Великая княгиня

Константин не торопился с ответом.

– Молчишь? А я тебе отвечу, не буду кривить душой. Он вас всех мудрее и в служении Господнем преуспел более всех вас. Он греческой вере не супротивник, но вере русской православной великий пособник. Вера эта народу нашему от Бога дадена, а вы в служении своём в лесть впадаете, твердите, что вера от вас, от греков. Не от Бога – от вас, человеков…

Никак не ожидал услышать такое из уст Юрия Святослав Ольгович, а тем паче Константин – всем известно, что Долгорукий не дока в делах церковных, в познаниях веры скромен. Он и сам такого от себя не ожидал. Но больно высоко было в тот день на душе его. Душа и вещала.

– Неурок оказалось патриарху отвечать на грамоты княжеские и соборные о постановлении митрополита на Руси, так то вина не наша. А коли нетерпим для вас Клим, то учините собор, пусть божеский клир слово своё скажет. И я к вам буду…

Зело смутился игумен, но вида не показал. Совсем иное ожидал услышать, уверен был: неукоротной страстью сметёт супротивного им русича со святого высокого стола Долгорукий. Но не страсть взыграла в князе – дух его, и тоже неукоротный. А посему с великим смирением ответил игумен:

– Коли не дошли послания Изяслава до патриарха, пусть твои дойдут. Отправь, великий князь, грамоты. Я их и доставлю в Царьград. Как решит святейший, так и будет.

Смирение и сказанное понравилось Долгорукому. Решил тут же составить грамоты. И пока писец княжий готовил чернила, писало, пока располагал на столешнице дорогой лист пергамента, Святослав Ольгович обратился к Константину:

– Отче, знаю, что служишь ты в монастыре святого Симеона. Там под спудом лежат мощи брата моего, Игоря…

Константин прервал:

– Поистине прославлен в муках своих благоверный князь. Тело его поруганное аз грешный соборовал в церкви архистратига Михаила. И отпевал вместе с игуменом Фёдоровского монастыря Ананией. Знамо, какие великие чудеса свершились над телом князя в ночь пред похоронами. Но тот самый Клим запретил говорить об этом, – не упустил возможности укорить противника, – но молву народную, как воду в ладонях, долго не удержать, пролилась молва по всей Руси. – Произнёс с пафосом: – Свидетельствую о благоверности князя-мученика, – осенил себя широким знамением. Обратился впряка к Святославу Ольговичу: – Что хочешь от меня, князь?

– Хочу мощи брата перевезти в Чернигов, к святому Спасу. Благословения твоего прошу, святой отче.

Будучи по рождению греком, исповедуя свято каноны византийской церкви и догматы её, Константин не только не признавал иные вероисповедания, но презирал их, считая богоотступничеством, деянием бесовским. Желание русских обрести свою национальную православную веру было для него противно, не иначе как обольщением дьявола считал, греховным соблазном и ересью, с коими необходимо жестоко бороться… Глубоко возмущали любые отклонения от догмата византийского, и всей душой противился Константин обретению русскими своих национальных святых. Но дал себе слабину – выступил вдруг за святость безвинно убиенного князя.

Юношей с митрополитом Михаилом пришёл он на Русь тому десять лет назад. Его потрясло происходящее тогда в русских церквах, соборах и монастырях. Ревнители византийской православной веры были в меньшинстве, зато вера, которую тут называли русским православием, была велика и обильна. «Что это есть?» – спросил юноша у своего пастора. – «Это есть двоебожество, начальник коему отступник Григорий. Он альфа и омега сему вселенскому греху. А с грехом, сын мой, надо сражаться неусыпно». Константин был посвящён во все тайны той «духовной» борьбы, которую вёл Михаил. Был известен ему по сей день не раскрытый секрет исчезновения исповедника Господня Григория. Много трудился митрополит в тех духовных сражениях, во многом преуспел, но так и не сумел до конца изжить на Руси стремление русских быть в вере своей русскими. И вот сидит на столе киевского митрополита русич Клим, открыто почитающий за святого канувшего в лету Григория, и несть числа сторонникам его не токмо по приходам малым, но и в городах соборных и на архиерейских кафедрах…

Большую надежду возлагал Константин на встречу с Юрием Долгоруким – изгонит тот силою Клима, рубанёт с плеча – и нет митрополита Клима… Однако не получилось. Послан игумену Константину князь Святослав Ольгович. Великое добро сотворит ему Константин, и того добра не забудет князь во всю жизнь. А посему и произнёс торжественно:

– Не токмо благословлю, но и отслужу великий молебен во обретение мощей брата твоего и в путь благоверного к святому черниговскому Спасу отправлю…

Спустя три дня подняли из земли упокоённую ладью Игоря Ольговича, дубовую колоду, и малому тлену не подверженную, повязали коврами, поставили на телегу, укрыли корзном и паполомой… Два долгих посада шёл за повозкой Константин. Великий молебен отслужил с клиром, стеклось на проводы благоверного князя Игоря и не счесть сколько народа киевского, кого тут только не было: и князья во главе с великим киевским, и бояре, и не токмо верхушка их с Улебом, но и всё большое и малое боярство, купцы и мастеровые… Кажись, весь Киев был, но не было Климента Смолятича. О том шепоток пустили в толпу наказные людишки: «Не признаёт нового русского святого митрополит». И то, что «подвержен многим ересям Клим»… Подлый слух издавна на ногу лёгок и по любым погодам босиком бежит, а правду да добрую весть обуют подлые людишки в каменные сапоги…

День спустя отправился в Константинополь игумен Константин с грамотами Юрия Владимировича к императору Византии и Патриарху. И была при нём ещё одна тайная грамота к святейшему, подписанная противниками Клима…

…Бежит возок, помалу пылит дорога, отступает пойменная ширь днепровских лугов, даль распахивается желанным объятьем, синеют на окоёме боры. Зелёными крылами взмахивают среди неокоротного полевого простора берёзовые рощи, летящие в небо. Набегает с крутой покати глубокой яруги сырой гай… Да вдруг прянет под самые копыта коней на мягкую колею дороги хлебная нива, уже цветущая, курящаяся в полдневном зное сладкой мгою.

Как хороша и прекрасна ты, мирная Русская земля! Как доброжелательна и в любви обильна Речью Господней! И сама еси Речь у Господа ты, Русь! Жгут тебя окаянной враждою, топчут набегами, губят в лихих которах, секут харалужными мечами, язвят стрелами калёными, губят жизнь Даждьбожьего внука, но ты опять и опять возникаешь из пепла, как сказочная птица, и народ твой поднимает себя из праха, строит новые домы, пашенку пашет, и в любви великой родят детей русские матери всем смертям назло…

Полных четыре лета не сходил с боевого коня Святослав Ольгович, полных четыре лета стонала Русь! Пылали пожарища, и жил привольно, набивая безмерное брюхо, грабёж междоусобицы. С той самой измены под стенами киевскими брату Игорю Ольговичу, с того позора, учинённого Изяславом Мстиславичем и иже с ним, качнуло Русь шибко, а потом и кинуло в бездну безумного разора и вражды.

Где та Русь Киевская, где тот мир, где Речь Господня?!

Как понять тебя, любовью и добром славный, кротостью и терпением великим наделённый, добрый человек?! Какая сила увлекает тебя в безумие вражды на Земле, созданной Богом для любви и дружбы?!.. Где вы, трудники ремесленные, где кресники пашенные, мужи-русичи?

Где вы?! Без вас рождаются дети, без вас умирают ремёсла и зарастает дурниной хлебородная нива…

Четыре лета подряд случайным гостем был в своих новгород-северских палатах князь Святослав Ольгович, в случайной любви к детям и к желанной жене своей. За лихую ту пору две дочки народились, последняя – прошлой зимою, её ещё и не видел воочию. Желает, ох как желает сына князь! Первенцем Олегом порадовала любимая жена да вдруг и заносила подряд одних только девочек. Рад дочерям Святослав Ольгович, но жаднет сына. Мечтает назвать не рождённого в честь убиенного брата – Игорем. О том большое чаяние. О нём думает князь, глядя на гроб брата, укрытый серой холстиной и увязанный с добрым тщанием руками Карна, сына самого близкого друга Игорева…