Великая княгиня

Бесстрашно и весело торил нелёгкую дорогу Юрий к великому столу. Вышел и летами, и опытом, и славным княжением суздальским в первейшие князья. Всего шажок остался до заветной цели, когда поял Бог великого князя киевского Всеволода Ольговича. Вот он, стол, – его, Юрьево, место. И вдруг известие: отдал Всеволод правление брату Игорю. На Игоря Юрий не пошёл. Но когда подло предали того, когда язвил его и ял неукоротный племянник Изяслав, кинулся с радостью и откровенным весельем в борьбу ратную, позвав с собою Святослава Ольговича верного и двух неверных Давыдовичей черниговских.

Чего только не было за эти четыре лета! И крови, и туги под горло, и малых и больших измен без числа. Он изменял, и ему изменяли, и только Святослав Ольгович был всегда рядом, всегда в подмоге и во спасении – собинный друг и брат.

И сел наконец-то на высокий киевский стол Юрий Владимирович, князь Долгорукий!

После широкого свадебного разгула – как ему не быть: сразу двух дочерей отдал замуж! – помалу утих в веселье необузданном, глянул на стольный город трезвыми очами. Тих боярский Киев (когда и боярским стал, не заметили) в ожидании, что теперь будет. Юрий всё боярство без разбору, кто ему кланялся, призывая на княжение (а иных и не было), всех, кто тайно крепил в себе к нему вражду, позвал на свадебные пиры. Пил с каждым без пригляда, без пригляда и челомкался со многими. Только теперь по уму и осмотрелся вокруг. Оказалось, куда как мало из заглавных бояр ушло с Изяславом. И даже верный и давний сподручник Мстислава Великого, и Ярополка, и Всеволода Ольговича, и Игоря, близняк Изяслава, во всём Киеве первейший из первых боярин Улеб тут. В пиру, помнится, подошёл впервой к Юрию с полнёхоньким кубком горького мёда. Ниже низкого поклонился, в самые мыски княжеских сапог, выпрямился, чуть ли не на голову выше князя, телом обильный, но и рыхлый уже, с прядями седыми в волосах, с нитями белыми в бороде. Юрий и хмельной глазом доглядлив – усмотрел: закрашивает седины боярин, не желает быть седовласым. Смешным показалось такое – любой на Руси жаднит мудрых седин. Но спросил о другом, и серьёзно:

– Слыхивал, что служил ты ретиво противнику моему и был для него первейший советчик! С чем ко мне пришёл?

Улеб улыбнулся открыто, не отвёл прочь очей:

– Я, великий князь Юрий Владимирович, всю свою жизнь токмо Руси Святой служу и Киеву стольному. С тем и к тебе пришёл!

Юрий хохотнул по-пьяному и вдруг обнял боярина, челомкнул в самые губы, разрешил:

– Служи, боярин, Руси! То мне любо! – и кубком обменялся с Улебом. Сказал душевно: – Будь ко мне в любви, Жидиславе!

Нынче позвал боярина в думную. Не к столу позвал – к беседе. Спросил впряка, подивившись не токмо преданному, но любовью обильному взгляду боярина:

– Скольким ты князьям служил верою и правдою, Улебе?

Тот ответил не мешкая:

– Всем. За каждым из них, как за тобою ныне, Русь стояла, а для неё главное – Вера и Правда. Верой и правдой служил и служить буду Руси. И тебе, великий князь!

Никак не мог уяснить Долгорукий вроде бы не витиеватую речь боярина, но и зело не простую, как бы даже сокровенную. Но не захотелось вникать в сказанное. Спросил для себя неожиданное:

– И мне готов служить верой и правдой?

Тот ответил:

– Готов! Вот те крест! – и поцеловал лежащий на аналое крест.

…Жарким выдалось в Киеве лето, жарким, но тихим и не в меру ленивым. Словно бы в полусне жили люди, как бы даже в неохотку, но и в ожидании чего-то им необходимого. Спроси, чего, – и не ответит никто. Вполголоса говорил Киев, вполглаза смотрел, вполуха слушал. И сонь эта тяжко навалилась на деятельного, всегда живого князя Юрия. Ни он Киеву, ни Киев ему. Так и жили порознь – великий град и князь великий. Неохотно села по стогнам киевским дружина Юрьева, не спешили обживаться тут близкие люди, не желали ни чинов, ни должностей.

Юрий ругал их:

– Вы что в полужопу сидите?!.

Но и сам редко садился в великокняжеское кресло. Стоило ли из-за такой вот полужизни, полусна многие годы добиваться киевского стола?!

Но к осени ожил князь, донесли ему, что племянничек Изяслав Мстиславич послал в угры младшего из Мстиславичей – Володеньку, тому тесть король Гиза. Зачем послал, ясно – дабы просить в помощь войско. Ну что же, хочет войны племяш, её и получит. И у Долгорукого есть, у кого помочь попросить – у родного сватушки Владимира Галицкого. Послан из Киева в Галич нарочный. Ожил великий князь в предчувствии желанных лихих разборок, скорой и окончательной победы над всеми недругами – старейшим братом своим Вячеславом, родными племянниками и иже с ними. Однако собирать войско не торопился, а ударился в веселье великое не токмо с дружиной, но и с боярством киевским, с попами тож… И пошло-поехало, зазвенели гусельки, загудели гудочки, смотроки-бояны завели в перепев хвалы князю, полилось вино рекой. И в том лихом загуле два вождя: сам князь киевский и первейший стольного града боярин – Улеб. Питие на Руси веселие есть! Но каждый из двух свою песню ладит. Юрий трубным гласом, до красноты лица орёт любимую: «Как за дубом рубежным, рубежным…» А Улеб – тайное, никем не слышимое: «Спеши, князь Изяслав, к Киеву. Не хотим Юрия!»

Но прежде чем отослать с этим сына Бориса, наказал строго: «В Киев не возвращайся, беги в Белгород к Андрею Юрьевичу и будь с ним другом. Пущай батюшка Юрий Владимирович и сынок его верят: не враги мы им!»

На рысях с десятью тысячами отборных воинов-угров прискакал к брату Изяславу пасынок убиенного князя Игоря – Владимир Мстиславич. А из Галича шло великое войско в помощь Юрию.

В Киеве лилось вино рекою, звенели гусли, надували щёки гудошники, пели славы вещие бояны…

Борис Жидиславич мчал к Изяславу в град Владимир южный коней не щадя, поспел аккурат к моменту, когда входили в город десять тысяч отборных венгерских конников, а с ними полк Владимира Мстиславича. Изяславу двойная радость – доглядчик из Киева и войско венгерское.

– Сготовил ли полки князь Долгорукий? – спросил Изяслав посланца.

– И не думал о том. Вино пьёт на сенях, – ответил юноша и дерзнул добавить: – Галицкую помочь ждёт. Торопись, князь, дабы не ударили тебе в спину. Справишься с Юрием – Владимирко в обратную повернёт.

– Ишь ты! Всё-то вы, Жидиславы, знаете, – похвалил дерзкую речь Изяслав, спросил: – Что ещё тебе приказано отцом?

– На крылах лететь в Киев. – И опять дерзко: – Тебе встречу готовить, – соврал не моргнув глазом.

– Лети…

Чуточку замешкал Жидиславич и услышал так нужное ему: посылал Изяслав, минуты не тратя, угорскую конницу и полк Владимира Мстиславича на Белгород. Помчал туда Борис без роздыху, но и посланная Изяславом рать шла без роздыху. За плечами висела. Резвее оказался Борис, ястребом залетел с дороги на городской мост, крикнул мытнику, вышедшему навстречу:

– Разметай мост! Гонит на Белгород рать чужая!

А сам – вихрем к кромлю.

Андрей беспечно, подстать батюшке, пил с попами вино в гриднице. Не было тут великого разгула, беседа текла духовная, но пили и тут много. Весть не токмо ошарашила молодого князя, но испугала так, что не мог найти угла, метался по гриднице. А тут уже и трубы боевые затрубили на оном берегу. Вот-вот ворвётся ворог в кромль. Борис успокоил:

– Не скоро будут! Я велел мост разметать… – И спасительное: – Бежим, княже!

Оба-два выбегли из города и помчали в Киев одному только Жидиславичу ведомыми дорогами. Был он большим докой в любых путях, зело учёбный в походном деле, уже и воевода. Однако страха нагнал на Андрея такого, что и перед батюшкой в Киеве не иссяк, а токмо усилился. Сыновний испуг во сто крат свалился на хмельного отца, и тот, бесстрашный и дерзкий, вмиг обезумев, сыграл подлейшего труса. Только бы убежать куда, куда только спрятаться! Выручил Улеб. По его указу схватили пьяного суетного князя молодцы, закатали в ковёр, бегом вынесли на Днепр, положили в насаду, и поплыл обуянный пьяным страхом Юрий к оному берегу. В тот же час отослал Улеб Андрея с сыном встречать на перепутье грозного галицкого князя Владимирка. А сам стал приуготовлять встречу Изяславу Мстиславичу – старый друг ближе новых двух.