Страница 29 из 52
Толстой начал работу над романом «Война и мир» в начале 60-х гг. (чаще пишут о 1863 г.) в атмосфере разбуженного Крымской войной, 50-летним юбилеем и польским восстанием общественного интереса к войне 1812 г. Это были годы, когда Н. Я. Данилевский писал «Россию и Европу», Н. К. Михайловский – «Что такое прогресс», и когда русская читающая публика размышляла над книгой Т. Карлейля «О героях, культе героев и героическом в истории». Разрешение всех краеугольных вопросов русской общественной жизни Толстой собирался дать в кульминационных строках романа – в описании Бородина. Вечером 25 сентября 1867 г. Толстой едет на Бородинское поле. Ночь с 25-го на 26-е проводит в Можайске на станции, и утром 26-го он наконец-то видит Священное поле. Проведя ночь в странноприимном доме Спасо-Бородинского монастыря (увидев во сне свою жену Софью Александровну), он утром 27-го объезжает поле еще раз и возвращается в Москву[359]. Толстой был воодушевлен, ему казалось, что, находясь на Бородинском поле, он без особого труда может представить все передвижения русских и неприятельских войск. «Только бы дал Бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое Бородинское сражение, какого еще не было», – сообщал он жене 27 сентября 1867 г.[360]
На чем основывались представления писателя о Бородине? Одно перечисление зарубежных первоисточников и литературы впечатляет. Толстой хорошо знал воспоминания Боссе, Фэна, Раппа, Меневаля, «Мемориал» Лас Каза, работы Сегюра, Лабома, Шамбрэ, Тьера, Ланфре, А. Дюма, Бернгарди и Клаузевица![361] Но все зарубежные материалы, нередко вызывая в нем возмущение, как, например, работа Бернгарди, который стремился «показать, что французское войско еще было в тех же кадрах, так же могущественно в 13-м, как и в 12 году, и что слава покорителя Наполеона принадлежит немцам»[362], были им основательно переосмыслены благодаря чтению русских книг – Д. В. Давыдова, Н. А. Дуровой, А. П. Ермолова, С. Глинки и Ф. Глинки, И. Родожицкого, Михайловского-Данилевского, Богдановича и Липранди. При этом явное предпочтение Толстой отдал не Богдановичу, чью работу он считал несамостоятельной, «позорной книгой», но Михайловскому-Данилевскому, откровенно восхищаясь его работой, «беспристрастной и совершенной»[363]. Своего рода эмоциональный настрой, помогавший, как казалось писателю, проникать в дух эпохи, давали литературные произведения: «Рославлев» М. Н. Загоскина, «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» Р. М. Зотова, стихи А. И. Крылова, В. А. Жуковского, а также журналы того времени. Основываться только на донесениях главнокомандующего и частных начальников писатель, видевший в них «необходимую ложь», вполне естественно не хотел. Ему нужен был «человек изнутри». «Через месяц или два расспрашивайте человека, участвовавшего в сражении, – уж вы не чувствуете в его рассказе того сырого жизненного материала, который был прежде, а он рассказывает по реляции», – говорил Толстой[364]. Правдой для Толстого являлась та «русская правда», то изначальное ощущение ожидавшейся и состоявшейся победы, которое чувствовали русские воины накануне и во время Бородинской битвы[365].
Какими же оказались Наполеон и его армия у Толстого в описании Бородинского сражения?[366] Прославляя русскую победу, Толстой вольно или невольно написал те страницы, которые касались Наполеона, его армии, французов и немцев, в пренебрежительном и ироническом тоне. Так, анализируя диспозицию, которую привел по Богдановичу, Толстой не пожелал видеть в ней ничего не только гениального, но и разумного. Сам Наполеон, по мнению автора, находился так далеко от поля боя, что ход сражения ему вообще «не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено». Великая армия безусловно, считал Толстой, проиграла сражение, так как победа могла быть только «в сознании сражающихся». В этом смысле русские, в отличие даже от немцев, сражавшихся на их стороне (как, например, Вольцоген), без сомнения чувствовали себя победителями. (Удивительно, что Толстой, противопоставляя сознание русских сознанию людей других наций, особенно даже и не французов, а немцев, позаимствовал идею об изначальной предопределенности нерешительного исхода сражения у Клаузевица!)
В 1867–1869 гг. роман вышел из печати. Он составлял тогда «вопрос времени», и им была занята «чуть ли не вся русская публика». Роман, и в особенности страницы, посвященные Бородину, вызвали волну критики. При этом если «ветераны» (А. С. Норов, П. А. Вяземский, А. А. Щербинин и др.)[367] обрушились на то, как Толстой описывал русскую армию, то люди более либеральных взглядов критиковали страницы, посвященные Наполеону и европейскому солдату. «…Описания военных сцен, происходящих в иностранных войсках, далеко не имеют той силы и жизненной правды, которыми отличаются собственно русские военные сцены», – отметил капитан Н. А. Лачинов, сотрудник «Военного сборника», преподававший военную историю и тактику в кадетском корпусе[368]. Лачинов был категорически против тезиса о том, что Наполеон, готовясь к Бородинскому сражению, заведомо, как якобы и Кутузов, рассчитывал на поражение, так как «нерешительный его исход» мог вызвать гибель армии. Диспозиция Наполеона была «совершенно разумной и сообразной с обстоятельствами»[369]. Еще более решительно критиковал Толстого за пренебрежительное изображение Наполеона и его маршалов преподаватель Академии Генштаба А. Н. Витмер. Даже спустя много лет Витмер продолжал указывать на множество общих и частных ошибок Толстого в изображении Великой армии при Бородине[370]. И вместе с тем все критики тех строк Толстого, которые искаженно изображали Великую армию в день сражения, были вынуждены согласиться с тем, что «нигде, ни в одном сочинении, несмотря на все пожелания, не доказана так ясно победа, одержанная нашими войсками под Бородином», и что Толстой указал «на самую из действительных побед, одержанных нашими войсками, – победу нравственную»[371].
Толстой был так убедителен, что право русских на «свою правду» в отношении Бородина признали и за рубежом. В 1879 г. вышел первый французский перевод «Войны и мира», в 1885 г. – второе издание, и далее – почти ежегодно стали выходить все новые и новые издания романа. После Франции «Войну и мир» стали издавать в Германии, Дании, Америке, Англии и других странах. Отдельной книжкой не раз издавались извлечения из романа, посвященные войне 1812 г. В 1942–1943 гг., по словам Луи Арагона, этот роман «стал предметом страсти французов». Тогда же, в годы Второй мировой войны, роман стал пользоваться беспримерным успехом в Британии и США[372]. Но то, что иностранцы признали право русских считать Бородино своей победой, конечно, вовсе не означало, что их национальная память смирилась со своим «поражением».
Основоположником так называемого научно-критического направления в историографии 1812 г., представители которого столь самонадеянно в начале ХХ в. провозгласили, будто бы им удалось преодолеть псевдопатриотическую и мифологизированную картину Бородинского сражения, принято считать Александра Николаевича Попова (1820–1877), члена знаменитых Редакционных комиссий 1859–1860 гг. Присмотримся к работам Попова внимательнее. На интересующей нас проблеме этот основательный и осторожный в выводах ученый остановился в работе «Французы в Москве»[373]. Начав повествование с конца Бородинского сражения, Попов на основе широкого круга опубликованных французских и немецких материалов дал фактологически насыщенную и исторически убедительную картину итогов и последствий боя для наполеоновской армии. Все упреки французских авторов в адрес Наполеона, который не бросил в дело резервы и не разбил русских наголову, «вытекают, – как писал Попов, – из общей французам уверенности, что в Бородинском сражении победа осталась на их стороне». Причина этой уверенности, полагал автор, была в том, что «частные успехи в разные моменты сражения и общая отчаянная храбрость, как солдат, так и офицеров, могли возродить и поддерживать это обольщение». О том, что сам Наполеон не считал Бородино победой, свидетельствует то, что бюллетень о победе он продиктовал только через несколько дней, когда убедился, что русские войска безостановочно продолжали отступление к Москве. «Очевидно, – пишет Попов, – это была такая победа, которая равнялась поражению». «Попятное движение наших войск после Бородинского сражения дало повод неприятелю присвоить себе победу. Но коль скоро отступление входило в общие военные соображения с самого начала кампании, то конечно оно не могло служить знаком проигранного сражения, тем более, что неприятель не отваживался преследовать»[374]. В чем же было принципиальное расхождение нового «научного» направления со всей предшествующей русской историографией? Только в том, что оно все более делало упор на «объективной» предопределенности поражения французского императора и его армии под Бородином: на обусловленности результатов боя экономическими, общественными обстоятельствами, политическим перерождением режима Наполеона. Так, руководство Наполеона в 1812 г. огромными войсковыми массами было несовместимо с быстротой, отличавшей его тактику, и это приводило к быстрому уменьшению численности Великой армии, равнявшейся к Бородину 130 тыс. Кроме того, в решительный момент боя Наполеон не использовал свои резервы, так как император обязан во что бы то ни стало сохранить гвардию как гарант своего положения и престижа.
359
Л. Н. Толстой – С. А. Толстой. 25 сентября 1867 г.; Л. Н. Толстой – С. А. Толстой. 27 сентября 1867 г. // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1938. Т. 83. № 71. С. 151; № 72. С. 152–153.
360
Л. Н. Толстой – С. А. Толстой. 27 сентября 1863 г. // Там же. С. 152–153.
361
Список книг, явно неполный, которыми Толстой пользовался во время работы над романом, см.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 16. С. 141–145. То, что с этими книгами Толстой был знаком, вполне подтверждается текстом самого романа.
362
Толстой Л. Н. Черновые варианты романа «Война и мир» // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 15. С. 87–88.
363
См., например: Зайденшнур Э. Е. «Война и мир» Л. Н. Толстого. М., 1966. С. 7–8, 346; Толстой Л. Н. Черновые варианты «Войны и мира» // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 15. С. 88; № 318а. С. 240. Впрочем, и с Михайловским-Данилевским писатель был в корне не согласен в том, что тот приписал лавры идейного вдохновителя победы в войне 1812 г. Александру I, а не Кутузову, глубоко чувствовавшему и постигшему русский народ.
364
Цит. по: Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике. Л., 1989. С. 16.
365
Любопытно, как еще до завершения романа Толстой рассказывал о 1812 г. в яснополянской школе – «почти в сказочном тоне, большей частью исторически неверно», так как считал, что рассказ об Отечественной войне – не история, а только сказка, «возбуждающая народное чувство». На уроке присутствовал учитель немец, который заметил, что это была «сказка», которая «совершенно по-русски» изображала Отечественную войну (Зайденшнур Э. Е. Указ. соч. С. 9 –10).
366
Как известно, в 1870-е гг. при участии Н. Н. Страхова организация романа была подвергнута «перестройке», когда все военно-исторические и историко-философские рассуждения были включены в «Приложение» под общим заглавием «Статьи о кампании 1812 года». В 1886 г. прежняя организация романа была восстановлена.
367
Норов А. С. Война и мир. 1805–1812: С исторической точки зрения. По воспоминаниям современников. (По поводу сочинения графа Л. Н. Толстого «Война и мир») // Военный сборник. 1868. № 11. С. 189–246; Вяземский П. А. Поминки по Бородинской битве и воспоминания о 1812 годе. М., 1869; Щербинин А. А. «Война и мир», замечания мои на V том // ЧОИДР. 1912. Кн. 4. II. С. 4 –10.
368
Лачинов Н. А. «По поводу романа гр. Толстого» // Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» в русской критике. С. 118.
369
Там же. С. 124.
370
Витмер справедливо отмечал, что Толстой путал дивизии Фриана и Жерара, совершенно неверно истолковывал действия дивизии Компана, и пр. См., например: Витмер А. 1812 год в «Войне и мире». По поводу исторических указаний IV тома «Войны и мира» Л. Н. Толстого // Военно-исторический сборник (далее ВИС). 1913. № 1. С. 47–54.
371
Лачинов Н. А. Указ. соч. С. 126–127. См. также статью сына военного историка Ахшарумова Н. Д. Ахшарумова «Война и мир». Сочинение гр. Толстого. 1–4 части» (Там же. С. 86 –115) и работу Э. Г. Бабаева «Лев Толстой и русская журналистика его эпохи» (М., 1993. С. 30–40).
372
Зайденшнур Э. Е. Указ. соч. С. 380–386; Бабаев Э. Г. Указ. соч. С. 104.
373
Попов А. Н. Французы в Москве в 1812 году. М., 1876. В том же году эта работа вышла и в журнальном варианте.
374
Попов А. Н. Французы в Москве в 1812 году. С. 4, 7.