Страница 27 из 52
В 1824 г. книга Бутурлина почти одновременно вышла в Париже на французском языке и в Петербурге на русском в переводе и с комментариями А. И. Хатова[328]. С чисто военной точки зрения книга оказалась одной из лучших, написанных о войне 1812 г. Скугаревский в начале ХХ в. справедливо отметил, что в дальнейшем и «Михайловский-Данилевский и Богданович много заимствовали у Бутурлина и все-таки не все списали; приходится и теперь обращаться к Бутурлину»[329].
В основу описания действий русских войск на Бородинском поле Бутурлин положил схему К. Ф. Толя, вплоть до передачи близко к тексту некоторых фрагментов знаменитого «Описания…». Так, Бутурлин не сомневался, что Шевардинский редут был построен, «дабы удобнее было наблюдать движение неприятеля» и «затруднить наступление его колонн», численность русской армии определил в 115 тыс. регулярных войск (у Толя – 112 тыс.) при 640 орудиях[330], ход многих эпизодов сражения 26 августа, причины отхода русской армии и многое другое были изложены близко к «Описанию…» Толя. Вместе с тем Бутурлин решился заявить о потерях русской стороны в 50 тыс. (!) выбывших из строя (у Толя – 25–26 тыс.). Еще более реалистично выглядела картина действий Наполеона и Великой армии. Противник русских, по мнению автора, действовал весьма активно, нередко оставляя инициативу за собой. Это проявилось как в событиях тех дней, которые предшествовали Бородину, так и в событиях 24–26 августа. Нередко автор даже восхищался отвагой французов, как, например, при описании подвига Коленкура. Несмотря на это, Бутурлин все-таки, следуя за Толем, уверял, что с наступлением темноты французы отвели свои войска на прежние позиции, хотя и оставили «передовые посты» в с. Бородино, в Утице и «в кустарниках перед фронтом Российской армии». Предпочитая не распространяться о безоговорочной победе русской армии, Бутурлин попытался разобраться в том, использовал ли Наполеон все возможности в день сражения, и если нет, то ответить на вопрос почему[331]. В этой связи автор отметил два момента. Во-первых, то, что «Наполеон мог бы совсем решить победу в свою пользу, если бы… двинул главную громаду войск по старой Смоленской дороге». Но император на это не решился, так как «находился в стороне, совершенно ему неизвестной, не имел верных карт, лишен способов доставить себе надежных проводников…»[332]. Во-вторых, Наполеон прекратил сражение в то самое время, когда, бросив в бой гвардию (Бутурлин полагал, что у Наполеона было еще 30 тыс. нетронутых войск гвардии), он мог бы «опрокинуть российскую армию и довершить ее расстройство». Последняя ошибка Наполеона, по мнению автора, не могла быть чем-либо оправдана[333].
Спустя пять лет после выхода работы Бутурлина, в 1829 г., также в Париже, была опубликована книга русского генерала Н. А. Окунева «Рассуждение о больших военных действиях, битвах и сражениях…», переведенная в 1833 г. на русский язык[334]. В связи с тем, что Петербург продолжал расценивать бурбоновский Париж как важнейшего союзника, общие подходы в оценках французской армии под Бородином оставались сдержанно-уважительными. Развивая мысль Бутурлина о значительных преимуществах, вытекавших для Наполеона из возможности удара по Старой Смоленской дороге, Окунев полагал, что император должен был направить по ней вслед за Понятовским корпуса Даву, Нея и Жюно, а «нападение с лица» должно было бы стать только вспомогательным. Вообще, все действия французов 26 августа, по мнению автора, могли бы быть более эффективными, принимая во внимание достаточно неумелое расположение русских войск. Последнее, считал Окунев, было исправлено «храбростью войск», но не отметил, за счет каких потерь это было сделано.
В начале 30-х гг. XIX в. интерес к войне 1812 г. и Бородину приобрел иной оттенок. Польское восстание, осложненное внешнеполитическими последствиями западноевропейских революций, призывы Франции к вмешательству в «польские дела» всколыхнули память о 1812 г.[335] В 1831 г. публикуются «Краткие записки…» о 1812 г. престарелого А. С. Шишкова, написанные им незадолго до польских событий[336]. Бородино он объявил знаменательной победой русских сил. «Французы отступили, оставя нас на месте сражения» и потеряв «еще более» военачальников убитыми и ранеными, чем русские. Причина же последующего отхода русских, по его мнению, заключалась в том, что неприятельская армия, состоявшая «почти из всех европейских народов», по численности изначально значительно превосходила русские силы.
Под влиянием «польских событий» начала 1830-х гг. создаются многие литературные и поэтические сочинения о 1812 г. (упомянем хотя бы пушкинскую «Бородинскую годовщину») и выходят, правда немногочисленные, исторические работы[337]. Но обострившаяся память о Бородине оказалась тогда, в 30-е гг., не только результатом международных потрясений и «польских» дел. В условиях николаевского режима война 1812 г. рисовалась молодому поколению «эпической порой русской истории» (А. Г. Тартаковский). К тому же, в условиях зарождения славянофильства и западничества 1812 год все чаще воспринимался как пора великого столкновения Запада и Востока, пробудившая русское сознание. В этих условиях правительство предприняло энергичные усилия, чтобы монополизировать тему 1812 г.
В 1837 г. переиздается работа Бутурлина. Но теперь она уже не устраивала правительственные круги, которым нужен был дивный и всеохватывающий миф о великих потрясениях, явивших патриархально-самодержавную особость России. Для создания этого мифа был использован 25-летний юбилей войны, призванный канонизировать официально-патриархальную память о 1812 г. Центром юбилейных торжеств, конечно же, стали празднества на Бородинском поле. Собранные там 120 тыс. войск 29 августа 1839 г. разыграли «подобие Бородинского сражения». Спектакль был замечателен двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что в нем не было «неприятеля»: русские войска изображали только самих себя, распугивая, как говорили очевидцы, только местных зайцев. Во-вторых, Николай I, наблюдавший за действом с того самого холма, где был Наполеон во время боя, не довольствуясь «обороной» русских, неожиданно для всех приказал «перейти в общее наступление». Все оставленные ранее укрепления, и даже село Бородино, были вновь взяты русскими. Государь лично повел кавалерию, изображавшую конницу Уварова и Платова, в тылы «неприятелю», отрезая ему путь отступления![338] После окончания торжеств войска с Бородинского поля двинулись в Москву для участия в церемонии закладки храма Христа Спасителя. На самом поле был водружен на Курганной высоте монумент, полумифические надписи на котором должны были закрепить «новую память» о Бородинском сражении.
В 1839 г. был издан целый ряд исторических работ о Бородинском сражении, среди которых особенно примечательны были две работы – Н. Д. Неелова и Михайловского-Данилевского. Работа Неелова[339] была написана специально к торжествам по случаю открытия памятника на Бородинском поле. Хотя автор и использовал французские материалы – работы Фэна, Жомини и Сегюра, но исключительно для того, чтобы подтвердить явное превосходство русских войск. Вполне в «патриотическом» духе Неелов писал о том, как во время сражения «русские подвинулись в порядке на несколько шагов», но поля не уступили.
Но еще более патриархально-консервативная тенденция нашла отражение в труде Александра Ивановича Михайловского-Данилевского (1790–1848). Бывший адъютант М. И. Кутузова, Михайловский-Данилевский пережил сложнейшую идейную эволюцию. В молодости близкий к «рейхенбахскому кружку», он в начале 1816 г. заканчивает историю войны 1812 г. Написанная на французском языке и отличавшаяся искренним стремлением к установлению «исторической истины», она так никогда и не была опубликована. Став с 1816 г. флигель-адъютантом императора, затем генералом, Михайловский-Данилевский отошел от вольнолюбивых идеалов молодости. Начав в середине 30-х гг. работу над трудом о войне 1812 г., он, с 1835 г. будучи уже генерал-лейтенантом, был даже допущен к секретным бумагам аракчеевского архива. Работая при непосредственном участии Николая I, Михайловский-Данилевский в январе 1838 г. представил ему рукопись книги. Затем она прошла через сито многослойной цензуры[340] и вышла в августе 1839 г.[341] Идея о единстве самодержавия и народа, псевдопатриотический, высокопарный стиль в отношении русских, уничижительные реплики в отношении противника – все это присутствовало в труде Михайловского-Данилевского в полной мере. Схема Бородинского сражения во многом была заимствована у Толя, а кое-где отличалась даже еще более вольным обращением со временем, «растягивая» его, дабы увеличить продолжительность русской обороны (особенно это касалось защиты Курганной высоты, последняя атака которой началась, как можно было понять из текста, около пяти, а то и в пять часов вечера)[342]. И все же за сказочным стилем Михайловского-Данилевского просматривалась «своя» правда. Так, он был хорошо знаком не только с русскими источниками (он впервые широко использовал рапорты русских военачальников), но и с опубликованными французскими и немецкими материалами. Он не только широко ссылался на Шамбрэ, Фэна, Гурго, Сегюра, М. Дюма, но и использовал немецкие данные о штурме саксонской кавалерией Тильмана Курганной высоты. Правда, там, где речь заходила о численности неприятельской армии и ее потерях, автор явно игнорировал французские материалы, «забывая», например, о вполне убедительных данных Шамбрэ и «увеличивая» Великую армию под Бородином до более чем 170 тыс. Численность русских войск Михайловский-Данилевский определял в 113 тыс., из которых 15 тыс. относил к рекрутам, а примерно 15 тыс. – к ополчению. Неприятельские потери он исчислял, ссылаясь на рапорты, отбитые «у них во время войны», и на показания «пленных генералов», в 50 тыс. Последняя цифра, возникшая, как мы видели, еще в 1813 г. и преследовавшая во многом пропагандистские цели, теперь была принята без всяких оговорок. Для Михайловского-Данилевского, в условиях отсутствия официальных французских данных (они появятся только в 1848 г. у Деннье), цифра неприятельских потерь в 50 тыс. казалась вполне убедительной. Дело в том, что она логично соотносилась с числом русских потерь (57–58 тыс.), которое автор попытался обосновать, опираясь на обнаруженную им ведомость убыли личного состава 1-й армии в день сражения. Михайловский-Данилевский не решился напрямую провозгласить Бородино русской победой, но и не отдал ее Наполеону. «Убедительным доказательством, что Наполеон не одержал победы», считал автор, служили два обстоятельства: то, что французы уступили русским поле сражения, и то, что до 11 часов утра следующего дня неприятельская армия не трогалась с места, ожидая якобы русской атаки. Пытаясь усилить впечатление от последнего тезиса, автор утверждал, что у русских остались значительные резервы. Причины неудачи армии Наполеона под Бородином Михайловский-Данилевский видел, в отличие от «французских писателей», не в ошибках и не в болезни Наполеона, но в силе духа и военном искусстве его неприятеля: «Со стороны Наполеона не было никаких маневров. Действия его походили на приступ, где крепостью были железная грудь и стойкость русских»[343]. Работа Михайловского-Данилевского станет позже главным историческим источником для создания Л. Н. Толстым «самой русской» картины Бородина.
328
Boutourlin D. P. Histoire militaire de la campagne de Russie en 1812. P., 1824. T. 1–2; Бутурлин Д. П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. СПб., 1823–1824. Ч. 1–2.
329
Скугаревский А. П. Указ. соч. С. 116.
330
Бутурлин Д. П. Указ. соч. Ч. 2. С. 249, 258, 261; и т. д.
331
Бутурлин Д. П. С. 282, 286, 298, и др. Потери французской армии были даны близко к Толю – 60 тыс. выбывшими из строя (у Толя – 51,5 –52 тыс. убитыми и ранеными).
332
Стоит заметить, что выше, повествуя о планах Наполеона на сражение, которые тот обдумывал 25 августа, Бутурлин написал, что в случае сильного движения своими войсками вправо император вынудил бы русскую армию отойти, отказавшись от генерального сражения. Очевидно, что в данном случае речь идет о варианте широкого стратегического маневра, начатого заранее, еще до начала сражения. Бутурлин, по-видимому, был единственным из авторов, кто развел возможность стратегического маневра Наполеона с целью создания угрозы русским коммуникациям и возможность массированного наступательного движения по Старой Смоленской дороге уже в ходе самого сражения.
333
Бутурлин Д. П. Указ. соч. Ч. 2. С. 290–291.
334
Okounief (col.). Considérations sur la campagne de Russie. P., 1829; Окунев Н. А. Рассуждение о больших военных действиях, битвах и сражениях, происходивших при вторжении в Россию в 1812 году. СПб., 1833. Затем было еще три русских изд.
335
Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. С. 190.
336
Шишков А. С. Краткие записки адмирала А. Шишкова, веденные им… в бывшую с французами в 1812-м и последующих годах войну. СПб., 1831. Отметим, что Шишков, страстный ревнитель старорусских традиций, первым браком был женат на немке, а вторым на польке, и в последние годы жизни был окружен исключительно поляками.
337
См., например: Свечин П. Воспоминания: Бородино // Русский инвалид. 1833. № 259.
338
А. И. Веригин, тогда подполковник Генерального штаба, участвовавший в подготовке «сражения», оставил прелюбопытные воспоминания об этом эпизоде (Открытие памятника на Бородинском поле в 1839 г. Из воспоминаний офицера Генерального штаба А.И.В.//Русская старина (далее – РС). 1885. № 4. С. 125–138).
339
Неелов Н. Д. Опыт описания Бородинского сражения. М., 1839.
340
Тартаковский А. Г. 1812 г. и русская мемуаристика. С. 207.
341
Михайловский-Данилевский А. И. Описание Отечественной войны в 1812 году. СПб., 1839. Ч. 1–4. Книга дважды переиздавалась – в 1840 и 1843 гг. По решению Николая I из книги было сделано извлечение о Бородинском сражении и отпечатано на русском и французском языках отдельной брошюрой: Михайловский-Данилевский А. И. Бородинская битва 26 августа 1812 г. с присовокуплением дела, происходившего 24 августа при Шевардине. СПб., 1839.
342
Михайловский-Данилевский А. И. Описание… 2-е изд. Ч. 2. С. 261–263.
343
Михайловский-Данилевский А. И. С. 227, 263, 274–277, 281.