Триумф и прах

Между тем вечеряло, и перед уходом мистера Клерка я задала последний вопрос:

– А как Джеймс покинул вашу мастерскую?

– А никак не покинул: исчез точно туман по утру. Я ведь был в неведении в какой нужде его семья, и что они бродяги из трущоб, только позже со слов сестры Розы и знаю. Да и то, знай я об этом тогда, мало что изменилось бы: помочь им мне было нечем. Я не богач, но для ночлега мог бы устроить их в мастерской. Джеймс и виду не подал, что ему помощь нужна. Гордый был что ли, не пойму!? Но с плохим зрением, без особых умений вряд ли кто-то согласился бы дать ему заработок. Так я больше его не видел, да и жена его в скорости ушла из прачечной.

Больше ничего ценного я выведать не смогла, и мы попрощались. Ричард Керк поймал повозку, будучи мертвецки пьяным, а я полночи размышляла, как странно выбирал себе Джеймс приятелей для дружбы: простых, самых что ни на есть настоящих непритворных людей. Рассказ плотника наконец помог составить целостный противоречивый портрет великого гения Джеймса Кемелли. Мне подумалось: не будь он наделен таким мученическим талантом, всё могло бы быть иначе, ибо душа у него все же была…

На следующий день Джулия попросила отвести её в магазинчик мелочей, чтобы повидать мистера Вуда, и я согласилась. День выдался удачным для прогулки: ясным и безветренным. У лавки большого Сэма (мистера Конорса) толпились люди. Двое разгоряченных рабочих заносили туда большую пианолу, которая по всей видимости нуждалась в руках умелого мастера.

Тут показался большой Сэм – огромный мулат, в летах, с большим ртом и чёрными глазами удивительных размеров. Его плечи, как плечи Титана говорили о силе, заложенной в них. Двое других мужчин, одетых как знатные особы, протянули ему чек и откланялись.

Завидя нас, большой Сэм учтиво сделал поклон головой. Мы прошли лавку и подошли к магазинчику мистера Вуда. Но дверь оказалась запертой.

– Мистер Конорс, – обратилась я к большому Сэму. – Вы не знаете, мистер Вуд откроется сегодня?

Большой Сэм вытер лицо носовым платком.

– Нет, он устроил себе выходной. Сегодня же именины у Томи (третий сын Райли Вуда).

Джулия поникла. Она приходила в неописуемый восторг от трюков мистера Вуда, и ей хотелось снова послушать что-нибудь о небесных ангелах и царствии Божьем. В Джулии возникла вера в религию самовольно, и вера эта была совершенна.

– Мэм, давайте купим скрипку сегодня? – попросила меня Джулия.

Не имея ни малейшего представления, где продают музыкальные инструменты, я подумала спросить об этом большого Сэма.

– К сожалению, я не знаю, – ответил он. – А какой инструмент вас интересует?

– Скрипка, – сказала я.

Он оперся на дверной косяк всей массой. Голос у него был мужественный, грубый, а взгляд пристальный, но весьма деликатный.

– Не знаю, мэм, – большой Сэм призадумался, а затем поглядел на нас. – Мне недавно принесли одну скрипку. Я немного покорпел над ней, и теперь она почти как новая. Но вас, наверно, не заинтересует старый товар.

У Джулии разгорелись глаза. Желание стать похожей на отца только что не произносилось, но красноречиво излучало её миленькое личико. Её манеры не перечили благопристойности, потому она не посмела попросить меня купить ей эту скрипку.

– Для начала сойдёт и старая, – сказала я, улыбаясь, и Джулия просияла. – Покажите нам её, мистер Конорс.

Большой Сэм понимающе осклабился, повернулся и вошёл в лавку. Мы последовали за ним. В лавке было пыльно. Предметы накиданы неряшливо. Среди кучи заводных игрушек, старинных часов и других подобных вещей лежала скрипка. Большой Сэм взял её и передал мне в руки.

– Она была в хорошем состоянии, – сказал большой Сэм, – только одна струна была порвана. Я всё наладил.

Я рассмотрела инструмент со всех сторон. Он ничем не отличался от прочих скрипок, которые мне довелось видеть, но мне почему-то показалось, что стоит поискать что-то лучшее. Я собиралась вернуть инструмент в руки большому Сэму, но тут совершенно случайно увидела сбоку гравировку, и непонятное волнение расплескалось по телу. Курсивными буквами были выгравированы слова: Джеймс Кемелли.

– Откуда у вас эта скрипка?! – пребывая в неистовом трепете, воскликнула я.

– Принёс один мальчик, – последовал ответ большого Сэма. – Её нашли в трущобных грудах мусора.

Сквозь проступившие слезы, я улыбнулась.

– Мы её берём!

С тех пор кануло с десяток лет. Наступившая война заставила нас покинуть Лондон и обосноваться в Италии. Там то Джулия и обрела силу. Она выросла необычайной красоты девушкой со строгими величавыми принципами. Одевалась она скромно, и на этом фоне благолепие её играло сочными оттенками. Она вышла замуж за чудесного парня, сына мистера Вуда – Томи. Он также, как и Джулия был музыкантом и весьма образованным человеком.

Музыкальным искусством отца сама Джулия овладела к двадцати двум годам. Тогда мы уже вернулись в Лондон. Скрипка Джеймса Кемелли была ей незаменимым другом. Несколько раз инструмент поддавался ремонту, и Джулия тщательно следила, чтоб с поверхности скрипки не вытерся лак или струны были в полном порядке, словом, она всегда держала её в боевом состоянии. Все 40 композиций (последнюю пришлось выкупить у мистера Ломберта за бешенные деньги) были отработаны Джулией до абсолютного апогея.

Несмотря на безразличие родителей сама Джулия сохранила в душе чистую заветную любовь к ним. Восхищаясь отцом, она не могла смириться, что мир не узнает героя нового столетия. По той самой причине Джулия принялась организовать концерты, посвященные памяти отца.

Лондон склонил голову перед несравненным его талантом! Джеймс Кемелли, так сказать, вошёл в моду. Люди, знавшие его, охали и ахали, удивляясь, как у такого бесчувственного мужлана могли рождаться обнаженные трепетные произведения искусства. Но в тот же час они не забывали назвать его Сатаной, и вновь нечестивые слухи окружали его. Многие из почитателей творчества Кемелли в его честь стали называть детей и местные лавчонки, писали стихи и поэмы о нём. Дошло до того, что трущобы, где тот провел последний год своей жизни, подвергли реставрации.

Как-то я, будучи уже в преклонных летах, посетила некогда убогую местность под мостом. От прежних вонючих трущоб не осталось ни пылинки. Там разбили сад, где больше не было застарелой грязи, разрухи и запустения. Вместо хлипких перекошенных построек напротив хижины гения стояла большая скульптора Джеймса Кемелли, играющего на скрипке. Он изображался более очаровательным, чем был в жизни, и молодым, каким я впервые лицезрела его в Италии: с завивающимися волосами, длинным носом и необъяснимой улыбкой.

Хижина, где проживал Джеймс, виделась свежей и претерпевший колоссальные изменения. Разумеется, туда приходили люди, полюбившие его музыку, и было решено её обезопасить, ибо под гнетом массы тела полы в любой момент могли обрушиться. Сгнивший пол выложили заново и покрыли краской, но исчез не только он, но и худые крыши, пороги и ободранные стены.

Мне было прискорбно смотреть на дворец славы Джеймса, а не на хижину, в которой рождались чудеса. Реставрация выжила оттуда крепкий талантливый дух Джеймса. Всё было торжественно пошлым, каким никогда не было на самом деле. Он творил в хаосе пустынности, здесь из праха восставала его слава. Но её уничтожили, а вместе с ней уничтожили и понимание, какой нелегкой пыткой далось ему каждое творение; его одержимость, которая мучила его годами, не давая насладиться молодостью, весной и любовью. Можно ли увидеть драму, когда вокруг тебя сплошная пышность декораций? Нет. К сожалению, люди оставались обманутыми долгое время. И только благодаря Джулии, которая услышала автобиографию своего отца от меня, они узнали, что гениальность его была недооцененной и имела совсем другую ауру: ауру бедности, болезней и голода. Джеймс творил музыкальное чудо, оставаясь глухим! Вот что добавляло величия его чудесному таланту!