Сообразим на троих

Яростно шарахнув в стенку лифта кулаком, я прижался к ней лбом. Мне больно. Почему мне все еще так больно, время же лечит, я уже должен относиться к этому проще!

Когда я на кухне достал из шкафчика начатую с братом в прошлый раз бутылку, уебок все же подал голос:

— Перед операцией нельзя.

— Нахуй проследуйте, — забив на стакан, я хотел уже было пойти в свою ванную, но он ухватил меня за локоть, — не смей меня трогать!

Тяжелая бутылка из толстого стекла разбилась об его голову, как тонкий фужер. А ему похуй. Тяжело дыша, я попытался вырваться, но он притянул меня к себе со своей ебаной оборотничьей силищей, вцепился мертвой хваткой. Тупая псина, черт тебя дери!

Не выдержав, я уткнулся лбом ему в плечо и разревелся. Рыдал, как девчонка, сминая в кулаках его куртку и чувствуя, как его горячая ладонь легонько гладит меня по затылку, как пахнет от него кровью и хорошим виски, как громко и часто стучит его сердце. Он предал меня. Предал, причинил боль, заставил возненавидеть, но никак не получается его разлюбить. Тупая вселенная еще и оправдать его попыталась в моих глазах, но я не могу, не могу поддаться. Я никогда не смогу его простить.

— Ненавижу тебя! — всхлипнул я, прижимаясь еще ближе. — Ты, ты все испортил!

— Знаю, — шепнул он, мягко взъерошивая мне волосы и, кажется, чуть раскачиваясь, будто укачивал меня. Или это меня самого шатает? — знаю, малыш.

— Не смей меня так звать! — рыкнул я, отстраняясь и упираясь ладонями ему в грудь. — Пусти!

Он послушался. Устыдившись, что дал слабину перед этим мудоебом, я хлопнул дверью ванной. Мудоеб, надо же, буквально выходит. “Ебущий мудаков”, ха. За стенкой, в ванной брата, тоже зашумела вода. Наверное, смывает с себя алкоголь и кровь. Торопливо раздевшись, я залез в только чуть-чуть наполнившуюся ванну. Блять, как естественно вести в отношениях с девушкой и как естественно становиться ведомым в отношениях с парнем. С бабой я бы так не рыдал, все было бы иначе. Может, у меня еще и раздвоение личности до кучи?

Я слышал, что он пришел и сел под дверью, как верный щенок. Только вот щенки не меняют хозяев на каких-то вкусно пахнущих долбоебов. Вздохнув, я откинулся на спину. Я его пара, да? Это происходит, когда человеческая часть оборотня влюбляется в кого-то так сильно, что даже его волчья часть готова признать любимого. И, как у настоящих волков, выбранная пара одна на всю жизнь. Если пара умирает, они не могут жить — буквально два-три дня, и от безысходности оборотень заканчивает жизнь самоубийством. Если я его пара, как мог волк допустить, чтобы человек выебал кого-то левого?

— Расскажи мне, как это было, — твердо попросил я.

Хотелось курить, щипало в глазах, болело в груди и животе, в горле стоял ком. Я чувствовал себя разбитым, как никогда, одиноким и уничтоженным. А так хоть пойму, почему это произошло.

— Я… Я был с друзьями в баре, — хрипло начал Никита, — они разошлись, а мне домой не хотелось, потому что там никого не было, так что я решил добавить, чтобы быстро заснуть. Выпил всего пару бокалов, а тут ты ко мне за столик подсел, начал какие-то нелепые ролевые игры со знакомством, ну я и подыграл, думал, тебе скучно дома стало, — глубоко дыша, я в кровь кусал губы, — а утром проснулся и… Боже мой, я так хотел тебе рассказать! — заскулил он. — Все никак не мог, боялся, и… И тебе бармен сказал, а я даже оправдаться никак не мог, потому что, боже, ну что я мог сказать? Я не знаю, как мне оправдать себя, потому что я виноват! Я пытался тебе не надоедать, пытался оставить тебя в покое, чтобы ты забыл меня, не страдал, а потом пришел, а ты… Ты все это время так мучился, мне так жаль, я не должен был приходить, просто…

— Заткнись! — просипел я, сжимая кулаки. — Заткнись! Заткнись!

Обхватив гудящую голову руками, я уткнулся лбом в колени. Мерзкие мурашки бегали по всему телу, в горле почти горело. Мне просто нужно что-то сделать, как-то пережить это ублюдское “сейчас”, заснуть и проснуться тогда, когда уже все будет хорошо!

========== Часть 10 ==========

Я проснулся в тепле, со спокойствием в животе и в голове. Правда, то, что меня кто-то обнимал, было проблемой, потому что меня мог обнимать только кое-кто гадкий.

— Какого хуя? — хрипло спросонок поинтересовался я, отталкивая Никиту.

— М? — лениво приоткрыв один глаз, он чуть передвинул руку на моей талии. — Ты сам ночью пришел, сказал, что замерз.

Не помню такого, хм… Но мы лежим на диване в гостиной, так что вполне вероятно, я теперь гораздо быстрее начал замерзать. Наверное, пока ночью бродил, еще и таблетку выпил, раз живот не болит.

Обратив внимание на взгляд оборотня, я поджал губы. Он смотрел на меня, не скрывая своих расширенных зрачков, смотрел открыто и жадно.

— Даже не думай! — пригрозил я. — Я тебя не прощу! И вообще, не стоит ничего начинать, я помру скоро!

— Знаешь, что? — еле слышно шепнул он. Я приподнял бровь, желая услышать аргумент и тут же его опровергнуть, потому что, между прочим, один из нас предатель. — Мне похуй, что ты обо мне сейчас подумаешь.

Я в панике завозился, потому что это моя фраза, я ее сказал перед тем, как первый раз поцеловать его, потому что еще не был уверен, гей ли он, но оборотень придержал меня под затылок, не давая отстраниться и прижимаясь губами к моим. Мягкие, теплые, вечно обветренные губы, которые когда-то я так любил. Упираясь ладонями ему в грудь, я попытался коленом врезать ему по яйцам, потому что это единственный способ отодрать псину от себя, но запутался в одеяле. А вообще… Мне, между прочим, скоро помирать!

Запустив пальцы ему в волосы, я подался ближе. Мы торопливо, жадно соприкасались приоткрытыми губами, но никто не углублял поцелуй. Когда-то каждое утро было как первое, после каждой разлуки, даже короткой, казалось, что прошла вечность. А теперь и правда прошла вечность. Все теперь совсем иначе.

Я отстранился — он потянулся ко мне. Пришлось выдохнуть:

— Больно, — Никита тут же отодвинулся, коротко глянув на мой живот, — не там.

Подняв на меня взгляд побитого щенка, он приоткрыл было рот и вдруг крепко меня обнял, вжимаясь лицом в плечо и стискивая до настоящей боли. Но я лишь обнял в ответ, потому что только в этом мое спасение. Я никогда его не прощу. Но как же хочется напоследок тепла, быть с любимым, как эгоистично и глупо хочется быть с ним.

— Я так… Так много боли тебе причинил, — его голос неприкрыто дрожал, и от этого стало еще больнее. Виноват не я, виноват, наверное, даже не он. Виноват больше всех тот парень, а расплачиваемся мы, — я не знаю, как мне это… Исправить, как?

В изменах всегда участвует двое. Нельзя сказать, что виноват лишь тот, кто соблазнил, потому что второй соблазнился.

Но сейчас я целую соблазнившегося, скользя большим пальцем по его подрагивающим влажным ресницам, жадно прикусываю его губу и, наконец, касаюсь кончика горячего языка.

— Саша нас убьет, — пробормотал Ник, поглаживая мой затылок.

Я тихо засмеялся, чувствуя, что мне легче. Мне больно, потому что я предан, но хорошо, потому что я с этим любимым уебком. Наверное, эта смесь навсегда теперь со мной, до самой смерти.

Периодически прерываясь на поцелуи и объятия, мы приготовили завтрак. Ну, как “приготовили”… Погрели два контейнера из двух десятков, оставленных заботливым братцем в холодильнике, даже с маркировкой числа и части дня, когда это надо съесть. Как отпетые преступники, мы съели не сегодняшнюю утреннюю порцию, а завтрашнюю. Ух, несдобровать нам!

Сытые и довольные, мы разлеглись на все том же диване смотреть телик. Я чувствовал себя тюленем на лежбище и был несказанно этому рад, но только до тех пор, пока отторгнутая желудком еда не попросилась наружу. После этого лежать стало не так приятно, но есть не захотелось.

— А ты чего не на работе, кстати? — сонно пробормотал я, поудобнее пристраивая голову на его бицепсе.

— Я взял больничный, — мягко потираясь носом о мой затылок, Ник сделал потише, — если бы был отгул, они бы меня постоянно дергали.