Кипение

– Я… простите, что заставил вас ждать, – Мартин старался казаться невиновным, дослушиваться до слов полисмена и выполнять его требования. Во всяком случае, стараться их выполнять. Ведь, ещё одно убийство – это не выход. Но мысль, что он мог что-то упустить и не всё спрятать, до сих пор крутилась в голове, – я, я был в душе.

– Вы, Мартин Уоллес? – спросил прямо с порога полицейский, в его глазах скрывались нотки подозрения. Но это было лучше ожиданий Мартина, в которых его могли арестовать сразу же после открытия входной двери.

– Соседи слышали, как у вас кто-то кричал, у вас что-то случилось? – спросил полицейский, аккуратно заглядывая внутрь квартиры. Но всё же, он спросил не об убийстве, а это был хороший знак. «Таак, успокойся, всё в полном прядке, он пришел не из-за вчерашнего. Веди себя естественно» – слушал он сам себя, с силой пытаясь следовать сказанным самим собой словам.

– Эм, – произнёс он тихо, стараясь вести себя естественно, – да, это я кричал. Я порезался осколками стекла, вот и… психанул. К счастью, ничего серьёзного.

– Вы позволите осмотреть вашу квартиру?

Мартин на мгновенье растерялся. За этот миг в его голове прокрутилось множество сценариев. Как полисмен находит окровавленные простыни, как замечает его руки, что почти по локоть, замотанные бинтом. Ведь случайно так порезаться нельзя было. Как он заглядывает в стиральную машину, и после окровавленной одежды, наставляет оружие на него. И не было сценария в его голове, в котором бы полицейский просто ушел. И Мартин не знал, как нужно правильно поступить. Стоит ли давать разрешение. А, быть может, оно ему и не нужно, может вопрос о шуме, это просто предлог, чтобы войти внутрь? Но… отказ повлечёт за собой ещё больше подозрений, что негативно скажется на времени, что осталось у него… а осталось ли оно вообще?

– Хуу, – он едва заметно выдохнул, – да, ну ладно, входите, – он отворил дверь в свою комнату и отошел немного в сторону, ожидая, пока полисмен войдёт внутрь.

– Сэр, что у вас с запястьями? – тут же спросил полицейский, глядя на руку, которой Мартин держал дверную ручку.

«Так, это плохо. Он заметил порезы. Но… но ведь я в куртке, он не должен увидеть, что руки изрезаны настолько сильно.

– Я же говорил, просто случайно порезался осколками стекла, – говорил Мартин, уже более уверенно, чем раньше. Он посмотрел на комнату и не заметил ничего подозрительного, одежду он убрал, кровать так же прикрыта, всё должно пройти нормально. Это немного утешало.

– Ничего себе, – ответил полицейский, осматривая гостиную, – вы когда режетесь, так на совесть. Да, сэр? – это прозвучало немного цинично. Он всё ещё что-то подозревал. Полицейский пристально смотрел вдоль гостиной комнаты, подозрение в его глазах начинало понемногу оседать, потому что кроме вполне обыкновенной кухни и мебели с тёмно-зелёной обивкой он ничего не увидел. Но так легко сдаваться он не собирался. Уверенным шагом полицейский направился к двери, что находилась справа от него – она вела в ванную.

Дверь со скрипом открылась и он, словно какой-то дозорный, начал осматривать это небольшое, по сравнению с гостиной, помещение. Спустя несколько секунд он развернулся и, не закрыв дверей, потопал к другим – двери напротив, что вели в спальню. Мартину казалось, что таким образом он пытается вывести его из себя, дать хоть какой-то дополнительный повод, потому что, как Мартин и сам заметил, он перестал вести себя встревоженно и взгляд его был прямым и твёрдым, как и всегда.

Шагая к дверям, полисмен пристально смотрел в глаза Мартину, пытаясь выискать за ту долю, времени, что у него была, хоть какую-то тревогу, чтобы дать повод, в первую очередь, для самого себя, продолжить разнюхивать и докопаться до правды. Только вот он ещё не знал, есть ли ему, что скрывать, или, всё же, он чист. Фоторобот вчерашнего преступника ещё не был составлен, поэтому точно он не мог знать ничего.

Полицейский, стоя на самом пороге спальни, продолжил осмотр. Он стоял и не сдвигался с места, просто проводил взглядом вдоль и поперёк комнаты. Не известно, лень, или же личные принципы не позволили ему более детально осмотреть комнату, но опрятный (на первый взгляд) вид комнаты его полностью удовлетворил и он направился к выходу, в этот раз, закрыв за собой открытую дверь. Хотя он всё так же недовольно смотрел в глаза Мартину, в его голосе больше не ощущались нотки недовольства или агрессии.

– Благодарю за сотрудничество, извините за беспокойство, сэр. Знаете, сейчас такое твориться, так что лучше перестраховаться, – сказал он, переступив порог квартиры.

– Я понимаю.

– Прощайте, мистер Уоллес, – ответил полисмен и через секунду его сине-желтая униформа исчезла где-то в коридоре.

Мартин закрыл двери и прислонился к ним спиной, держа руки позади себя. Он поднял голову вверх и облегчённо выдохнул – всё прошло нормально. Но сердце билось ещё сильнее, чем раньше. Он знал, что пора идти на встречу с братом, но простоял так ещё несколько минут, чтобы больше не пересечься с полицейским.

На часах было девять утра. Лёгкий мороз ставал всё слабее и слабее, от вчерашнего снегопада остались разе что крошки – с неба, не торопясь, летел пушистый снег, где не где тихо шумел ветер. Погода была замечательная, постепенно начинало становиться немного теплее. Хотя ночи были всё так же холодны, и казалось, что зима только начинается.

В детстве они с Сэмюэлем были не разлей вода. Он заботился о Мартине после смерти родителей. После того, как он стал священником, они отдалились друг от друга, но, всё же, он был единственным, кому Мартин мог довериться, он был единственный, кто мог бы поверить тому, что Мартин не виноват во всём случившемся.

Он шагал в сторону небольшого центрального памятника, где они договорились встретится. Сегодняшняя погода сопутствовала прогулкам. В парке было много людей, кто-то сидел на скамейке, читая газету, кто-то просто разговаривал. Вокруг бегали детишки, бросались снежками и играли в догонялки. Порой ветер усиливался и густой снег превращался в плотную белую стену, за которой нельзя было разглядеть ничего, что находилось бы дальше двух десятков метров от себя. Несмотря на это, погода была замечательной.

Наконец, за густой стеной ярко-белого снега Мартин увидел высокий памятник, где пересекались все тропинки, идущие через парк. Возле памятника стоял его брат и, подняв голову, смотрел на эту каменную статую. В камне был запечатлён какой-то губернатор, возможно, основатель города, но памятник был настолько древним, что мало кто из местных знал, кому именно он сооружен. Расписанная медная табличка, что была рядом с ним, за долгие свои годы стёрлась и потемнела, поэтому прочесть что-либо на неё было не возможно.

Мартин подошел к брату. Тот завороженно смотрел прямо. На памятник ли, или на густое снежное облако впереди себя, никто не знал точно. Но он обладал одним интересным качеством – он мог разглядеть прекрасное во всём, что находилось вокруг. Сэм был очень добрым, быть может, слишком добрый. Но его профессия от этого только выигрывала. Будучи священником, что он очень любил, он помогал нуждающимся, не редко устраивал благотворительные встречи и мероприятия.

Это был мужчина, которому было уже порядка 40 лет. Он был брюнетом, стригся коротко и не очень следил за своей внешностью, как многие современники, но был опрятным. Из-за плохого зрения ему приходилось носить очки, хотя он в них выглядел солиднее. Сэмюель был одет в тёмно-серое длинное пальто, а под ним проглядывала ещё более тёмная, роба, с белой вставкой в воротнике.

– Я скучал, – сказал он, увидев Мартина, – давно не виделись.

– Почти два года…, – ответил Мартин. Он понимал, что в этом есть его вина, поэтому не стал зацикливаться на этом.

– Ну, рассказывай, Мартин, что случилось? – спросил его брат. Они стояли практически посреди площади. Погода понемногу начинала проясняться и снег становился реже.

– Сэм… – он опустил взгляд вниз, потому что знал, что не сможет сказать эти слова, смотря брату в глаза. Пусть даже совершенное и не было его виной, – я убил человека… это случилось прошлой ночью в кафе. Я.... я как будто бы был одержим, как будто-был в трансе, словно марионетка не верёвочках. Я видел, что делаю, но… я был не в силах этому помешать, – последние слова вырвались из его уст громче обычного.