Страница 16 из 20
До восхода солнца малой стегою спустились из княжьего города в нижний град два рыбаря – дядя с племянником, два Святослава – Ольгович да Всеволодович. Рано поднимаются по утрам горожане, но не слыхать и не видать их – последние сны доглядают. В тишине, в предутреннем полусвете прошли князья к Водным воротам. Спугнули чуткий сон вратаря, тот вроде бы и насторожился: кто такие, к чему в такую рань за стены? Но признал князей, отомкнул, отвалил малую калитку, поклонился низко, пожелал: «Ни тебе плавника, ни хвоста, ни сорожей мелочи!» Догадлив стражник, уяснил раннюю княжескую докуку!
По мокрому лету Десна плещется у самых ворот, тут и пристань для больших и малых насад, стругов и фелюг. Тут рядышком, брюхом на берег, несметная флотилия лёгких лодок и долблёнок, и дощаток и малых и больших, плоскодонных и гребенных. По нынешнему жаркому лету обмелела Десна, пристань перенесли за песчаную косу, в глубокую забоку, там и весь малый флот. Погонка Святослава Ольговича не отличается от других – приткнулась носом к берегу у самого края.
Оба князя босы, в подкатанных под колена портах, в длинных рубахах, простоволосы. Дядька вошёл по икры в воду, легко опрокинул погонку на бок, выплеснул набежавшую в недавнюю грозу воду. Племянник толокся на берегу у носа лодки, придержал её уже на плаву, дождал, когда уместится с рулевым веслом дядя, оттолкнул от берега, запрыгнул на перёд, оттолкнулся вёселком. Закачалась лёгкая посудинка, оседая ненадёжно – вот-вот перевернётся. Тяжёл телом Святослав Всеволодович, однако и проворен. Удержал нечаянную качку, сел в носу на мягкий куль сетей, приноровился грести. А Святослав Ольгович уже вовсю отгребался от бегучего стрежня, правил лодку поперёк реки к оному берегу. Умело подмогнул племянник. Точно вплыли куда надо – в узкую глубокую протоку. Сомкнулись над головами пабережные ракиты, рыхлый туман загустел, видать только высоко задранный нос погонки да два водяных уса за кормою. Речушка не широка, но бойка дюже, катит встречу спешливую воду, пытается не пустить, развернуть лодку. Но и гребцы недюжинной силы – мелькают над водой лопатки вёсел, курочкой водяной летит малый их стружок.
В большое долгое озеро, реку ли – Криушу – выгреблись к восходу солнца. Давно уже в молочной густоте тумана восставало алое пламя восхода. Да вдруг выкатился в один миг солнечный колоб до поднебесной макушки, спалил белый густой наволок, опрокинулся голубою чашей в неогляд, выяснился мир сущий, и только по-над водою – шуркие белые хвосты тумана, схоронившегося потаённо, залегшего в камыши и высокие травы.
Густо забито озеро водорослью, укрыто зелёной постланью – воды не видать; блюдечко к блюдечку, и на каждом пузатый кувшинчик с крышечкой – поди, догадайся, что в нём? Отцвело великое племя жёлтых и белых кувшинок, обременилось плодом. Словно бы посуху плывёт лодка, и посуху, с блюдечка на блюдечко, перебегает лягушачья молодь, не желая мочить лапок.
Направил лодку Святослав Ольгович в едва приметный проход в зелёной стене аршинных осок и камыша. Святослав Всеволодович убрал вёселко, шли на торчках, дядя толкался своим веслом – проход совсем мелкий, вот-вот упрётся днище в мягкое лоно дна. Не случилось, расступился зелёный шорох, распахнулась голубая ширь Силь-озера. Тут бы и взмахнуть от всего плеча вёслами, но зачарованно замерли оба-два. Восстал перед ними высокий остров с широким лугом небуйных трав, а на нём – аистиная станица, птиц – не перечесть. И ещё и ещё прибывают аисты, мягко падая с неба. Токот и стрёкот стоит, и шум крыльев – словно невидимый сыпкий дождик падает с поднебесья. Затаили дыхание князья, приникли к лодке, глядят на диво дивное. Старшие аисты медленно и важно ступают по лугу туда… сюда… кланяются друг другу, челомкаются длинными клювами, токотят негромко. Молодь сбилась тесно по краю луга, и среди них токот в полушёпот, и у них поклоны, но кланяется молодняк, все как один, старшим, а те уже и утесняются по другому краю луга. И вдруг затокотали разом клювами в небо, вытянув шеи и долу головками, и снова клювом в небо и ну перебирать ногами, и приседать, и крыла в боки! Ни дать ни взять плясуны заядлые! И точно! Пяток старших птиц выбежал в полукруг станицы. Лихо затопотали в ряд и разом. Распустили крылья и с подскоками пошли по лугу, один перед другим, как в русской пляске: и с приседанием, и в пятк, и с прыжками – берегись, неловкий!.. И что тут началось! Вся станица пришла в движение, и молодь, подражая старшим, закружилась в танце. Приседали низко, выкидывались высоко в прыжках, расправляя крылья, складывая мягко и снова расправляя не в полёте – в высоком прыжке… И восшумело утро, и стукнула земля, и восшумело озеро и камыши, и сочные травы восшумели, стукнула в гладь озёрную большая рыба, и радостная стукотня от края до края заполнила великое берендеево царство.
Аист танцует на болони! Танцует аист! И мир на земле, и тутнет в доброте земля!..
Глава третья
1.
Зима в Новгород-северскую землю пришла ранняя. Едва управились с уборкой урожая, озимым севом, как лёг на мокрые грязи рыхло и высоко снег. А незадолго до снегопада шли станицами журавлиные клинья, трубили многоголосо. Спешили к югу гуси, лебеди… По всей Северщине провожали их люди с надеждой на возвращение желанной весною. Купно и дружно летели в ту осень перелётные стаи. Мирно покидали родные гнездовья, не унося светлых надежд.
Князь Святослав Всеволодович возвращался из Игорева сельца в Путивль. Сельцо после разбоя, учинённого Мстиславом Изяславичем со товарищи, едва оживало. Всего три семьи ютились в трёх малых землянках, вырытых в горе. Общей помочью подняли пашенку, завели на всех три худобины, собрали с десяток одичавших кур, те к рукам человеческим вернулись, но на ночь садились по деревам и яйца несли в бурьянах на пожарище. Детишки, а их в трёх семьях было немало, целыми днями отыскивали потаённые кладки.
От терема матушки Верхуславы и бревна не осталось, выгорел терем дотла, и церковь Святого Георгия превратилась в прах, и книжница Игорева тоже. На месте братиниц чернели глубокие ямы, там, где были дворы и конюшни, заметала пожарище колючая дурнина.
Святослав долго бродил по скорбной пустоши, пытаясь представить себе, каким было сельцо, о котором часто слышал в детстве. Пытался представить тут и дядю Игоря, но ничего из этого не получалось. Только гарь, только прах вокруг, колючие замети трав и буйные кусты белены на пожарище. Потом долго сидел у землянок среди несчастных селян, словно бы и не внемлющих своему несчастью, отзывчиво добрых и в меру разговорчивых. Старейший из них, дед Панас, рассказывал, как зорили и жгли село и хлебные овины, как глумились над кресниками и как многих убили ни за што, ни про што. Речь его была без гнева и слёз, будто бы о чём-то и о ком-то другом рассказывал. Спокойно слушали односельчане, словно бы не о них рассказ, не о времени недавнем. Потом дедушка вспомнил о князе Глебе, названном сыне Олега Святославича, о том, что родного отца его – Итларя подло убили в Переяславле… И тут же начал говорить о князе Игоре светло и радостно, да вдруг и заскорбел о нём дюже, как не скорбел о случившемся с ними.
Из Игорева сельца, оно называлось в народе Игорки, Святослав уехал под вечер. Путь был не близкий, но и не далёкий для неторопливого конного шага – всего пять вёрст. Он не торопил коня, и к путивльской забоке, в которой летом купали коней, подъехал, когда закатилось солнце и увял пламень осенней недолгой зари. Миновал было забоку, когда на воду в наступившую сутемь опустилась стая лебедей. Как белые облачка, как громадные хлопья снега, беззвучно падали птицы с неба. Замерев сердцем, глядел князь на это чудо, жалея об одном, что нет с ним его лебёдушки – Марии Васильковны. Ей, тяжёлой третьим зачатьем, зело надо видеть это. Увидеть белых лебедей, будучи на сносях, – однова к рождению девочки. Святослав Всеволодович подумал, что надобно поспешить к дому, тут рукой подать до княжеского терема. Вот он, на круче, за стеною, всё ещё виден островерхий в остатнем свете зари. Прискакать борзо до дому, покликать жену: «Пойдём, лебёдушка, на забоку лебеди сели. Загадаем им принести нам девочку!» Понужая коня, тронул повод… Но куда там! Уже лежала вокруг ночь. Черным-черна забока, и не видать в той темени ни зги.