Великая княгиня

2.

Катит месяц березозол по небу огненное колоколнышко, жарит палко, слепит глаза. Весна света пришла. Вот-вот восшумит, грянет водополье…

И грянуло! Сдвинулись голубые копны снега, потемнели вмиг, осели грузно, потекли. За одну седмицу до Страстной поднялась, вскрылась Десна. Неоглядна ширь водополья. Такого паводка и не помнили в Новгороде Северском, подкатила вода под самую Никольскую божницу, к Черниговским вратам подобралась, затопила Водные ворота и хлынула в Нижний город. Грохот стоял на Десне, несло неудержимо с верховий льды, смывало до белого камня мягкие берега, и они с травами и кустарниками островами плыли в могучей круговерти вод. Под Команью срезало лесной мысок, оголило каменоломни. Стремителен, неудержим паводок, аж жуть! Но и весел неукоротно! Стремительна весна, греет землю, поит пашенку за городскими стенами, дороги сушит…

Радостно на душе Святослава Ольговича – весна пришла, жена на сносях, сына родит. Бабка-повитуха бубнит в шёпот: «Медмедя, медмедя родит…»

И вдруг – громом с ясного неба! Прибежал от Юрия из остёрского Городца посланец: «Приди ко мне в помочь, брате. Изяслав сел в Киеве с войском великим. Не можно ждать боле. Вот-вот на нас войною пойдёт. Спеши ко мне скоро, сами ударим на Изяслава! Поищем Киева! Скоро иди!» А тут вот она – Страстная седмица! И жена днями родит! Как тут быть? Быть как?..

Не дождав Великого дня, в понедельник Страстной седмицы по хлябям весенним ушёл с полком из Новгорода Северского Святослав Ольгович на ратную помочь Долгорукому.

Был вторый день апреля 1151 года от Рождества Христова…

Святослав Ольгович с племянником пришли в Блистовит на исходе страстной пятницы. В Чернигов вошли уже в Светлый понедельник. Обедали у Изяслава Давыдовича, а во вторник – у Владимира. Хмельно и радостно. А на душе у Святослава Ольговича тревога: всё ли справно дома? Да и зов Юрьев не даёт покоя. И словом не обмолвился о том с братичами. Не в праздничный лад оно. Почему Святослав в Светлый день не дома, а на коне – и без слов ясно. Да и самих Давыдовичей не обошёл зов Юрия. Свято есть свято. Им обозначены все радостные дни в жизни русичей. Только в пятницу собрались князья в гриднице Владимира Давыдовича.

Святослав сказал:

– Мой посланец мигом утёк к Юрию и в обратную вернулся. Ждёт нас брат, не мешкая собирайте свои полки.

Изяслав Давыдович решительно сказал:

– Я на Изяслава Мстиславича не пойду! Я пойду в Киев крест ему целовать.

Владимир Давыдович морщил лоб, прятал в забровье глаза, отнекивался:

– Не время нынче воевать с Киевом, с великим старейшим князем Вячеславом…

Святослав Ольгович много моложе Давыдовичей и потому с детства не только уважительно к ним относился, но по-детски побаивался. Он хорошо помнил встречу, когда с братом Игорем и воеводой Ильиничем шли в Вятичи. Как приняли их братья, как заносчиво говорили с Игорем, предъявляя права на владение Русскими вятичами. Такая встреча тогда напугала мальчика. И тот едва уловимый страх до сих пор в душе. Потому и смутился, услышав отказ. И ещё потому, что не по праву ему, младшему, брать первое слово. А Изяслав Давыдович свысока, как мальчишке, изрёк:

– Ты, Святошик, волен иттить до Юрия в сей миг. А нас, братик, уволь. Я тебе прямо сказал и повторю в другой ряд: на Изяслава Мстиславича не пойду! Ты на коне, вот и беги не мешкая. Так-то, миленький, – обижал в явную Святослава.

Но тот давно не мальчик, постоять за себя может:

– Ты – Давыдович, я – Ольгович. Ты – старший, я – младший, но оба мы мужи, оба князья. Давай по-княжески и речь держать. Не забывай, что крест целовал к Юрию Владимировичу. И то крестное целование никем не снято… И мы, все трое, тем крестным целованием связаны…

– Извиняй, князь, что, любя тебя, обратился к тебе, как к малому. Прости, по любви это. А что касаемо креста, то он на мне и всегда со мною… А там – как Бог даст!

Произнесённое было равно тому, что Изяслав Давыдович отпадает от союза и, боле того, готов идти против не токмо Святослава, но и брата своего. Сказал как отрезал и вышел вон, высоко задрав бороду, за ним его воеводы. Святославовы Костяжко с Балабой переглянулись. Владимир молчал, по-прежнему пряча глаза в подбровье. И тут поднялся его воевода и тысяцкий Азарий Чудин – любимец князя. Поклонившись низко, сказал дерзко:

– Князья русские, доколе будете ратовать меж собою?! Доколе с братьями своими биться, ища Киева князю Юрию? Доколе христиан губить будете?! Али не видите, что Бог помогает Изяславу Мстиславичу?! Не обещал ли брат ваш, великий князь Всеволод, Изяславу быть вместо себя в Киеве, а княжение великое отдал брату Игорю и посему кровь пролилась?! И нету ни брата Всеволода, ни Игоря. А Изяслав Мстиславич Богом оправдан! Юрий на два ряда в Киеве побывал, и его нету там. Но опять же на Киев зарится и призывал вас к крестному целованию ему в правду. Но нет правды за Юрием Владимировичем! Послушайте Изяслава Давыдовича, поцелуйте крест к Изяславу Мстиславичу!..

Много чего ожидал от своего любимца Владимир Давыдович, многое порою нежданного слышал, но такая речь возмутила до глубины душевной. Особливо упомянутый им всуе Игорь… Весь Чернигов, все они, и Азарий тож, видели свершившееся чудо в Спасовом храме менее чем год назад. Сам Господь указал на страстотерпца благоверного, Сам принял его в чертоги свои. Не оправдывал грешных, но прославил Игоря, безвинно убиенного, жаждущего при жизни только мира на земле Русской. Отрицать всуе деяние Господне – не грех ли великий?!

Не передохнув, выпалил свой гнев Владимир Давыдович:

– Воеводе должно не речь в назидание князьями держать, а токмо меч боевой пред полком. Оставь дерзость для боя! Готовь помочи боевые и марш скорым походом к Юрьеву Городцу!

Не ведал Азарий, что его дерзкое слово, только оно, подвигло князя встать на сторону Долгорукого. Меж собой решили черниговские князья не откликаться на зов Юрия. А теперь Владимир Давыдович, скрепя сердце, совершил иное, поскольку дерзость воеводы была не просто дерзостью, но славою вероломному себялюбцу Изяславу Мстиславичу.

Юрьеву страсть сесть на великий стол оправдать можно, во всей своей неистовости печётся Долгорукий о Руси, Изяслав же – только о своей власти.

Святослав Ольгович сказал Азарию, поборов в себе внезапную ярость:

– Учёбно говоришь, воевода! Но молвишь так потому, что вся твоя родова киевская не Русской земле служит, а себялюбцу князю Изяславу… Сказано: не служи двум господам!..

Азарий дерзнул ответить:

– У меня господин один – князь черниговский Владимир Давыдович. Ему служу всей честью и плотью, за него любую смерть приму…

Князь Владимир проводил преданного раба тёплым взглядом и уж совсем по-иному молвил:

– Ступай, сыне, готовь войско к походу…

Уже из-за порога вмельк обратил взор Азарий на Святослава. Был взор тот полон ярости, презрения и неудержимой ненависти. Когда глядят так на князей воеводы, совершается непоправимое, жестокое и самое подлое в воинском братстве…

Случиться тому в пятницу Светлой седмицы. А допреж того – во вторник Страстной седмицы, в год 1151 от рождества Христова – в Новгороде Северском родила Петриловна сына, названного отцом ещё до рождения Игорем. Но не ведал о том Святослав Ольгович, поражённый открытой ненавистью черниговского тысяцкого Азария Чудина. С чего бы так ненавистен тому новгород-северский князь?!

3.

Великий князь Вячеслав Владимирович, неожиданно обласканный племянником Изяславом Мстиславичем и посаженный на стол киевский, чувствовал себя на Ярославовом дворе неуютно. Сколько раз приходил он в Киев после смерти брата Мстислава Великого – уже и считать забыл, и каждый раз лишали его законного места.

Вячеслав был вторым сыном Мономаха после Мстислава, и по смерти брата должен был получить великий киевский стол. Но брат завещал княжение Ярополку, того же и кияне хотели. Однако Вячеслав Владимирович не преминул тогда хоть денёк один, но посидеть на высоком столе. Умер Ярополк – Вячеслав тут как тут, в Киеве. На этот раз кияне отнеслись к старейшему сыну Мономаха благосклонно, встретили с митрополитом и всем православным клиром. Но недолго было и это княжение – пришёл Всеволод Ольгович с великим войском. Дружина и бояре киевские советовали Вячеславу боем отогнать Ольговича, однако строптивые кияне возмутились зело, не желая битвы. И Вячеслав Владимирович, встав к писчей столешнице, собственноручно написал грамотку Всеволоду. Был он большой искусник в слове, собственноручно творя любое письмо. Написал: «Я, старейший из вас, сел в Киеве опосля братьев моих Мстислава и Ярополка по заветам отцов наших. Но аще ты восхотел зело стола сего, покинув свою отчину, пущай по-твоему будет. И что моё есть, твоим станет! Бери! Только отыди от стен киевских к Вышгороду, а я уйду на прежнюю мою волость». Так и случилось: Вячеслав ушёл в Туров, Всеволод сел в Киеве.