Страница 1 из 80
Часть I. Непобедимый
Глава 1. Полёты во сне и наяву
- А было так, што дзяцей нараджалася шмат, усе хлопчыкі — ды ўсё паміралі. Ужо стаміліся мы з Іванам імёны прыдумляць: ўзялі ды покрестили абодвух двайнят Міхаілам. Маўляў, чаго там
- усё адно хтосьці з дваіх памрэ. А было так, што абодва і выжылі, з усіх адны яны. Так-то вось два сына ў мяне засталося, і абодва Міхайлы [1]
- А отчего помирали-то, Анна Павловна?
- А з голаду, сынок, з чаго ж. Мы да Савецкай улады як жылі? Крапіва, бульба. Хлеб... мала хлеба ведалі. На Вялікдзень пойдзеш у горад, купіш у жыдоў расолам з селядца — вось табе і на стол, свята. А стала так, што як Сталін прыйшоў, зусім іншае жыццё пайшла. І ёсць стала, і жыць стала, у абодвух сыноў праца... Міхась-большы ў Брэсце брыгадзірам. Меншы... [2]
- Как же Вы их различаете, раз близнецы? Больший, меньший... Старушка пожевала бледными губами, безрадостно взмахнула ладошкой.
- А было так... меншага-то пан бізуном адыходзіў, у дзяцінстве яшчэ... што не паспеў дарогу саступіць. Так і не вырас ён толкам, усё хварэў, Міхась-то меншы. Толькі і зажылі мы па-сапраўднаму, што пры Савецкай улады. А стала так, што як немец прыйшоў, хлеб забраў, пеўня апошняга забраў... што немец, што паляк — адно курва. Зноў паноў нам на горб пасадзіць, Госпадзе!.. Не кідайце нас, сынок! [3]
Старушка неожиданно крепко, по-крестьянски крепко ухватила бойца за рукав полушубка.
- Не кідайце нас! Няма жыцця пад немцам праклятым! Без Савецкай улады хоць у труну, усё адно. Не кідайце... [4]
Парень, не делая ни малейшей попытки освободиться, улыбнулся так ласково и твёрдо, что Анна Павловна вдруг успокоилась и отпустила его рукав. Этот высокий, светлый, уверенный в себе хлопец с простецким именем Миколай постучался в дверь её хатки на самом рассвете. С хлопцем прибыли ещё пять или шесть бойцов, и у доброй старушки сердце защемило при виде красных звёздочек на их шапках. Остальные красноармейцы разбежались по другим дворам села, а Коля остался с ней. Показал документ — не шутка, НКВД; выпил студёной воды, — колодец замёрз, топили снег, — от иного угощения отказался наотрез, спрашивал о немцах, о жизни... Жизнь была... да разве ж это жизнь — без Советской власти? Лишь бы не уходили, не бросали снова!..
- Не бросим, бабушка, — сказал хлопец Коля, подрагивая горлом, — не бросим. Советская власть — навсегда она.
Анна Павловна шмыгнула носом.
Нет, не про проклятых фрицев пришли выведывать незнакомые
красноармейцы в плотных зимних кожушках. И даже не о смысле жизни. Они пришли не с вопросами.
Они пришли с ответами.
Они пришли дать надежду.
И добрая старушка изнемогала от желания хоть как-то, хоть чем-нибудь отблагодарить этого бравого НКВД-шного ангела с красной звездой на шапке.
- Жур... — суетливо сказала Анна Павловна, склоняясь за крынкой, — кісяля вазьмі, сынок. [5] Коля вежливо помотал головой:
- Не надо, бабушка. Мы наоборот как раз.
Он потянулся к вещмешку, сноровисто распустил завязку и выудил, — кирпич — не кирпич, — брикет, завёрнутый в плотную промасленную бумагу.
- Няўжо сала? — растроганно спросила Анна Павловна.
- Лучше, — ответил Коля, тихо радуясь каким-то своим, высоким НКВД
- шным мыслям. — Только мне вода нужна... где? вот? ага, спасибо, бабушка... Щас я быстро покажу, тут всё очень просто. А то у нас на опушке там... кони, кони мёрзнут.
— Но «кони» завелись влёт: не зря прикомандированные инженеры «Уралвагонзавода», — вместе с техниками «Палача», конечно, — колдовали над стартёрами. Или не стартёрами, а магнето... в общем, хитрая там система, в этих «скороходах».
Коля любовно огладил крышку грузового отсека, прижал палец к датчику замка. Выпуклая пластина тихонько зажужжала и отъехала в сторону. Коля достал маску, привычно уже оттянул ремешок — в такую стужу летать на «скороходе» без защиты нечего было и думать.
Длинная, стремительно вытянутая машина была способна держать триста километров в час, а на форсаже — и до пятисот. Никто из землян на таких скоростях летать не рисковал — а десантники товарища лорда Вейдера хоть и хвастались, но Коля подозревал, что малость привирают, потому что ничего подобного не видел. Всё-таки в лесу особо не разгонишься, несмотря на все их хитрые штурманские системы.
Сам он тоже... две, две с полтиной сотни километров в час — разумный предел. Если, конечно, не приходилось улепётывать от немецких самолётов — вдали от крепости авиация противника чувствовала себя ещё довольно уверенно. А в обычных операциях быстрее было просто незачем: дороги не нужны, топлива хватает на сутки, крейсерского хода — за глаза. И с ощущениями тоже всё в порядке: «скороходы»-спидеры, хоть по сути и являлись летательными аппаратами, но летали низко, прямо скажем — не летали, а парили почти над самой землёй. На такой высоте скорость чувствовалась совсем по-другому, чем в каком-нибудь там самолёте. Всем организмом она чувствовалась.
Особенно когда приходилось перепрыгивать ручейки, поваленные деревья или небольшие пригорки...
Половинкин пригибался в седле, подкручивал «газ», отжимал длинные ножные педали. Машина чуть клевала носом, — так, что на мгновение казалось, будто вот-вот врежется в землю, — и тут же взмывала вверх, мало не на два десятка метров. За спиной сочно надсаживался мотор... ну, не совсем за спиной... в общем, сзади; рычаги управления рвались из рук; корпус дрожал — и Коля вздрагивал вместе со своим «конём», сладко предвкушая неизбежное следствие взлёта — падение.
Не то костоломное, убийственное падение с обломившейся ветки, смиренство пред которым вечно живёт в каждом нормальном человеке — товарищ Сифоров рассказывал, что этот страх достался нам в наследство от далёких предков-обезьян.
И уж тем более не то падение, о котором слезливо разглагольствовал на суде проклятый троцкист Ягода: Советской власти нечего было держать в тайне — процессы шли открыто, материалы дела публиковались в широкой печати тогда же, в 38 году. Половинкин читал их ещё в училище и глубоко возмущался предательством бывшего наркома. Столько людей погубил — уму непостижимо! Как же он там врал-то?.. «Моё падение началось тогда, когда Рыков предложил мне скрывать от партии свои правые взгляды. Был один Ягода — член партии, и стал другой Ягода — изменник Родины, заговорщик». Нет, подумал Коля, с омерзением отбрасывая от себя липкую, фальшивую исповедальность вражеских слов. Диалектически рассуждая — ведь всё в мире связано. Разве возможно такое: «был один человек — стал другой»? Как во сне? И кто он — этот «другой человек», чёрный, страшный, чужой? Как можно стать не собой?.. Умереть? уснуть?.. Уснуть и видеть сны...
- Половинкин! Хватит спать.
- Есть хватит спать, — мгновенно стряхивая задумчивость, вскинулся Коля. Пререкаться с товарищем Мясниковым было бы, конечно, глупо.
- Старушку свою окучил? — спросил товарищ Мясников, придирчиво осматривая утлегари Колиного «скорохода».
- Так точно,
- отрапортовал Половинкин.
- Анна Павловна Ширяева, пятьдесят пять лет, колхозница, вдова, один сын в Красной Армии, второй... второй пропал без...
- У нас второй, — усмехнулся майор, — в Туровском лагере. И с довольным видом похлопал себя по командирской сумке, как будто этот самый лагерь целиком располагался внутри.
Конечно, подумал Коля, у него же планшет.
Вот ты ему скажешь: «конечно, у Вас же планшет!..» — а он обязательно ответит: «а у тебя зато голова, головой работай — и никакого планшета не надо».
- Планшета не надо, а к выходу готовиться надо, — сказал Мясников, влёт читая выражение лица подчинённого.
1
— А было так, что детей рождалось много, всё мальчики — да всё помирали. Уж устали мы с Иваном имена придумывать: взяли да покрестили обоих близнецов Михаилами. Мол, чего там — всё одно кто-то из двоих помрёт. А было так, что оба и выжили, изо всех одни они. Так-то вот два сына у меня осталось, и оба Михаилы. ( усл. белор. )
2
— А с голоду сынок, с чего ж. Мы до Советской власти как жили? Крапива, картошка. Хлеб... мало хлеба знали. На Пасху пойдёшь в город, купишь у жидов рассолу с селёдки — вот тебе и на стол, праздник. А стало так, что как Сталин пришёл, совсем другая жизнь пошла. И есть стало, и жить стало, у обоих сынов работа... Михась-больший в Бресте бригадиром. Меньший... ( усл. белор. )
3
— А было так... меньшего-то пан плёткой отходил, в детстве ещё... что не успел дорогу уступить. Так и не вырос он толком, всё болел, Михась-то меньший. Только и зажили мы по-настоящему, что при Советской власти. А стало так, что как немец пришёл, хлеб забрал, петуха последнего забрал... что немец, что поляк — одно курва. Опять панов нам на горб посадить, Господи!.. Не бросайте нас, сынок! ( усл. белор. )
4
— Не бросайте нас! Нет жизни под немцем проклятым! Без Советской власти хоть в гроб, всё одно. Не бросайте... ( усл. белор. )
5
белорусский овсяной кисель. Очень вкусный.