Страница 18 из 22
– Что, бурная ночь? Или вагоны со спиртом разгружали?
– Извините, Вадим Петрович.
– Спасибо, что не храпели! Покиньте аудиторию! Быстро, я сказал!
Народ кругом возрадовался яркому моменту. Вот прыщемозглое создание! Человек воспитанный промолчал бы, ну или разбудил бы деликатно. Хорошо, хоть не этому уроду экзамен сдавать. Я собрал вещички и гордо покинул зал.
Если уж вляпался в дерьмо, так надо устраиваться поудобнее. Я не стал скорбеть по недослушанной лекции скучного Петровича, а, пока нет очереди, пошёл в столовую, накупил первой попавшейся еды и два кофе и устроился у окна. Когда покончил с первой тарелкой, зазвонил телефон.
– Ну как? – спросил Серёга.
– Никак, – ответил я.
– Тимур своих подключил?
– Говорит, делает что может.
– Я по больницам сегодня ещё раз обзвонюсь и… ну, в общем…
– И по моргам.
– Да не дойдёт больше до этого, не каркай. Слушай, может она в свою деревню укатила? Как, говоришь, у них местность называлась?
Я уже не помнил, как называл Серёге деревню придуманной тётки.
– Не важно. Спасибо, Серёга.
– Да пока не за что. Ну, бывай.
В морге мы были вчера. Серёга позвонил ближе к полуночи, когда я безрезультатно рассекал по ночному городу – сначала долго мямлил, а потом сразу огорошил. До этого я ни разу не был в подобном заведении, и меня сразу взбесило, насколько там мило и уютно. Сидят себе, чай пьют, телевизор смотрят. Нас провели в холодный зал с полками в два ряда и с грохотом выкатили небольшого человека, покрытого клеёнкой.
И тут я впервые после смерти отца познал горе. Оно захлестнуло внезапно, как холодная волна, и захотелось взвыть, закричать, сокрушить этот долбаный зал с глупыми полками. Боясь дышать, слышать и видеть, я неподвижно стоял, сдерживаясь изо всех сил.
Серёга сам откинул клеёнку. Не она. Я понял сразу. Не она! Лицо девушки было разбито, но она была явно старше и шире в костях.
Я отрицательно потряс головой и молча вышел.
– Выпить тебе надо, – сказал Серёга на крыльце морга. – А то выкинешь какую хрень, потом возись с тобой.
– Я за рулём.
– Сам поведу.
В круглосуточной забегаловке я влил в себя водку как воду, потом заказал ещё, а потом Серёга отвёз домой мою тряпочную тушку.
Тонкая косточка неприятно застряла между зубами. Оказывается, я ел рыбу. Я отодвинул пустую тарелку и залпом выпил остывший кофе. Снова зазвонил телефон. Мама.
– Герунчик, я быстро. Ну, ты позвонил?
– А?
– Да бегу уже! – крикнула мама кому-то. – Телефон. Тебе. Сбросила.
– Да, сейчас. Совсем из головы вылетело. Ты как там, мам?
Мне вдруг захотелось увидеть её. Не из-за того, что я соскучился – было как-то не до этого, а потому что она – вечно суетливая, громкая, внезапная, заполнила бы собой сейчас время и пространство, и, может быть, на мои проблемы осталось бы меньше места.
– Всё хорошо, Герочка, всё очень хорошо. Я скучаю. Да сейчас! – заорала она куда-то мимо трубки. – Подождут, без нас не уедут! Да-да! Сумку мою возьми! Гер, ну ты позвони, ладно. Всё, целую, пока!
Я вытянул ноги на противоположный стул, уселся поудобней, нашёл мамину эсэмэску с неизвестно чьим телефоном и набрал номер. На том конце долго не брали трубку, потом послышался слабый женский голос.
– Алло.
– Здравствуйте. Герман Луговой. Вы звонили моей маме. Она просила перезвонить.
– Ах, да, да. Вы ведь сын Максима Лугового?
Ох, не понравилось мне такое начало в свете последних событий!
– Да.
– Видите ли… я ухаживала за вашей бабушкой, вернее за бабушкой вашего папы. Я должна была ухаживать… но, так уж сложилось,… в общем, я уехала. Я отлучилась ненадолго. Но я не бросила её, нет! Очень хороший человек, он тут, недалеко живёт. Он врач, очень хороший.
Голос выдавал женщину немолодую, обременённую хворями и уставшую от забот. Неся всю эту белиберду, она заметно волновалась. У моего отца есть бабушка. Мир сошёл с ума.
– Извините, вы кто? – спросил я, выковыривая кость из зуба.
– Юлия Васильевна.
– Юлия Васильевна, вы не волнуйтесь. За кем вы ухаживали?
– Я же говорю, за родственницей вашей. Я уехала, понимаете, а она умерла. Я всех, кого знала, обзвонила, еле-еле телефон вашей мамы нашла. Она мне тогда давала, да я потеряла.
– Так она умерла? Когда?
– Да дней шесть уж будет. Или семь? И сообщить ведь некому. И мама ваша уехала.
– И где она теперь?
– Ну как… говорю же, Егор – очень хороший человек, ему можно доверять! Про вас он не знал, понимаете? Все организовал, всё сделал. Ну, расходы, конечно… Но он говорит, всё сам. Всё сам! Как соседи.
Наверное, дама была глуховата. Она кричала в трубку своим слабым дребезжащим голосом, а я слушал, пытаясь вникнуть в суть её восклицаний.
– Так её схоронили?
– Ну да, все прилично сделали, вы не переживайте. Мы ведь вас найти не могли, вы поймите!
– Я понимаю, понимаю.
Чтоб мне лопнуть! Я вообще ни черта не понимал!
– А вам надо приехать. Сама-то я не знаю, это к юристам идти надо. Ведь квартира! Вы ведь наследник, я думаю. Или нет? Мы уж прибрались. Так вы приезжайте, только позвоните сначала, чтоб я пришла.
Лохотрон какой-то. Какая ещё к чёртовой матери квартира?
– Хорошо. Юлия Васильевна, куда ехать?
– Вы сегодня приедете? Скоро?
– Да-да.
– Тогда я подожду вас, а то уже уходить собиралась. Улица Достоевского, дом пять. Алло! Вы меня слышите? Там ещё стройка рядом, вы её обойдите, а то многие найти не могут. Там дорога есть, у овражка. Вы слышите?
Мы с Юлией Васильевной сидели за столиком в старой кухне, где ещё недавно был погром с кислой лужей у холодильника, а теперь установился напряжённый, созданный быстро и ловко, порядок. Мы сидели напротив друг друга и ждали соседа Егора, моего похоронного благодетеля. Юлия попивала чаёк из маленькой красной чашки. Мне она тоже предложила, да у меня кусок в горло не лез.
Юлии Васильевне было под семьдесят. Блёклая и болезненная, одетая в старушечью шерстяную кофту и серое платье, со слезящимися красноватыми глазами и бледным ртом, она была даже жальче, чем я представлял по голосу. И скорее всего, страдала диабетом – об этом говорили белая сухая кожа и полнота – не слишком явная, но неприятно рыхлая. А ещё то, что её мучила жажда – только при мне она выпила три чашки, а чайник уже опустел.
– Ну, так вот, – продолжала она, прихлёбывая. – Я ведь никуда обычно не уезжаю. Всю жизнь здесь и прожила. Ну, а бабушка ваша мне и вовсе как родная. А недавно напротив сосед поселился. Хороший мужик, молодой. То лампочку вкрутит, то мебель поможет переставить. Такие сейчас редко. Ну, то да сё, разговорились как-то. Я и говорю, мол, вырваться никуда не могу. У меня ведь внук, внучка. А тут не бросишь! А он говорит – да не проблема. Мне, говорит, всё равно делать сейчас нечего, работы мало. Ну, это, мол, благое дело, старикам помогать. Да я не сразу уехала! Надо же посмотреть – что за человек. Ничего так. Всё может. Медик.
– Вы, Юлия Васильевна, давно за бабушкой ухаживали?
– Да уж лет двадцать пять помогаю! Да. Сначала-то она в силе была, я только приду да всё приберу. Ещё готовила, если просили. Вот папе вашему всё пироги пекла, он любил. А уж последнее время… Она ведь не вставала уже лет десять, а то и больше. Да из ума выжила совсем. Раньше ведь люди крепкие были, кто войну-то прошёл.
– Ну, а дальше… вот вы уехали…
– Уехала на десять дней. Сын у меня в Казахстане, так пока доберёшься… А Егор звонил, рассказывал…
Зазвенел хрипловатый звонок. Лёгок на помине. Юлия Васильевна, шаркая тапками, пошла открывать.
Я почему-то думал, что Егор – человек почтенного возраста, но он был старше меня, пожалуй, всего лет на пятнадцать – высокий, даже выше меня, широкий в плечах, с короткими ежистыми волосами.
И с лицом десантника, но уж никак не врача. Может, военный доктор.