Страница 2 из 128
- Ну, угостил. Всем досталося.
Дядя Саша незаметно является из тьмы, и я вздрагиваю.
- Как они?
- Спят, куда им… Пойду-ка, налью. Эдакое творим, прости Господи. Надо бы всё, что есть хорошего, вынести.
- Нет.
- Чего - "нет"? Тут, мила моя, добра-то! Сапоги хоть снять…
- Нет!
- А! Дело ваше. Вот я хоть иконки вынесу, старухам раздам.
Вместе с Забелиным и Париным он выносит иконы и ставит на запорошенный снегом двор, к стене каменной кладовой. Все святые черны, бородаты и тонкоруки - куда им помогать человеку! Они стоят странным болезненным сборищем и смотрят из-под тяжёлых век печальными смиренными глазами. А один, в коричневой прокопчённой хламиде, поднял чёрную руку и будто грозит мне из тусклого прямоугольника золочёного оклада.
Жутко, пьяно, тошно…
Я жду. Никто не поднимает головы. По двору кто-то снуёт – незаметные тени в осенней мгле.
Макарушка машет руками. Он совсем молодой, контуженый, но был сущим дурачком и до того, как его откопали из воронки.
- Макарушка, дай огня. - говорю я.
- Ой! – дёргается он тощим нескладным телом.
- Спички, говорю, давай.
Подросток насупливается и протягивает мне коробок. Дядя Саша является с ковшом керосина и брызгает на углы. Я несу из подсобки церковные книги, рву их и бросаю на пол. Старая бумага рвётся мягко, покорно, без хруста. Парин, тяжело ступая, несёт связку соломы. Мужики переговариваются осторожно и с оглядкой.
- Вот проснутся, а как - если живые?
- Да ничё уж не живые… вон, гляди-ка…`
- Ох, как-то это...
- Да враг... его хоть этак, хоть так.
- Точно ли спят?
- Дак смотри, что дрова. Ничё.
Я зажигаю спичку. Оранжевый огонёк горит ласково и маняще.
- Э, девушка, дай-ка мне. – говорит дядя Саша.
- Нет, сама.
- Не женское дело. Дай я.
- Нет!
Огонёк прописывает в воздухе мягкую дугу, падает в лужу керосина, счастливо вздыхает и разливается по полу рыжим ковром. И тут же - гудит, трещит, взвивается, будто живое - рыжими волосами, вверх, вверх, легко... По сухому дереву, по рушникам, по одежде спящих…
- Ох ты, занялось-то! – восхищается Забелин.
Я смотрю в открытую дверь, заворожённая красотой содеянного, пьяная и спокойная.
- Пошли, ребята, чего… Воронова, эй!
- Да бери её под мышку, не видишь, еле на ногах!
- Ада Юревна!
- Воронова!
- Жалет, видать… своего-то.
Я разворачиваюсь и говорю долгим слипшимся матом. Забелин ржёт басом, но отступает.
Чёрная старуха визгливо и громко молится у забора. Во тьме воет собака. Макарушка мечется туда-сюда и высоко вскрикивает.
Проём двери как врата в сияющий мир – шагнуть и слиться, расплавиться, освободиться, уйти - навсегда. Это красиво. Как же это красиво! Я смотрю и никуда не хочу уходить.
- Аааааа!
Дикий вопль вдруг вылетает из самого пекла. Я устремляю взгляд туда, где бьётся пламя - оранжевое и золотое. Взметнулись руки, кто-то идёт из огня прямо на меня.
- Ааа! Ааааа!
И я вижу Йозефа. Пламя бушует вокруг. Йозеф начинает неистово плясать на одном месте. Его крик больше не слышен за сухим нарастающим треском, но я вижу – он разевает рот и, кажется, смотрит на меня, и протягивает чёрные руки...
Дикая пляска приостанавливается. Он делает ко мне шаг.
- Нет! – ору я.
Я не верю. Этого не может быть. Я ведь проверяла! Чёрный Йозеф шагает ещё и падает лицом в пламя.
- Неет!
Ноги подкашиваются, я сажусь на землю, на притоптанный снег. Кто-то сгребает меня в охапку и тащит на плече как куль. Я поднимаю голову и вижу, как из огня поднимается одна рука, растопыривает пальцы и застывает - словно зовёт к себе.
Меня колотит, тело выгибает дугой.
- Нееет!
- На снег её, на снег. Воды дай!
- Огнище-то, чёрт! Издалека увидят, будь он неладен. Бежать надо. Машину заводи!
Они бегут. Я пытаюсь вырваться. Меня ставят на снег, но ноги не держат, и кто-то, вроде, дядя Саша, вновь хватает меня. От его ватника пахнет кислым тестом. Я закрываю глаза и снова вижу, как чёрный человек шагает из огня.
Он знает, что я сделала.
Он придёт ещё. Я не спрячусь. Никогда.
Я вновь вижу его искажённый лик и слышу пронзительный крик. И я не могу больше, не могу, не могу!
- Я не могу больше! Не хочу! Нет! Нет! Нееет!
- Воды принесите быстрее! – говорит дядя Саша внезапным женским голосом.
На меня льётся вода, я открываю рот, чуть не захлёбываюсь.
И просыпаюсь.
Сначала я ничего не поняла, только затравленно озиралась. Свет бил в глаза. Три человека стояли в комнате, и все трое испуганно и настороженно глядели на меня. Баба Геля как будто собиралась меня съесть - открыла рот - так, что видны стали все её золотые коронки. Бледная Тоня вытянула худую шею из фланелевого халата и выпучила глаза. Ришат стоял в одних трусах - в одной руке бутылка с водой, в другой почему-то телефон.
- Фу ты! - выдохнула баба Геля. - Это чё, а? Чего орёшь?
- Наверно, страшный сон приснился. - чуть слышно сказала Тоня. - Кошмар. Бывает. Вы так кричали… Хотите, я с вами посижу?
Добрая душа. Единственное существо, которое здесь называло меня на «вы». Я кивнула.
Баба Геля внимательно посмотрела на меня, покачала головой, зевнула, подхватила Ришата под ручку и удалилась.
- Не гасите свет. - сказала Тоня. - Мне тоже снятся кошмары. Я просто включаю свет, помогает. А хотите, я останусь на всю ночь?
- А как же ваш сын?