Страница 79 из 80
- Я помогу.
- Нет, сынок, я сама поколю. Тут уж осталось-то.
Анна Тимофеевна распрямилась, смахнула пот, поправила платок. Алексей Иванович обещался скоро приехать на побывку, но отпуска красноармейцам давали по-прежнему неохотно. Вроде и погнали фрица проклятого — а кто его знает, как ещё там повернётся... Не застыл бы: чай, не молоденький. Да и сын заждался.
- Иди в дом, Юра.
- Мне не холодно... Мам, а она совсем-совсем падает?
- Наверное.
- А почему на юг? Разве звёзды падают на юг?
- Потому что там тепло. Она летит в тёплые края.
- Нет, — сказал мальчик, упрямо поджимая губы. — Она же звезда. Она сама горячая.
Горячая броня плавила снег, но такую воду, конечно, пить никто бы не стал — разводили костры. Асланов ломал спичку за спичкой: руки тряслись.
- Дай сюда, — сказал Лизюков, отбирая коробок. — Всё нормально, Ази, всё нормально.
- Э! — сказал Асланов. — Всё нормально, Саша. Я не от страха.
- Я знаю, что не от страха.
Александр Ильич очень хорошо понимал друга: в танке гореть — не сахар. Ази ещё отлично держится.
- Подумаешь, горел. Не сгорел же. Сам выбрался, экипаж весь цел — чего тебе ещё?
- Не в том дело, — покачал головой Ази; смешно он это делал, словно танцевал круглыми бровями. — Понимаешь, я, как загорелся, ребят наружу гоню, а сам думаю: обидно было бы в трофейном танке сгореть. В «тридцатьчетвёрке» — пожалуйста, а в немецком — не могу.
- С души воротит? — посмеиваясь, спросил Лизюков.
- Э! Какой воротит — выворачивает!
- Ну, что поделать, негде было нормальные машины взять. Это нам повезло ещё, видал.
- Как так?
- Да немцы, когда артиллерию перебрасывали, только вид сделали. Те пушечки, что ты давил — это новые ПТОшки, семьдесят пять мэмэ. То есть эмэм.
- Э...
- Ну.
Он отвлёкся, чтобы скрошить в закопчёный котелок ещё несколько кусков твёрдого, как чёрствый хлеб, снега.
- Так что пошли бы мы в лоб, как сперва планировали... А знаешь, кто Михал Ефимычу их позиции обозначил?
- Кто?
Вместо ответа Александр Ильич указал пальцем в небо.
- Союзники? — с любопытством спросил Асланов, который про «марсиан» знал не так много, но и не совсем уж ничего.
- «Союзники», — передразнил Лизюков. — Бери выше.
- Ну-у?..
- Вот тебе и ну, видал. Пакет передай.
Он принял пакет из совсем уже спокойных рук друга, развернул, принюхался.
Ну, что поделать. В наступленьи жировать не приходится, видал.
- Ладно, — сказал Лизюков. — Главное, что мы своё дело сделали. Теперь пехтура Лиду зачистит. Считай, снова наша Беларусь. Анна Павловна Ширяева, пятидесяти пяти лет, колхозница, вдова, кинулась на шею единственному сыну.
- Міхаіл! Сыночка, жывы!
- Ну-у, мама, — басил бородатый, нечёсаный и до смерти уставший Міхаіл. — Живой я, живой. Тута.
- Сынок! — рыдала мать и тянулась поцелуями к его лбу. — Я ўжо і не чула!..
- Да тута я, — отвечал сын, осторожно сжимая старушку в крепких объятиях. — Всё, мама, село наше. Сам Лизюков здесь!
- Ці не пойдзеце?
- Не уйдём! Нас теперь сам чорт отсюда не стрясёт! Машину трясло страшно, пол ходил ходуном.
- Иван! — кричал Половинкин в бреду, — Иван, не заводи мотор!..
- Щас, Колян, щас, — бормотал Кожедуб, лихорадочно высматривая на панели управления хоть какие-то знакомые символы, — отойдём подальше... После разгерметизации ангара «Разбойную тень» вынесло в открытый космос — хорошо, двери закрылись автоматически. Маленький звездолёт развернуло поперёк среза, повело кормой вперёд. Силовые кабели, которые, разумеется, никто не успел отсоединить, рвались один за другим, и «Тень», выпавшая из области искусственной гравитации, начала закручиваться вокруг своей оси.
Оно бы и ничего: выровнять машину — заурядный манёвр; только вот Кожедуб его не знал. Не дошли они с Ламтюговым и остальной группой до орбитальных манёвров, не успели. Для того и послали Ивана Никитовича, знатного первопроходца, на стажировку на «Палач».
- Щас, Коля, — бормотал Кожедуб, пытаясь взять управление; машину трясло всё жёстче, — держись, друзяка ты мой...
Ещё одного друга Иван потерять не мог; да и самому, между прочим, жить не надоело. Он разбирался с панелью и хмурился всё сильнее: символы ауребеша никак не желали складываться в нормальные слова. «Тэ...», читал лётчик, «тангаж? Допустим. Нэ... или это Аш? Одиннадцать... нет, Икс забыл, значит Тэ-Аш-Икс-одиннадцать...» - Что за безобразие?!.. — прозвучало у него за спиной. Кожедуб подпрыгнул в пилотском кресле — но голос был явно земной, русский. Из коридора в кабину, оступаясь и хватаясь за углы, выбирался какой
- то мужичок лет сорока (или, вернее, тридцати восьми), в очках и огромных мониторных наушниках, болтавшихся на шее. Сквозь растрёпанную шевелюру весомо, нагло, зримо просвечивала огромная свежая шишка.
- Безобразие! — возмущённо заявил мужичок. — Товарищ лётчик, наладьте же гравитационное взаимодействие! У меня тонкая аппаратура, невозможно так рабо...
Тут он почуял наконец запах горелого мяса; осознал, откуда исходит беспрерывный тяжёлый стон; опустил глаза и увидел скрючившегося Половинкина, который баюкал перерубленную кисть и требовал не заводить мотор.
- Прижимай его, товарищ, — сказал Кожедуб, в отчаянии хватаясь за первый попавшийся рычаг, — к полу прижимай! И сам держись: сейчас ударит нас!..
Мужичок машинально присел, пытаясь удержать мечущегося Половинкина.
- А что случилось-то? — спросил он, поднимая голову. И, вероятно, увидел. Потому что запнулся и замолчал, но почти сразу снова вскочил на ноги и схватился за спинку пилотского кресла. «Тень», содрогаясь всё сильнее, опрокидывалась в острую мешанину обломков, торчавших на месте одной из давних пробоин.
- Любопытно-любопытно, — протянул мужичок, — кажется, мы падаем на «Палач»?
- Ну уж нет, — прошипел Кожедуб, сражаясь с кнопками, — русские всегда побеждают. Щас я только двигатель запущу.
- Иван, не заводи мотор!..
- Любопытно-любопытно... надо бы Прошу спросить. Проша!..
- Некогда. Мы падаем!
- Уходи с челнока, Иван!..
- Держись, Коля!
- Любопытно-любопытно... Проша! Извините, товарищ лётчик, я не нарочно, потом почистим. Кажется, Вы не на ту кнопочку нажимаете, Вам надо вот на...
«Тень» встряхнуло. Палец уткнулся в панель.
И всё заверте...
Вейдер поднял голову. Чёрные провалы глазниц, как мечи, стояли против щедрого белорусского неба.
В небе только что погасла ещё одна звезда.
Фон Белов поднял голову, содрогаясь пред величием своего Фюрера. Каммхубер стоял у окна «военного» кабинета и всматривался в пустое берлинское небо. Закатные лучи пробивались сквозь редкие рыжеватые волоски на ладонях.
Несмотря на кривоватые ноги и возмутительную невзыскательность в выборе eau de Cologne, новый Фюрер начинал казаться Николаусу воплощением Короля-Солнца.
Иосиф Виссарионович поднял голову. От работы с документами сильно затекла шея.
Кроме того, через пару секунд его внимания потребует Лаврентий...
- Товарищ Сталин, — сказал Берия, откладывая наушник. — Срочное сообщение от «Коршуна»...
- Знаю, — ответил Сталин. — Он улетел. Он улетел, но обещал... он улетел.
- Кто улетел, товарищ Сталин? — осторожно уточнил нарком.
- Половинкин.
Он не стал осматривать кисть: боялся увидеть забинтованную культю. Сел, заложил правую руку за спину, нащупал ногами пол. В соседней койке, с головой накрытое простынёй, лежало чьё-то тело. Он не стал смотреть на лицо.
Шатаясь, но всё равно стараясь ступать по-лесному тихо, выбрался в тёмный коридор и поплёлся в кабину. Пол мелко дрожал — здоровой дрожью, свойственной здоровому кораблю. Коля не очень часто летал на звездолётах, просто ему хотелось так думать.
Дверь в кабину заклинило нараспашку, и голоса доносились за несколько шагов:
- Не знаю, — суровый, Вани Кожедуба, — звёзды вроде не наши.