимира добрых пятнадцать лет. Долгое время Мономахов терем называли меж собою Бабий. Выстроил его князь для своей княгини, в котором и родился сын Юрий, крещёный в Спасском соборе именем Георгий.
Давыд Святославич жил тут сам, тут и отпели его на том же самом месте, куда поставили домовину Игоря.
А день только начинался, пригожий и солнечный. Народ теснился у Красного терема перед Спасом, у храма Бориса и Глеба, вокруг них и на валу, от самого края до крепостных стен детинца. Со всех черниговских вольных слобод – от реки Свинь до Белоуса, с речки Чёрной и пабережных Стриженя, с малых пригородных селищ стеклись люди. А по тропам и дорогам всё ещё шли и шли. Какое святое наитие, какой добрый слух и откуда оторвал их от обыденных дел и одной волей, одним общим желанием направил за городскую кову, за вал, в средину града к святому Спасу? Найди ответ – не найдешь ответа!
Никто в этом скопище не обратил внимания на возок, мгновенно зажатый другими возами у главных городских ворот, куда втекает дорога из Киева, до сего дня зовущаяся Мстиславовой, нынче непроезжая от пешей людской тесноты. С того неприметного возка сошёл совсем неприметный человек, худой, высокого роста, бледный лицом, в седой бороде. Дорожная риза – то ли ветхая ряса, то ли убогий плащ покрывали его от плеч до мысков сапог, и нельзя было угадать, какого он возраста и сословия. То ли не от мира сего, то ли самый что ни на есть труженик-мирянин. Да никто о том и не гадал. Так и брёл среди идущих, на голову выше толпы, до самого Красного терема. Никто не признал в нём за немалую дорогу Митрополита всея Руси Клима Смолятича. А когда признали, так и расступились пред ним, себя стесняя, а некоторые и на колени пали. Только тут и разглядели сопутствующих трёх монахов с малой поклажей на руках – святительским облачением предстоятеля и необходимыми для службы требами. По всей людской округе ветром прошелестело: «Святитель Клим прибыл…» Мгновенно этот шелест достиг Красного терема. На высокое крыльцо вышли князья с родовой и первейшие черниговские мужи. Старший из князей, Владимир Давыдович, подошёл под митрополичье благословенье, за ним брат Изяслав, сыны их, семья вся, и только потом, словно бы стеснённый чем-то, Святослав Ольгович с сыном Олегом. Клим узнал Святослава, хотя и не виделись они добрых два десятка лет, с поездки в Полоцкие земли…
Митрополит широко и открыто улыбнулся князю. Лицо осветилось поистине отцовской добротою, вроде бы совсем не подходящей к скорбному моменту, но так необходимой людям в самых тяжких духовных переживаниях. Чин перезахоронения усопших, не редкий на Руси, всегда тяжелее первого прощания. Но для предстоятеля русского был он праздником истинного прославления князя Игоря. И сейчас всем своим видом показывал он это. На праведный праздник собрался сюда народ. И, оборотившись к народу светлым и радостным ликом, Митрополит всея Руси Клим широким знамением благословил люд. И уже не по велению святительской длани, но по сошедшей свыше Воле люди, повторив знамение, встали на колени.
Многим по всей Русской земле было известно о праведной жизни митрополита. О его духовных трудах и молитвах, о повседневном строгом посте, от которого до мощей усох большим своим телом исповедник, не утеряв велегласия. До словечка услышал Чернигов короткую молву. Клим удалился в Красный терем, а люди, поднявшись с колен, стали повторять друг другу слова его, многоустно судить о нём, делясь друг с другом о известном им из жизни исповедника божьего. И не было в молве народной и малого злословия. Только в радости и слове добром приуготовляется душа человека к Празднику.
С момента, как внесли домовину и поставили на кан для отпевания, ни епископ черниговский, ни клир церковный, ни князья и першии мужи не могли прийти к согласию – открывать ли гроб. Мнения разделились поровну. Одни говорили, что делать этого нельзя: три лета покоилось тело под спудом, к тому же изъязвлено оно жестокостью толпы и грех этот не стоит являть миру. Другие настаивали на обратном – мир должен видеть совершённое толпою, отвратившейся от Воли Божьей, и узреть истинную Волю Всевышнего. Бог не оставит праведника в поругании. Не могли собравшиеся у гроба найти согласия. Митрополит решил определённо:
– Отверзните!..
Люди замерли в страхе – и те, кто требовали открыть гроб, и те, что противились сему. Более всех страшился Святослав Ольгович увидеть изруганным и осквернённым ненавистью прах любимого брата, но и жаждал в последнем поцелуе прикоснуться к его останкам, попрощаться, как требует того древний обычай.
– Возлюбленные, приуготовимся все вместе и каждый в душе своей не к прощанию, но к встрече благоверного князя Игоря, что сутью своей стоял за мир на Русской земле при земной жизни, а теперь молится за всех нас на небесех…
Господь всегда даёт людям право выбора. Потому и Вера Христова – вера людей свободных.